Мазин знал слабость начальника. Всех моложе пятидесяти он считал молодыми. Впрочем, может быть, это и логично. Считает же сам Мазин молодыми тридцатилетних…
— Июль я как раз и пропустил. Ладно, давайте ноябрь.
Так неожиданно закончился этот разговор. И Мазин не знал даже радоваться такому повороту событий или огорчаться. Только инстинкт подсказывал ему, что в деле Тихомирова не поставлена еще последняя точка. А может быть, и инстинкта никакого нет, а устал просто — отсюда и беспокойство, сомнения в себе? Тогда отпуск в самом деле очень кстати.
Он вернулся в свой кабинет и задумался. Записная книжка Тихомирова оттягивала карман. Игорь Николаевич достал ее и открыл наугад.
"И все-таки человек — это машина с ограниченными возможностями, хотя мы и не знаем пределов этих возможностей".
"Если бы он мог еще писать, то прибавил бы: "Человек — это машина, которую нельзя бросать с шестого этажа", — подумал Мазин с мрачноватым юмором. — Но высокоорганизованная машина может выброситься и сама. Или не может? Ладно! Точка!"
Он выдвинул ящик и взял лист бумаги. Написал крупно: "Постановление", потом обычную шапку с обозначением места, именами и датами. Помедлил минуту, подбирая нужную формулировку, кратко изложил суть дела.
"Принимая во внимание вышеизложенное… смерть Тихомирова А. Д. наступила в результате несчастного случая". Нахмурился, выводя казенные слова "выпадение из окна", и закончил быстро, привычной фразой: "Дело прекратить за отсутствием состава преступления".
Потом размашисто написал заявление об отпуске, свернул обе бумаги трубочкой и пошел к комиссару. По коридору дежурный нес почту.
— Мне есть что-нибудь?
— Письмо, кажется.
— Оставьте на столе, пожалуйста!
Через пять минут комиссар поставил в углу заявления резолюцию. Мазин передал его машинистке, чтобы та напечатала приказ, и вернулся в кабинет.
На столе лежали газеты и письмо в дешевом синем конверте без картинки. Такие конверты напоминали военные годы. Но тогда это была почти роскошь, обычным считался треугольничек. На конверте полупечатными буквами были выведены адрес и фамилия. Обратного адреса не было. Мазин посмотрел почтовый штемпель. Письмо оказалось местным. Он взял ножницы и отрезал край конверта. В нем была записка:
"Антон! Нам необходимо встретиться. Речь идет не обо мне. Приду сегодня обязательно, как бы поздно ты ни вернулся. И."
Внизу стояла дата — 23 августа. Это был день смерти Тихомирова. Мазин внимательно осмотрел листок, но не нашел в нем больше ни слова. И вообще ничего больше в конверте на было. Он положил записку и попросил по внутреннему телефону приемную комиссара:
— Леночка?
— Да, я, — ответила машинистка.
— Вы уже напечатали приказ о моем отпуске?
— Напечатала, сейчас дам на подпись и отнесу в бухгалтерию. А что?
Мазин помедлил с ответом:
— Нет, ничего. Давайте на подпись.
Он положил трубку и усмехнулся. Ему пришло в голову нечто забавное.
На другой день Мазин лежал дома на диване и читал в журнале роман английского писателя. События в романе происходили на тропическом острове, правитель которого мог показаться фигурой опереточной, если б не проливал столько крови. А среди тех, кого убили, был иностранец с непримечательной фамилией Джонс и темным прошлым. Одни считали его ловким проходимцем, другие — героем, многим он нравился, а был просто слабым человеком, мечтавшим о том, чего сделать не мог.
Джонс, собственно, не занимал центрального места в романе, но почему-то именно он привлек внимание Мазина, может быть, потому что Мазин не раз встречал людей, казавшихся совсем не такими, какими были на самом деле. Но вообще-то ему было не до чтения. Он пытался восстановить факты, связанные с делом Тихомирова.
Первая запись в блокноте Мазина появилась, когда профессор Рождественский пытался объяснить ему важность темы, над которой работал Тихомиров. Профессор был таким, каким представляют ученых по книжкам и кинофильмам. Бородка. Благородная седина и немного грассирующий говор. И, конечно же, вежливость и предупредительность.
— Собственно, идеи работы Тихомирова не новы, уважаемый Игорь Николаевич. — Он сразу запомнил, как зовут Мазина, и этим, пожалуй, отличился от своего рассеянного кинематографического стереотипа. Принадлежат они нашей отечественной науке, но, увы, вы понимаете, — он погрустнел, — та туча, так сказать, что прошла над генетикой, она не оставила без последствий… Поэтому так радостен каждый бросок на новые рубежи. И так огорчительно то, что произошло. Антон Дмитриевич мог несомненно вырасти в серьезного ученого.
