Он немедленно вызвал дозиметристов с их счетчиками, провел осмотр вещдока в присутствии понятых и специалистов, и в результате этой неожиданной находки все сразу связалось и встало на свои места, что в конце концов и привело к раскрытию преступления.
Вообще говоря, небольшую, относительно безопасную дозу облучения схватили тогда, надо полагать, многие, побывавшие в кабинете Грозмани. Сам же банкир набрал столько частиц, что о его спасении и речи быть не могло. Не выручили ни бронированный «мерседес», ни вышколенная охрана, ни дорогой бронежилет — как показали посмертные анализы, бедняге устроили форменный замедленный Чернобыль в миниатюре. Но именно благодаря экспертному физико-химическому исследованию и идентификации примененного убийцами редкого радиоактивного изотопа следственной группе Турецкого — в результате невероятных усилий, почти через год, когда убийцы уже были совершенно уверены в своей безнаказанности и в том, что лопухи-сыщики зашли в тупик, — все-таки удалось выйти на тех, кто «заказал» Грозмани.
Их искали и нашли, взяли под стражу, и в конце концов расследование этого дела блестяще завершилось. Доказательственный раздел обвинительного заключения был составлен Турецким безупречно, и после нескончаемых затяжек, отсрочек и проволочек было назначено судебное разбирательство по этому делу. В общем, Турецкий мог не скромничать и не тушеваться — то была одна из самых крупных его побед.
И вот теперь суду предстояло вынести свой, в известном смысле исторический приговор.
Дело об убийстве главы банка «Виктория» Грозмани слушалось в судебной коллегии Мосгорсуда по первой инстанции на Каланчевке с соблюдением небывалых мер безопасности. Как-никак удалось разоблачить и загнать за решетку не только рядовых «быков» и «братков», но и совсем иную публику — троих с виду весьма респектабельных господ из числа российского истеблишмента, включая инициатора убийства Грозмани — хозяина крупной брокерской фирмы «Раздолье» и, как говорили, дальнего родственника одного из влиятельных вице-премьеров Никиту Горланова.
Впервые за все годы перестройки и постперестройки была выявлена и замкнута в стальное кольцо длинная цепь, которая свела в одном уголовном деле представителей всех слоев современного криминального сообщества. Она обнажила строение новейшей организованной преступности, где на одном фланге стояли примитивные уголовники, посредине — чиновничество, а на другом — их повелители из высших сфер финансово-политической олигархии.
Так что тут вполне могло разразиться всякое... Тем более, если бы на процессе вдруг зазвучали имена, лишь упоминание которых грозило бы самим устоям режима... Потому-то и были приняты беспрецедентные меры по охране прокурора, судей, свидетелей и самих подсудимых.
При входе в просторный зал судебных заседаний, где было полно представителей прессы, каждого входящего проверяли спецаппаратурой и просматривали насквозь, как перед посадкой в самолет на летном поле. Иных подозрительных выделяли и производили личный обыск, на что явившиеся на процесс матерые бандюги и надменные нувориши только снисходительно ухмылялись и лениво поднимали руки. Не идиоты же они в самом деле, чтобы являться во «дворец правосудия» при полной боевой выкладке?
Они неспешно входили и рассаживались в светлом зале суда, как полноправные хозяева, точь-в- точь как зрители-патриции в римском Колизее, собравшиеся от души поразвлечься на захватывающем и... забавном представлении боя рабов-гладиаторов. Сытые, самодовольные, роскошно одетые, они улыбались, они были безмятежно спокойны. И их нетрудно было понять: дело, которое, зачастую рискуя собственной жизнью, расследовали Турецкий и его коллеги, неспешно, но верно разваливали на глазах.
Да, и на этот раз все происходило, как стало обычным теперь — по хорошо отработанной и проверенной схеме. Судебные заседания по малейшим поводам вновь и вновь переносились и откладывались. Самые знаменитые и высокооплачиваемые столичные адвокаты цеплялись к любой чепухе, умело заманивали разбирательство подальше от сути дела в дебри велеречивого пустословия и ловкой хитроумной казуистики. Но главное — несмотря на все старания обвинения, куда-то один за другим пропадали основные свидетели, а те, что все- таки находили в себе мужество появиться в здании суда, вдруг словно под гипнозом начинали отказываться от своих прежних показаний, данных ими на предварительном следствии, и несли совершенную околесицу, отчего контуры страшного разветвленного сюжета размазывались и таяли на глазах. И если процесс еще продолжался, то только благодаря удивительной принципиальности и твердости председательствующего — известного московского судьи Корчагина.
