— Федя в баню ушел, — объявила она после ритуала приветствия.
Они сидели в комнате и ждали Федю из бани. Гришка увидел холодильник в углу, открыл его и положил в морозилку бутылки.
Федя пришел через полчаса. Он мрачно оглядел гостей, нехотя протянул, когда знакомили их, руку Гришке и вышел из комнаты. Обеспокоенный Игорь пошел за ним следом, Маша была с хозяйкой на кухне, а Гришка рассматривал комнату, большую на три окна, с телевизором, секцией, неуклюжими медведями из янтаря и сингапурским ковром над широкой тахтой, прикрытой пледом.
Игорь скоро вернулся, подавленный и злой, мялся, подбирая слова, и сказал Гришке, что муж, этот самый Федя, страшный ревнивец, полагает, что Гришку привезли на предмет обольщения толстухи, его жены…
Гришка обозлился, потом ему стало смешно.
— Зови его сюда, объяснюсь с кретином, — сказал он.
— Брось, не стоит, — сказал Игорь.
— Тогда я поехал, — сказал Гришка и направился к двери.
Игорь схватил его за рукав.
— Свежая идея, — сказал он. — Ведь в Лазурном наш рыбмастер, Данилов, живет.
— Смотри сам, — сказал Гришка.
Он подхватил сумку. Игорь позвал Машу, она, кажется знала все от хозяйки, и вместе вышли во двор.
Гришка вдруг поставил сумку на землю и бросился обратно, столкнулся в коридоре с женой ревнивого Феди.
Он вынул из холодильника бутылки и догнал Игоря и Машу. Обернувшись, Гришка увидел за углом Федю. Тот угрюмо смотрел, как уходили гости.
— Не оставлять же этому болвану, — сказал Гришка, протягивая Игорю бутылки. — Ты знаешь, где живет Данилов?
Данилова они искали долго. И когда нашли, узнали: его нет дома.
Маша, старпом и механик стояли у подъезда двухэтажного дома. Рядом носились ребятишки, поглядывая на незнакомых людей, напротив за самодельным столом разновозрастные мужчины громко стучали костяшками домино.
Дом стоял на берегу моря, и сквозь редкий частокол сосен продиралось в воде июльское солнце.
— Куда Данилов пошел? — спросили у сухонькой бойкой старухи.
— А к брательнику своему, — ответила бабка. — Это в Сенявино будет. С жонкой подался.
— Придут они сегодня? — спросила Маша.
Видно было, что Маша расстроена и устала, конечно.
— А наверно. Васька-то говорил мне: придем, Платоновна, засветло.
— А стаканчики, хозяйка, найдутся? — подал голос механик.
— Такого добра сколь хошь, — сказала Платоновна. — Да вы заходьте в хату, люди добрые, заходьте…
Маша нерешительно глянула на Игоря, Игорь улыбнулся виновато, он предложил тащиться сюда. Гриша потянул к себе сумку из Игоревых рук и шагнул вперед.
— Ну, принимай гостей, хозяйка, — сказал он.
А когда за столом разыгралось веселье, Гришка вызвал Платоновну в коридор.
…Сан Саныч предложил вприсядку, стали хлопать в ладоши и губами, музыки у хозяев не было, сооружать мелодию. Платоновна незаметно выскользнула из комнаты, закуску, видно, пополнить, и Гришка отправился следом.
— Кто такая? — спросил он Платоновну.
— Римма Сергеевна, наш агроном, — улыбнулась хозяйка. — Хорошая она женщина!
— Крокодил ваш агроном, а не женщина. Удружила, бабуся!
— Эх ты, — сказала Платоновна, — па-а-рень…
Она махнула рукой, смешно вздернула подбородок и засеменила к двери, откуда басисто бухал Сан Саныч:
Гоп, кума, не журыся
Туда-сюда поверныся…
…Даниловы пришли поздно, гости Платоновны порядком развеселились, но Данилов потащил их наверх, где занимал просторную, но без удобств, квартиру.
Наверху снова пели и плясали, танцевали под радиолу, а Римма Сергеевна сидела в углу стола, перед наполненным стаканом, даже не пригубила, и Гришка видел ее сквозь дымку в глазах. Платоновна, пригорюнившись, устроилась с Сан Санычем рядом. Квакала радиола. В комнате было душно. Черные дыры открытых окон не приносили прохлады. Вот громче заквакала радиола, и Гришка поднялся, качнулся, толкнув животом заставленный стол, подошел к Римме Сергеевне и наклонил голову.
Она поднялась навстречу, а Гришка вывел ее на середину и, уловив ритм, задвигал ногами. Женщина стояла перед ним, опустив руки, растерянно смотрела на Гришку, а Гришка двигал носками туфель и жестами приглашал ее последовать за ним.
— Я не умею, как вы, — тихо сказала Римма Сергеевна, и Гришка услышал, подошел к радиоле и сменил пластинку.
