Ознакомительная версия.
Продвигаясь со скоростью ветра и не встречая сопротивления на своем пути, чума перешла через Альпы и присоединилась к другим бедам, от которых страдал Прованс. В Тулузе и Каркасоне разъяренные толпы убивали тех, у кого был насморк или простуда. В Арле больных хоронили в больших рвах. В Марселе, в приютах для умирающих, их сжигали заживо c помощью масла и смолы. В Грассе и Гардане поджигали поля лаванды, чтобы небеса перестали гневаться на людей.
В Оранже, а потом у ворот Лиона королевские войска стреляли из пушек по приближавшимся полчищам крыс. Грызуны были так злы и голодны, что грызли камни и царапали когтями стволы деревьев.
Поскольку подавленные этими ужасами рыцари сидели взаперти в городе Маконе, болезнь добралась до Парижа, а позже и до Германии, где уничтожила население целых городов. Скоро по обе стороны Рейна стало столько трупов и слез, что казалось, болезнь добралась до самого Неба и сам Бог умирает от чумы.
3
Задыхаясь в своем укрытии, мать Изольда вспомнила о том всаднике, который стал для них вестником несчастья. Он появился из тумана через одиннадцать дней после того, как римские полки сожгли Венецию. Подъезжая к монастырю, он затрубил в рог, и мать Изольда вышла на стену, чтобы выслушать его сообщение.
Всадник закрывал лицо грязным камзолом и хрипло кашлял. Серая ткань камзола была забрызгана каплями красной от крови слюны. Приложив ладони ко рту, чтобы голос стал сильнее, чем шум ветра, он громко крикнул:
– Эй, там, на стенах! Епископ поручил мне предупредить все монастыри, мужские и женские, о приближении большой беды. Чума добралась до Бергамо и Милана. Она распространяется и в южном направлении. Костры в знак тревоги уже горят в Равенне, Пизе и Флоренции.
– Есть ли у вас новости из Пармы?
– К сожалению, нет, матушка. Но по дороге я видел множество факелов, которые везли в Кремону, чтобы ее сжечь, а это совсем рядом. И видел процессии, которые подходили к стенам Болоньи. Я обошел вокруг Падуи; она уже превратилась в очистительный костер, освещавший ночь. И вокруг Вероны тоже обошел. Выжившие сказали мне, что несчастные, которые не смогли убежать оттуда, дошли до того, что ели трупы, кучи которых лежат на улицах, и дрались с собаками за такую пищу. Уже много дней я вижу в пути только горы трупов и наполненные мертвыми телами рвы, засыпать которые землекопам не хватает сил.
– А как Авиньон? Что с Авиньоном и с дворцом его святейшества?
– С Авиньоном нет связи. С Арлем и Нимом тоже нет. Я знаю только, что везде сжигают деревни, режут скот и служат мессы, чтобы разогнать тучи мух, которые заполнили небо. Всюду жгут пряности и травы, чтобы остановить ядовитые испарения, которые разносит ветер. Но, увы, люди умирают, и на дорогах валяются тысячи трупов – тех, кто упал, убитый болезнью, и тех, кто был застрелен солдатами из аркебуз.
Наступила тишина. Монахини стали умолять мать Изольду впустить несчастного в монастырь. Она движением руки велела им замолчать, снова наклонилась со стены и спросила:
– Вы сказали, вас послал епископ? Кто именно?
– Его преосвященство монсеньор Бенвенуто Торричелли, епископ Модены, Феррары и Падуи.
У Изольды мурашки пробежали по телу. Голосом, который дрожал в ледяном воздухе, она ответила:
– Увы, сударь. Я с сожалением должна сообщить вам, что монсеньор Торричелли умер этим летом – погиб из-за несчастного случая с каретой. Поэтому я прошу вас идти дальше вашей дорогой. Не сбросить ли вам со стены еду и мази для растирания груди?
Всадник открыл лицо, и со стены раздались крики удивления и растерянности: оно распухло от чумы.
– Бог умер в Бергамо, матушка! Какие мази помогут от этих ран? Какие молитвы? Лучше, старая свинья, открой ворота и дай мне слить мой гной в животы твоих послушниц!
Снова наступила тишина, которую лишь немного тревожил свист ветра. Потом всадник повернул коня, пришпорил его до крови и исчез, словно лес проглотил его.
С тех пор мать Изольда и ее монахини по очереди дежурили на стенах, но не увидели ни одной живой души до того тысячу раз проклятого дня, когда к воротам подъехала телега с продовольствием.
