А люди всегда безжалостны к оступившимся. В культурной Франции домохозяйки имеют обыкновение выплескивать на зазевавшегося клошара помойные ведра, в Америке из-за не слишком приятного запаха оборванцев дразнят «сыром», в почтенной Германии считается хорошим тоном оскорбить забулдыгу пеннера. Но это цивилизованная Европа, а у нас бомжей рвут тракторами, пропарив в мазуте, сжигают в стакане из автомобильных покрышек, заживо закапывают в землю, распивая потом на шевелящемся холмике водку. Травят собаками, пытают до смерти, сделав из человека живой факел, снимают кино. Издеваются, кто как может, — бандиты, сатанисты, общественность. А все потому, что жизнь бомжей ни для кого ничего не значит. Ни для общества, ни для государства. Да, пожалуй, и жизнь других людей тоже — это Снегирев знал не понаслышке.
Сразу же нахлынули воспоминания, на душе сделалось тошно, и, стараясь не смотреть в сторону помойки, он двинулся к своему подъезду. Снегирев уже толкнул
тяжелую обшарпанную дверь, когда позади раздался визг тормозов и, словно в подтверждение худших его мыслей, из остановившейся «девятки» выскочили четверо коротко стриженных молодцов. Они сноровисто вытащили бомжей из кучи мусора и разбившись попарно, принялись с полным контактом отрабатывать на них «кери-ваза», ножную технику то есть. В прозрачном морозном воздухе были отчетливо слышны резкие звуки ударов, им откликались вскрики истязаемых, и Снегирев ощутил ни с чем не сравнимое бешенство.
«Будет вам, сволочи, тренинг…» Проблема жизни и смерти исчезла, воля приготовилась воплотиться в действиях, а господствующей эмоцией стала ярость — холодная и смертоносная. Однако внешне это пока никак не проявлялось, и, восторженно улыбаясь. Скунс поднял вверх большой палец:
— Понтово выходит, пацаны, дайте-ка и мне вписаться.
На мгновение молодцы потеряли темп, а спираль ярости в душе Скунса вдруг начала стремительно разворачиваться. «Т-я-я-я!» С леденящим кровь воплем он ударил ближайшего братка в основание черепа, резко ушел в сторону и еще прежде, чем дозвучал крик, въехал мыском ботинка по печени другому. Молодые люди залегли почти синхронно, а их пока еще здоровые коллеги, от случившегося ошалев, замерли. Однако фактор внезапности уже был исчерпан, и, забыв про избитых бомжей, братаны стали экстренно вооружаться. В руках одного появилась «куликовка» — роликовая антенна от армейской радиостанции, вещь в бою чрезвычайно опасная, другой же извлек солидных размеров свинокол. Наметанный глаз Скунса сразу определил, что нож был не простой, а спецназовский, «летучий». Такой клинок снабжен мощной пружиной и, вылетая с жутким свистом из рукояти, способен прошить человека до позвоночника.
В это время дверь «девятки» грозно хлопнула, и на подмогу коллегам устремился опять-таки стриженый рулевой. Был он крут, кричал грозно и матерно, а в пальцах сжимал здоровенную заточенную отвертку. Скунс оказался один против троих, однако ситуацию пока оценивал как благоприятную: судя по всему, ребятки работать в группе не умели. А без соответствующей подготовки — чем больше нападающих, тем успешнее они будут друг дружке мешать.
Интуиция не подвела. Он легко уклонился от направленной в горло отвертки и, ударив рулевого в пах, закрылся его обмякшим телом от «куликовки». Со свистом впился металлический хлыст в человеческую плоть, а уже через мгновение сильнейший лоу-кик раздробил его владельцу колено. Подраненный братан дико закричал и, утратив антенну, а заодно и всякий интерес к происходящему, плюхнулся задом в снежок и усиленно занялся своей конечностью.
Дело близилось к финалу. Оставшийся в одиночестве молодец пребывал в пессимизме. Он еще энергично размахивал тесаком, но на физиономии читалась растерянность, граничившая с отчаянием. Скунс, внимательно фиксировавший бандитские вазомоторы, внезапно резко скрутил корпус и… Ф-Р-Р-Р — массивный клинок, рассекая воздух, чиркнул совсем рядом с телом и звонко ударился о стену дома.
«Ну, гад». Скунс стремительно рванулся вперед и, сделав финт левой, со всего реверса таза выкинул вперед правую ногу. Бандит начал складываться, и встречный удар довершил дело, опрокинув его навзничь. Секунду спустя Скунс вырубил колченогого страдальца и, ощущая, что привычное видение мира возвращается, повернулся к избитым бомжам.
Досталось им хорошо. У мужчины был, видимо, поврежден носовой хрящ. Он уткнул лицо в мокрые от крови ладони и раскачивался, как еврей на молитве. Женщине повезло меньше. Она неподвижно лежала на боку, подтянув к животу ноги, и поза ее Снегиреву очень не понравилась. Он быстро склонился над бесчувственным рулевым, отыскал ключи от «девятки», шагнул к тихо стонавшему бомжу:
— Давай, интеллигент, шевелись.