На высокой ноте разрыдалась труба и посыпала наземь синие блестки звуков. Гришка обнял Римму Сергеевну, шагнул с нею в сторону, повернулся, ощутил под ладонью худую лопатку и жалостливо погладил, как гладит больную дворнягу пьяный мужик на дворе.
Они закончили танец, и Гришка больше не приглашал ее.
Понуро сидел механик на стуле, к столу идти не хотелось, каша обрывочных мыслей тяжело ворочалась в голове, гудели голоса, и музыка, заглушая их, кругами носилась в комнате, понуро смотрел он в пол и узкие щели меж досок двоились…
— Гриша! Гриша!
Его толкнули в бок, и Гришка увидел Машу.
— Проводи, нахал, — сказала она и повела глазами к двери.
Там стояла Римма Сергеевна, вот она открыла уже дверь, и Гришка тяжело поднялся со стула.
…Большая, метра в два, наверное, бутылка высилась у кровати, пробки у бутылки не было, и пена умирающими пузырьками сползала по ее запотевшему туловищу.
Его не удивляли размеры бутылки, почему, мол, пивная бутылка в два метра, ему наплевать на размеры, но вот встать к ней не может, это тоже не удивляло, а раздражало и злило Гришку.
Ему представилось, как слизывает он холодную пену, тогда и ощутил одеревенелый язык во рту. «Как собака», — сказали рядом. Гришка повернулся, резко всем телом, готовый ударить любого, кто помешает слизывать пену, никого не было рядом, исчезла бутылка, вернулось сознание, и первыми были желтые пятна, дрожащие на призрачных стенах обретаемого сознанья.
Пятен становилось больше, они сливались друг с другом и вдруг исчезали вовсе. Красная пелена упала на Гришку, механик окончательно очнулся и попытался открыть глаза.
Гришка увидел зеленое небо с красными звездами, глазам стало больно, он сощурился. Странное небо не исчезало.
«Допился», — подумал Гришка.
Он знал, что вокруг не каюта и не комната в межрейсовом доме моряков, и память утеряла ячейки, они теперь не расскажут, куда забросило Гришку.
Тогда он с усилием шевельнулся, в голове отозвалось звоном, услышал птичий гомон, оттуда пришел холодный воздух и неведомый запах, Гришка открыл рот, облизал шершавые губы и вспомнил.
Зеленое небо висело над головой, и теперь он видел в нем красные звезды: тугие лепестки теснили друг друга в пунцовых венчиках и укоризненно на Гришку посматривали сверху.
Он приподнял голову и уронил ее снова. Услышал шорох шагов и закрыл глаза.
— Пить, — сказал Гришка, — пить…
Рядом забулькала, поднялась над койкой двухметровая бутылка, стала крениться и вот сейчас упадет на Гришку…
Он ощутил мягкую ладонь над головой, приподнялся и клацнул зубами о край стакана.
«Молоко, — подумал Гришка. — Но откуда…»
Он жадно глотал, чувствуя, как холодное питье ласкает воспаленное нутро, в голове светлело. Гришка отбросил простыню, рывком поднялся и сел, ощутив ногами ворсистое внизу.
У невысокой печки с зелеными изразцами стояла Римма Сергеевна. В шлепанцах и легком халатике, угловатая и нескладная, как девочка-подросток, и коса через плечо, и глаза, и руки, по-детски прижатые к груди, она была все той же и вместе с тем иной, не такой, как вчера, и смотрела на Гришку чуть-чуть улыбаясь.
Механик тряхнул головой, показалось, сестра ее, что ли, и убрал под простынь голые ноги.
— Болит голова? — спросила Римма Сергеевна. — Умойся холодной водой…
Гришка надел брюки, аккуратно повешенные на спинку стула, натянул туфли. Пошатываясь, он направился в кухню и, плескаясь под струей, возвращающей к жизни, заметил вдруг, что у него отглаженные брюки.
Римма Сергеевна подала полотенце, механик растерся, ему стало легче, и Гришка шагнул в комнату.
Только сейчас механик увидел ее целиком, комнату, не похожую ни на одну из тех, что видел прежде. Это была даже не комната, а кусочек сада, вырезанного каменными стенами. Там, где он спал и видел над головой зеленое небо, высилось дерево, именно дерево: ствол, покрытый желтоватой корой, ветки, широкие листья, цветы, крупные, красные, сверкающие на зеленом фоне. От окна уходила в глубину узкая полка с блеклым дикообразом, увенчанным розовой короной. А рядом ютился горшочек с застывшими над ним голубыми брызгами.
— Позавтракай, — сказала в спину Римма Сергеевна, и Гришка потянул на себя стул.
Он сидел за столом, положив локти на скатерть и подперев ладонями гудящую голову. Из кухни показалась Римма Сергеевна, в руках у нее серебрился кофейный прибор. Гришка потянулся к бутылке с молоком, из нее поили его утром. Бутылка одиноко стояла на белой скатерти. Гришка подвинул к себе бутылку и сбоку от стола увидел разбросавшего щупальцы осьминога, и поднимаясь над ним, изящные зонтики лилового цвета.