4
Телегой правил Гаспар, а тянули ее четыре хилых мула. От их потной шерсти в ледяном воздухе поднимался пар. Храбрый крестьянин Гаспар множество раз рисковал жизнью, чтобы привезти монахиням снизу последние осенние припасы – яблоки и виноград из Тосканы, фиги из Пьемонта, оливковое масло в кувшинах и целый штабель мешков муки с мельниц Умбрии. Из этой муки больцанские монахини будут печь свой черный комковатый хлеб, который хорошо поддерживает силы в теле. Сияя от гордости, Гаспар поставил перед ними еще две бутыли водки, которую сам гнал из слив. Это был дьявольский напиток, который румянил монахиням щеки и заставлял их произносить богохульства. Мать Изольда отругала возчика лишь для вида: она была счастлива, что сможет растирать водкой свои суставы. Наклонившись, чтобы достать из телеги мешок бобов, она заметила маленькое тело, которое скрючилось на дне. Гаспар обнаружил в нескольких лье от их монастыря умирающую старую монахиню неизвестно какого ордена и привез сюда.
Ноги и руки больной были укутаны тряпками, а лицо скрыто вуалью-сеткой. На ней была белая одежда, пострадавшая от колючек и дорожной грязи, и красный бархатный плащ с вышитым гербом.
Мать Изольда перегнулась через заднюю стенку телеги, наклонилась над монахиней, стерла с герба пыль – и ее рука замерла от страха. На плаще были вышиты четыре ветки золотого и шафранного цветов на синем фоне – крест затворниц с горы Сервин!
Эти затворницы жили в уединении и молчании среди гор, возвышавшихся над деревней Церматт. Их крепость была настолько отрезана скалами от внешнего мира, что продовольствие к ним поднимали в корзинах на канатах. Они словно охраняли весь мир.
Ни один человек никогда не видел их лиц и не слышал голосов. Из-за этого даже говорили, что эти отшельницы уродливее и злее, чем сам дьявол, что они пьют человеческую кровь, едят отвратительные похлебки и от этой пищи приобретают дар пророчества и способность к ясновидению. Другие слухи утверждали, что сервинские затворницы – ведьмы и повивальные бабки, делавшие беременным аборты. Их будто бы навсегда заточили в этих стенах за страшнейший грех – людоедство. Были и те, кто утверждал, что затворницы умерли еще много столетий назад, что в каждое полнолуние они становятся вампирами, летают над Альпами и пожирают заблудившихся путников. Горцы подавали эти легенды на деревенских посиделках как вкусное блюдо и, рассказывая, делали пальцами знак «рога», защищаясь от сглаза. От долины Аоста до Доломитов одно упоминание об этих монахинях заставляло людей закрыть двери на засов и спустить собак.
Никто не знал, как пополнялись ряды этого загадочного ордена. Разве что жители Церматта в конце концов заметили, что, когда одна из затворниц умирала, остальные выпускали стаю голубей; птицы недолго кружились над высокими башнями их монастыря, а потом улетали в сторону Рима. Через несколько недель на горной дороге, которая вела в Церматт, появлялась закрытая повозка, которую окружали двенадцать ватиканских рыцарей. К повозке были привязаны колокольчики, которые предупреждали о ее приближении. Услышав этот звук, похожий на звук трещотки, местные жители сразу же захлопывали ставни и задували свечи. Потом, прижимаясь друг к другу в холодном полумраке, они ждали, пока эта тяжелая повозка свернет на тропу для мулов, которая ведет к подножию горы Сервин.
Оказавшись у подножия горы, ватиканские рыцари трубили в трубу. В ответ на их сигнал начинали скрипеть блоки, и вниз опускался канат. На его конце было сиденье из кожаных ремней, к которому рыцари привязывали, тоже ремнями, новую затворницу. Затем они четыре раза дергали за канат, давая знать, что у них все готово. Привязанный к другому концу каната гроб с телом умершей начинал медленно опускаться вниз, а новая затворница в то же время поднималась вверх вдоль каменной стены. И получалось так, что живая женщина, входившая в монастырь, на половине пути встречалась с мертвой, которая его покидала.
Погрузив мертвую в свою повозку, чтобы потом тайно похоронить, рыцари возвращались по той же дороге. Жители Церматта, прислушиваясь к тому, как удаляется этот призрачный отряд, поняли, что никакого другого способа покинуть монастырь затворниц не существует – несчастные женщины, которые входят в него, никогда не выходят обратно.
5
Мать Изольда подняла вуаль затворницы, но открыла только ее рот, чтобы не осквернить своим взглядом лицо. И поднесла зеркало к искривленным страданием губам. На поверхности осталось туманное пятно, значит, монахиня еще дышит. Но по хрипам, от которых едва заметно приподнималась грудь больной, и по морщинам, делившим на части ее шею, Изольда поняла, что затворница слишком худа и стара, чтобы выжить после такого испытания. Значит, традиции, которая ни разу не была нарушена за несколько веков, настает зловещий конец: эта несчастная умрет вне стен своего монастыря.
Ознакомительная версия.
