Павлик это сделал и вручил мне футляр. Я открыл его — нет, нет, не для того, чтобы убедиться, что шпага цела и невредима — я не мог оскорбить такой проверкой достойных друзей своих, а только, чтобы и им еще раз доставить высокое наслаждение созерцанием этого прекрасного предмета…
— Все ясно, — сказал Яков. — Футляр был пуст?
— Совершенно пуст! — прижал руки к груди профессор.
Я, записывая, поглядывал на него. Он, конечно, был искренне огорчен, взволнован, но в то же время чувствовалось, что где-то глубоко бьется в нем жилка какого-то беспокойства или сомнения. И еще: мне показалась очень красивой и гладкой его речь, будто он сначала написал ее, а потом выучил наизусть.
— Представьте теперь, товарищи, весь ужас сложившейся ситуации, невольную нелепость и двусмысленность моего положения. Что я скажу любезным работникам музея, которым дал свое твердое согласие? Хорошо еще, что они до сих пор не напоминали мне о нем. В какое нелепое положение поставил я безутешную вдову Ираиду Павловну! Ведь вы придете к ней с обыском! И это я, я, — он сильно ударил себя в грудь, — приведу вас в дом моего безвременно и безвозвратно усопшего друга, который любил меня всем сердцем. Это ужасно, поймите меня! Ведь вы будете… как это говорится, возбуждать уголовное дело?
— Ну зачем же так сразу? — добродушно успокоил его Яков. — Пока я не вижу для этого достаточных оснований.
— Вы не совсем последовательны, — заметил я. — Просите, чтобы мы разыскали шпагу, и в то же время не решаетесь сделать официальное заявление.
Профессор низко опустил голову. Если вначале его поведение казалось мне странным, то теперь оно настораживало.
— Ну хорошо. — Яков подошел к окну, присел на подоконник. — Я правильно вас понял — эта самая пропавшая шпага представляет собой не только бесценную историческую реликвию, но имеет и вполне определенную, причем довольно высокую, материальную цену? Хотя бы примерно, сколько она может стоить? Ведь вы говорили со специалистами?
— Не знаю даже примерно. Этот вопрос мы не обсуждали. Речь с самого начала шла практически о том, что я передаю шпагу безвозмездно, в дар. Я уже говорил, что мне неоднократно предлагали за нее частные коллекционеры весьма значительные суммы. Например, некий настойчивый и темпераментный горец так прямо и сказал, что уходит со шпагой и оставляет у подъезда свою черную "Волгу". Я, естественно, отказался. Тогда он положил на стол перстень, портсигар и отколол от галстука крошечный золотой, с каким-то камнем кинжал. "Это сверх машины", — пояснил он. Как я его понял — у него уже есть все, кроме фамильной шпаги, и он оставил для нее почетное место на ковре в парадном зале своей "сакли". Так что, судите сами, сколько она может стоить…
— Да, — Яков поскреб затылок. — Представляю, что может наделать эта шпага, вырвавшись, так сказать, на свободу. Ну что же, вещь принадлежит вам. Ваше право требовать, чтобы были приняты меры к ее отысканию и возвращению законному владельцу или возмещению ее стоимости.
Официальные слова Якова произвели впечатление. Похоже, что профессор внутренне перешагнул через что-то и, опасаясь последствий своего шага, все-таки робко его сделал.
— Вы правы, конечно. Только мне хотелось бы, чтобы все необходимое по закону делалось возможно деликатнее.
— Вы обижаете нас, профессор. Разве мы похожи на бестактных и нечутких людей?
Профессор выдавил улыбку, поднялся.
— Подождите. Мы сделаем так. Вы сейчас поезжайте в дом вашего друга, поговорите с Ираидой Павловной и предупредите ее о нашем предстоящем визите.
Какая-то тень вновь мелькнула на лице профессора. Мне даже отчего-то жаль его немного стало. Он поднялся, поклонился и пошел к двери.
— Скажите, — вдруг бухнул Яков ему вслед, — на какие средства живет сейчас вдова вашего друга? Она достаточно обеспечена? Сын ей помогает?
Профессор подпрыгнул, будто его укололи.
— Что вы! Что вы! — в ужасе замахал он руками. — Как вам могло такое прийти в голову?! Ираида Павловна весьма достойная женщина. Она, конечно, несколько экстравагантна для своих лет, имеет позволительные для женщины слабости, но человек, безусловно, честный! Что вы!
— А сын?
— Павлик? Милейший молодой человек. Легкомыслен, инфантилен. Я бы сказал — балбес, но балбес очаровательнейший, хотя и совершенно беспринципный, легко поддающийся любому влиянию, избалованный. Вы увидите, познакомившись с ним.
— Ну хорошо, до встречи.