Не отнимая ладоней от лица, тот безропотно дал усадить себя в машину, и чувствовалось, что будущего для него не существует уже давно.
— Ну-ка, принцесса. — Снегирев аккуратно усадил даму рядом с ее спутником.
Горячий двигатель завелся без проблем, закружились в свете фар снежинки, и, взметая белый шлейф, «девятка» полетела по безлюдным улицам. Вскоре воздух в ее салоне сделался ощутимо плотным, но Снегирев даже не поморщился. Как-то раз ему пришлось проводить время под ласковым африканским солнышком в компании умерших не своей смертью людоедов, так что, ничуть не смущаясь пронзительного запаха нищеты, Снегирев энергично притапливал газ и вскоре запарковался неподалеку от травмпункта.
— Не уходи никуда. — Он потрепал по плечу бомжа, так и не отнявшего ладоней от лица, и, заперев машину, направился в обитель милосердия.
Внутри было неуютно. Царил полумрак, но даже в скудных лучах, пробивавшихся сквозь пыльные плафоны, бросалась в глаза убогость помещения. Вдоль стен распростерлись наставления пострадавшим, сами стены нуждались в покраске, а стулья в целях профилактики их утраты были крепко сколочены между собой. На них терпеливо дожидались своего часа страждущие. Мрачно смотрел по сторонам, баюкая руку, молодой человек с бланшем под глазом, плакала,
разглядывая порванную куртку, рыжая девица в мини-юбке. Снегирев, оценив ситуацию, ломанулся в заветную дверь.
— Паспорт готовьте. — Эскулап повернулся от стола и критически уставился на вошедшего. — Сейчас принимаю только с кровотечениями, если что другое — ждите.
К его нижней губе прилипли табачные крошки, чуть выше обосновалась простуда, и весь он был какой-то замызганно-усталый.
«Врачу, исцелися сам», — вспомнил Снегирев мудрость Древних, а вслух произнес:
— Кровотечение у женщины в машине. — И выложил перед наследником Гиппократа стодолларовую бумажку.
— Надеюсь, не огнестрельное? — Лицо того сделалось недоверчиво-восхищенным. Он молниеносно смахнул банкноту в ящик стола и пронзительно возвестил: — Леня, носилки давай.
Появился медбрат, одетый поверх халата в ватник, выплюнул в урну погасшую «беломорину» и следом за Снегиревым двинулся к машине. Положив пострадавшую на носилки, они понесли ее в лечебницу, следом поплелся бомж. Снегирев присел на стул с продранной спинкой и стал дожидаться окончания лечебного процесса. Особо тот не затянулся.
— Ну-с, можно забирать, — сказал Гиппократов преемник, указывая на бледную как смерть худенькую пациентку, — ничего такого страшного. Внутренних повреждений не обнаружено. Ослабленный, знаете ли, организм, нездоровый образ жизни, отсюда и обморок. Ничего, сейчас укольчик подействует — будет скакать, как молодая коза. Впрочем, если хотите, могу устроить консультацию гинеколога — приедет быстро.
Вспомнив, видимо, о стодолларовой бумажке в ящике стола, эскулап заулыбался. Он выжидательно глянул на Снегирева и, не заметив никакой реакции, сразу помрачнел.
— Ну все, забирайте. Ну и бомжовник вы мне здесь устроили, придется делать дезинфекцию.
— Пошли, пошли. — Снегирев помог женщине подняться, подтолкнул к дверям бомжа, который в бинтах выглядел как мумия из фильма ужасов.
— Кто они вам?
— Живут по соседству, — ответил Снегирев. Усадил исцеленных в машину, пустил двигатель и до места недавнего побоища ехал молча. Около мусорных бачков уже никого не было. Бандиты, видимо оклемавшись, ретировались зализывать раны, выпавший недавно снежок укрыл кровавые пятна, и Снегирев широко распахнул двери «девятки». Бомжи молча выбрались из машины. Неожиданно женщина обернулась.
— Спасибо вам, — сказала она. Глаза у нее были как у давешнего осчастливленного «Фазером» барбоса, и в них за стыло непонимание.
За всю свою жизнь Петр Федорович Сорокин не работал ни дня. Собственно говоря, некогда было. Пребывая на зоне, он или гнил в БУРе за верность законам «отрицаловки», или на него пахали другие. На свободе же ему не разрешали работать понятия, которых Петр Федорович придерживался всю свою сознательную жизнь, потому как был он вором, да не простым, а в законе, и имел свое собственное мнение о том, что в этой жизни хорошо, а что плохо. Никогда он не имел дел с ментами, считал западло красть у братьев, в церкви и на кладбище, а в карты играл как катала-профессионал. На мокруху он смотрел с презрением, хотя и самому Петру Федоровичу пришлось однажды «плясать танго японское» — сшибаться насмерть с завязанными глазами и пером в руке, чтобы, замочив обидчика, отстоять свою жизнь и честь. От той разборки осталась память — здоровенный шрам на руке и второе погоняло, которое в почете повсюду, — Резаный. На всех зонах известно знающим, что Француз Резаный держит свою масть и не уступает власть, а в любой хате будет сидеть за первым столом.