"Способный ученый", — отметил Мазин.
— Речь идет об эволюционной биохимии. Весьма, весьма перспективная отрасль знания. Но фундаменты уходят далеко вглубь. Антон Дмитриевич разрабатывал творческое наследие Константина Романовича Кротова.
— Кротова?
— Да, да. Осмелюсь заметить, моего близкого друга в свое время. Увы, он не дождался, не перенес, так сказать, горьких разочарований, выпавших на его долю, но он был бы очень рад… И я, как его друг, считал своим долгом помочь талантливому юноше. Мы единодушно решили, что работа Тихомирова заслуживает докторской степени. Конечно, это был большой сюрприз для молодого человека. В соответствии с положением ему предложили представить свою диссертацию к новой защите, уже как докторскую.
— Следовательно, у Тихомирова не было причин расстраиваться в этот день?
— Ну что вы! Огромный успех. Далеко не каждый ученый может рассчитывать… Случаи, когда диссертация, представленная к защите как кандидатская, удостаивается права считаться докторской, буквально единичны! И вдруг такая ошеломляющая развязка… Простите, я совершенно не могу прийти в себя.
"Редкий случай. Эволюционная биохимия. Идеи Кротова" — вот, кажется, и все, что мог прочитать Мазин в своем блокноте. Нет. Еще выводы.
"Молодой (для доктора). Для кандидата, пожалуй, не очень. Способный, пользовался поддержкой (никакой борьбы с рутинерами). Никаких оснований для недовольства, а тем более для отчаяния. Во всяком случае, по линии общественной".
А по личной?
"Инна Кротова". Подчеркнуто…
— Я вынужден побеспокоить вас, Инна Константиновна, но я хочу, чтобы вы меня правильно поняли.
— Я понимаю вас. Вы выполняете свой служебный долг.
— Да. Нам необходимо установить обстоятельства смерти Антона Дмитриевича Тихомирова.
— Чем я могу быть полезной?
— Вы знали Тихомирова?
— Знала… очень близко в свое время.
Она смотрела ему прямо в глаза, сжимая и сгибая тонкими пальцами резинку, лежавшую на столе.
— Успокойтесь, пожалуйста. Я только прошу вас помочь следствию. Вы вправе сказать лишь то, что найдете нужным.
— Благодарю вас.
— Я выяснил, что дела научные у Тихомирова шли на редкость успешно, но не было ли у него травмы личной, каких-либо личных обстоятельств, осложнявших его жизнь?
— Нет, насколько мне известно, Антон умел и в личной жизни так же последовательно добиваться поставленных целей, как и в науке. Хотя мои сведения устарели. Возможно, его невеста могла бы сообщить вам что-нибудь более существенное.
Это был трудный разговор с отвергнутой женщиной. Но она держалась очень хорошо. Только под конец нервы подвели ее.
— Вы дочь известного биолога Кротова?
— Да.
— Труды вашего отца…
— О трудах отца мне бы не хотелось говорить. Я искусствовед, а не биолог.
Запись после разговора:
"Личная жизнь тоже без осложнений. Имел любовницу, жениться решил на другой, но разрыв без драмы. Видимо, взаимное разочарование. Хотя женщина, естественно, оскорблена".
Слово "разочарование" Мазин позже зачеркнул и написал сверху: "Охлаждение".
И еще запись:
"Невеста — Светлана. Похожа на девушек, что любят фотографировать корреспонденты на комсомольских стройках. Даже с косой".
— Вы собирались выйти замуж за Антона Тихомирова?
— Я любила его.
Она всхлипнула.
— Тихомиров был старше вас?
— Да, на десять лет.
— И вы понимали, конечно, что у него бывали и увлечения, и более серьезные отношения с женщинами?
— Он был женат. Он мне говорил.
О жене Мазин услыхал впервые:
— Как он объяснял свой разрыв с женой?
— Они разошлись давно, четыре или пять лет назад. Они оказались разными людьми.
— И только?
— Разве этого мало? — спросила девушка с наивностью молодости.
— Это все, что он говорил вам о своей прежней жизни, семье?
— О бывшей жене он говорил мало. Он говорил, что если люди расходятся, то не должны унижать друг друга упреками, потому что оба несут ответственность.
— Что ж, разумно. А об Инне Кротовой вы тоже знали?
— У Антона не было тайн от меня.
— Что же он говорил вам о Кротовой?
