Мы сблизились четыре года назад, встретившись на вечерних курсах по английской литературе, организованных в тюрьме Лондонским университетом. Несмотря на самый длительный срок, к которому когда-либо приговаривал английский суд, Блейк «тянул лямку» достойнее других моих знакомых здесь. В тюрьме была масса людей, приговоренных к каким-то пустячным шести месяцам, которые хотели, чтобы весь мир сочувствовал их страданиям. Не таков был Блейк. Я вообще заметил, что это отличало поведение тех, кто был образован и хорошо воспитан, в то время как большинство других скулили и жаловались.
Даже принимая во внимание зачеты и возможное сокращение срока за хорошее поведение, в самом лучшем случае Блейку пришлось бы отсидеть 28 лет. В момент вынесения приговора ему было 38 лет, это означало, что он мог выйти на свободу не раньше чем в 66 лет.
Как бы ни были тяжки его переживания в ночной тиши одиночной камеры, каким бы безысходным ни представлялось ему будущее, ничего нельзя было прочитать на его лице. Он ни у кого не просил помощи, а даже наоборот, другие узники искали у него утешения и часто плакались ему в жилетку. Я всегда с удивлением и восхищением глядел на этого человека, не имевшего проблеска надежды, который помогал советом и утешал двадцатилетних парней.
Блейк изучал арабскую литературу, и пару месяцев тому назад ему разрешили два раза в неделю заниматься в своей камере вместо работы в мастерской по изготовлению почтовых сумок.
Я запер конторку, спустился на первый этаж и стал прохаживаться взад-вперед по залу. В столовую потянулись заключенные, в основном «красные повязки», за которыми во время работы не присматривал надзиратель.
Камера Блейка под номером 8 располагалась на первом этаже, где было удобнее постоянно вести за ним наблюдение. Он представлял собой уникальное явление, будучи единственным заключенным в блоке «Г», которого не разрешалось сопровождать «голубым повязкам»: куда бы он ни выходил за пределы блока, его обязательно сопровождал надзиратель.
Пройдя по всему залу, я повернул назад и увидел Блейка, выходящего из своей камеры. Его руки были сжаты за спиной, голова опущена, на лице выражение глубокой сосредоточенности. Никогда раньше я не видел его таким. Обыкновенно он проходил по залу с высоко поднятой головой, широко улыбаясь.
Подойдя ко мне, он внезапно вскинул голову, посмотрел мне прямо в лицо, нахмурился и без всяких предисловий произнес:
— Мистер Бёрк, я хотел бы обсудить с вами очень важный вопрос.
Он не называл меня «мистером Бёрком» уже несколько лет, с тех пор как мы стали друзьями.
— Какой именно? — спросил я.
— Хочу сделать тебе предложение, — сказал он, по-прежнему держа руки за спиной и уставясь в пол. — Но сначала — два предварительных замечания. Прежде всего у меня нет капиталов, хотя сама моя персона имеет весьма внушительную денежную стоимость. Можно, например, написать о моем деле. Такая книга будет наверняка пользоваться большим спросом. Разумеешь?
— Да.
— И вот еще что: если ты откажешься принять мое предложение, я все пойму правильно, не буду думать о тебе хуже. Не принимай решения сразу, а подумай пару дней. Надеюсь, я выразил свою мысль достаточно ясно?
— Да, — отвечаю, — я все понял.
Мы молча прошли еще немного.
— Видишь ли, я уже отсидел в тюрьме больше четырех лет. Сначала срок казался мне не вполне реальным, я надеялся на какой-то выход, например на обмен с русскими или что-то в этом роде. Но сейчас все больше сознаю, что надеяться не на что. Поэтому пришел к выводу, что выбираться отсюда надо своими средствами, чего бы это ни стоило. Я прошу тебя, Шон, помочь мне бежать.
Я ничего не ответил — слишком удивило и озадачило меня услышанное. До этого ничего не предвещало такого оборота дела, в течение долгих лет на его улыбающемся лице не мелькало ни малейшего намека на такие мысли.
Я резко остановился и повернулся к нему.
— Джордж, — сказал я, — мне не требуется время на раздумья.
— Да? — В его лице появилась настороженность. — Что же ты решил?
— Я согласен.
Он просветлел.
— Правда, у меня есть одно условие, — сказал я.
— Какое?
— Никогда больше не говори о деньгах!
Всю вторую половину дня я снова и снова прокручивал слова Блейка в своей памяти, понимая, что отныне не смогу думать ни о чем другом. Почему я сразу согласился пойти на этот опасный шаг? И с такой готовностью!