Но, как бы то ни было, и малому ребенку было ясно, что происходит. Что за кулисами этого мрачного и циничного действа незримо стоят и творят свое искусство вельможные режиссеры, которых если что-нибудь и могло волновать в этом деле, то только не проблемы установления истины или поддержания репутации российской Фемиды.
И все же тем, кто отдал столько времени, сил и здоровья расследованию этого зловещего преступления (кстати, попутно выявившего в ходе следствия еще несколько других, считавшихся навеки «повисшими», заказных убийств) — ни «важняку» Генпрокуратуры Турецкому, ни начальнику Московского уголовного розыска Грязнову, ни заместителю Генерального прокурора России Меркулову все еще не хотелось верить, что их громадная работа пойдет прахом и будет на глазах у всех выброшена на помойку. И они угрюмо ждали, пристально следя за всеми перипетиями этого выматывающего судебного сражения.
В пятницу семнадцатого апреля Александр Борисович вернулся домой необычно рано, около семи вечера, за час с небольшим до начала программы «Вести» по каналу РТР.
Денек выдался не легче других, не легче сотен и сотен похожих дней его биографии. Настроение, как и во все предыдущие дни, было преотвратное.
Но вот он повернул ключ в замке, переступил порог — в прихожей горел мягкий свет, пахло своим, родным... Домом пахло, своей маленькой крепостью.
А... да бог с ним со всем, что осталось там, за этой дверью! Гори оно все!.. Вот Нинкина кукла валяется у холодильника, вот сапожки ее красненькие, вон Иркина дубленка на вешалке — да много ли нужно человеку?! Что бы там ни было и как бы там ни было, а все-таки в этих стенах он чувствовал себя на острове спасения. Хотя бы ненадолго, хотя бы только до той минуты, пока, как водится, внезапный телефонный звонок не вырвет снова из этого теплого домашнего эдема.
Обрадовавшись нежданно раннему возвращению «под крышу дома своего» мужа-господина, Ирка бросилась на кухню и принялась торопливо собирать ужин, в то время как Турецкий, переоблачившись в спортивный костюм и раскинувшись на тахте, возился и валял дурака с Нинкой. А дочь визжала от восторга и прыгала на отцовском животе, как на батуте, купаясь в волнах этого редкого счастья...
И тут, конечно, как в кино, заверещал телефон, срочно призывая хозяина на провод. Вот же мучители! Так редко выдавались эти минуты тихого «буржуазного» счастья!..
«Да пропадите вы все! — вдруг подумал он. — Ну могу я хоть на один вечер вырваться из этих жерновов, размалывающих жизнь в неощутимую серую пыль? Нету меня, понимаете — нету! Дематериализовался Турецкий! Смылся к себе на Альфу Центавру!»
Он слишком хорошо знал: подойти сейчас к телефону, снять трубку и подать голос, скорее всего, значило снова облачаться в постылый официальный костюм, снова вылезать на резкий, пронизывающий апрельский ветер, куда-то переться через весь город...
Ирина выглянула из кухни с черной трубкой радиотелефона в руке, вопросительно глядя на мужа. И Нинка враз перестала визжать и испуганно уставилась на него своими глазищами.
— Нету нас! — замахал рукою Турецкий. — У тещи на блинах! В театре мы, черт побери! На «Турандот» !
И тут же нахальной заливистой трелью, точь-в- точь как боцман на палубе, играющий полундру, разразился «мобильник». А вслед за ним на столе требовательно запищал пейджер. Супермодная электроника брала за горло.
— Обкладывают, как волка, — констатировал Турецкий. — Нет уж! Хренушки! А эту сволочь сотовую я вообще потерял в метро. Щипачи стибрили. Зовите — не дозоветесь! Есть у меня кое-что и подороже любимой работы!
Глаза жены блеснули озорной радостью. И она подмигнула ему с той особой тайной выразительностью, расшифровать которую без труда сумел бы даже и не следователь по особо важным делам.
И, увидев ее глаза, он подумал с неожиданным молодым волнением, что вот уже скоро ночь и... не одной, кажется, дочке, не только их Нинке перепадет сегодня веселой возни, тихого смеха и радостных ласк... Ха! Лучше поздно, чем никогда — похоже, в буржуазных пилюлях все же имелся кое-какой толк... Словно враз забылась и отлетела прочь унылая муторность и скука затяжной весны, и незнакомая слабость в коленках с ходу пропала. Кажется, он снова почувствовал себя человеком!