— Пошли к начальству, Сергей, — сказал Яков, когда профессор вышел. Знал бы ты, как мне не хочется браться за это дело. Прошло почти полгода, как он отдал шпагу Всеволожским, а то, что она пропала, стало известно только сейчас. Тут не то что от следов, от самой шпаги, может, уже ничего не осталось.
Егор Михайлович, когда мы вошли в его кабинет, энергичным, отработанным кивком стряхнул с носа очки в приоткрытый ящик стола и сделал вид, будто ищет в нем что-то важное. Этот маневр был известен всему райотделу — с непонятным упорством наш начальник пытался скрыть, что вынужден пользоваться очками. Мы, конечно же, достойно соблюдали правила игры.
Яков плюхнулся за приставной столик и, расставляя локти, опрокинул сапожок-карандашницу, извинился и, одобрительно пыхтя, с интересом наблюдал, как я собирал разбежавшиеся по полу карандаши.
— Вон еще один, под ковер залез, — сказал он, когда я поставил наполненный сапожок на место.
Егор Михайлович терпеливо ждал. С Яшкой он уже примирился, как мирится глава семьи с тем самым уродом, без которого и семьи-то не бывает.
— Так что, могу слушать или еще чего сбросите?
— Нет, все, Егор Михайлович, — сказал серьезно Яков и доложил о заявлении профессора Пахомова.
— Пахомов… — поморщился наш наставник. — Пахомов… Старею, друзья мои, — сообщил он доверительно и снял трубку. — Люся, соедини-ка меня с этим, как его, ну, с земляком твоим… Колесников? Привет тебе горячий. Рад? То-то. Как говорят Брокгауз, Ефрон и другие авторитетные источники, не было бы счастья — не видать и несчастья. Точно. В отставку? Жду не дождусь. Как чего мешает? — укоризненно посмотрел на нас. — Смена не дает. Нет смены надежной — одни пацаны кругом, как опята возле старого пня. Так и живем. Слушай, у тебя какое-то дело было с профессором… Да. Квартирная кража. — Молча послушал. — И все? Интересно… Ты какие меры принял? Безрезультатные небось? Ладно, об этом потом. Ты материалы мне подослал бы, а? Спасибо, учту. Звони. Вот что, друзья мои, — это уже нам. — У вашего — теперь у вашего — профессора в апреле была квартирная кража…
— Это когда он в отъезде находился? — уточнил Яков.
— Именно. Но, собственно, кража фактически не состоялась: взломали замки, наследили, перерыли все, что-то разбили и…
— И ничего не взяли? — опять нахально перебил его Яков.
— А вот и взяли! — рассердился Егор Михайлович. — Коньяк взяли, виски взяли. И блок каких-то заграничных сигарет.
— Ясно, — сказал Яков.
— Счастливый человек! Видал, Оболенский? Ему все и всегда ясно! Только не бери с него пример, не советую. Что у вас сейчас?
— Кража детской площадки, — ответил Яков. — Заключение пишу.
— Автомобилисты?
— Они. Да там все сразу ясно было…
— Вот видишь, Оболенский, он опять!
— Ну, правда же, Егор Михайлович, — взмолился Яков. — Они малые формы вывезли — я и грузовик этот нашел — и сразу заасфальтировали площадку, разметили и машины свои поставили. Как будто так всегда было.
— А чего же ты тянешь тогда?
— Потому что я их ненавижу, — серьезно сказал Яков. — И заключение хочу составить так, чтобы не отвертелись, чтобы полной мерой ответили. Чтобы все равно справедливость восторжествовала и зло было строго наказано.
— Ишь ты какой — Деточкин! — насмешливо похвалил его начальник. — Не зарывайся, друг мой, ладно?
— Ладно, не буду, — пообещал Яков, вставая.
Начальник тоже встал, прошел с нами до дверей. Я уже взялся за ручку, как он вдруг сказал:
— Я, ребята, усы хочу отпустить. Как думаете?
— Хорошо, Егор Михайлович. На Буденного станете похожи.
— Не, я маленькие хочу. Аккуратные.
— Как у Чаплина?
— Иди отсюда, — обиделся на Якова наш начальник. — Хватит тут измываться над человеком. Вам еще шпагу искать. Чтоб через неделю у меня на столе лежала. Все. Горячий привет!
— С вами не соскучишься, Егор Михайлович, — Яшка не привык оставлять за кем-то последнее слово.
Егор Михайлович тоже:
— Вечером доложите ваши соображения по делу. И чтобы сегодня же с площадкой закончил.
— Ну вот, — сказал Яков, когда мы вернулись к нему. — Дело поручено нам — за дело! И — поделом!
Он вынул из шкафа свою любимую толстую зеленую папку, которой очень гордился и держал пустой до особого случая, и торжественно вложил в нее заявление профессора Пахомова.