Конечно, мне нравился Блейк. Ему симпатизировали очень многие. Но было ли дело только в этом? В блоке «Г» много хороших парней, но я не уверен, что так же охотно решился бы помочь им. Здесь наверняка сыграла свою роль особая длительность его срока. К тому же он был не простым заключенным, а узником совести.
И все же, чтобы быть до конца честным: я принял предложение Блейка отчасти потому, что видел в предстоящем предприятии возможность насолить властям.
В последующие месяцы мы с Блейком провели много часов, обсуждая наши планы. Их было три: № 1 — побег во время демонстрации фильма в комнате отдыха блока «Г» в 6 часов вечера в субботу; № 2 — резкий бросок к стене, огораживающей тюрьму, на пути в библиотеку в 2 часа дня в субботу; № 3 то же самое, но во время прогулки вместе с другими заключенными на поросшей травой площадке недалеко от тюремной стены в воскресенье вечером. Все три плана предусматривали использование веревочной лестницы, переброшенной с внешней стороны стены.
Мы подсчитали, что для осуществления плана нам понадобится приблизительно 700 фунтов стерлингов, и Блейк решил, что я должен попросить эти деньги у его матери, когда выйду из тюрьмы.
Последние дни в блоке «Г»
Блейк очень обрадовался, когда я получил разрешение на перевод в общежитие.
— Сколько же пройдет времени до твоего новоселья? — спросил он.
— По крайней мере месяц. Возможно, и больше. Меня должен принять сначала представитель министерства труда, а затем со мной побеседует мой будущий работодатель.
— Хорошо, — сказал он. — Значит, у нас достаточно времени для окончательных приготовлений. Мы должны тщательно обсудить даже самые мелкие детали плана.
Когда ты переселишься из блока «Г», мы больше не будем иметь права на ошибку, а наша система связи должна быть ясной и эффективной. После твоего перехода в общежитие мы увидимся только после операции, если, конечно, она пройдет успешно.
— Правильно! — согласился я. — В течение следующего месяца мы должны тщательно наблюдать за распорядком дня и замечать все изменения или даже слухи о возможности перемен. Ты должен почаще ходить в кино, чтобы все привыкли видеть тебя там, а я займусь изучением обстановки в тюрьме в 6 часов вечера по субботам.
Я смогу делать это, вызвавшись помогать носить из столовой в кухню подносы и ведра из-под чая.
— Хорошая идея, — одобрил Блейк.
В начале ноября я встретился с представителем местного отделения министерства труда. Он записал все мои данные и сказал, что постарается устроить меня на работу как можно быстрее. События надвигались.
На следующий день мы с Блейком вновь прошлись по всему плану.
— Самое важное — связь, — сказал Блейк. — Каждый из нас должен точно знать, что имеет в виду другой. Давай еще раз проверим код.
— Сначала ты пошлешь мне такую записку: «Ты еще не достал книгу „Тысяча и одна ночь“»? Это будет означать, что ты готов к действиям. Когда у меня будет все готово для нашей операции, я пошлю тебе такое сообщение: «„Тысячу и одну ночь“ достал. Передам тебе в субботу», В заключение ты подтвердишь получение моего сигнала запиской: «Спасибо за хлопоты с книгой. Мне не терпится получить ее в субботу». Вот так!
— Очень хорошо, — улыбнулся Блейк.
— Все сообщения будут передаваться через Питера Мартина. (Питер Мартин был 26-летним лондонцем, профессиональным грабителем, отбывавшим в это время 6-летний срок за налет на почтовое отделение. Мы оба были с ним в хороших отношениях.)
— Все правильно. — Блейк сделал паузу. — А теперь послушай, как я собираюсь сообщить матери о том, что именно тебя посылаю к ней. У меня есть несколько семейных фотографий. Я разрежу одну из них пополам и во время свидания передам одну часть ей, а вторую отдам тебе. Когда вы встретитесь и соедините половинки, это убедит ее и рассеет сомнения.
— Но ведь твои свидания обставляются с особой строгостью. Ты встречаешься с матерью в специальном помещении, отдельно от других заключенных, и надзиратель все время наблюдает за вами.
— Это так, — сказал он. — Но, как правило, тюремщик ведет себя дружелюбно. Он садится как можно дальше от нас и не старается следить за любым нашим движением и прислушиваться к каждому слову. Мне не составит труда вложить фото ей в руку, когда мы будем сидеть за столом, беседовать, лакомиться шоколадом. Атмосфера действительно бывает очень свободной и неофициальной. Время от времени мы перебрасываемся парой слов по-голландски. Я могу намекнуть, чего ей следует ожидать, скажу ей: «Тебя посетит один человек, которому ты должна доверять. Он действует от моего имени». Очевидно, она сразу же догадается, что я собираюсь бежать.
