Последняя миля - Дэвид Балдаччи

Потом пошла тысяча повторов на пресс и кор [4], паливших мышцы живота, как кислота. Именно благодаря этому у него твердые, как гранит, косые мышцы живота и все восемь кубиков пресса, а пупок натянут настолько туго, что место, где некогда крепилась пуповина, больше напоминает бородавку. Дальше пошла плиометрия в предельном темпе, где он отталкивался от всех четырех стен и пола в ряде маневров, многие из которых измыслил сам.

Он был как Человек-паук, или Фред Астер, отплясывающий на потолке. У него в тюрьме имелось невпроворот времени на планирование подобных штук. Его жизнь была очень упорядочена, но притом предусматривала уйму свободного времени. Большинство зэков попросту сидели и били баклуши. Не было никаких занятий или реабилитационных программ какого бы то ни было рода. Неофициальный девиз тюрьмы без обиняков гласил: «Реабилитация — для ссыкунов».

И наконец Марс бегал на месте — настолько долго, что потерял счет времени, всю дорогу с высоким подыманием бедра. Заниматься этим именно в данный день из всех прочих было чистейшим безумием, но он проделывал все это едва ли не каждый день с тех пор, как тут очутился, и отчасти воспринимал это как свой последний акт неповиновения. Этого им у него не отнять. Во всяком случае, ему не пришлось отвергать традиционную последнюю трапезу, потому что Техас ее больше не предлагает. Ему не хотелось быть вместилищем их говна до самого конца. Он предпочитал умереть натощак.

Никто его не навестил, потому что никто и не хотел навещать. Он был один-одинешенек, как все последние двадцать лет. Мелвин гадал, что будут писать в газетах на следующий день. Наверное, статья будет невелика. Ничего нового в том, что очередной черный получит летальную спа-процедуру от штата Одинокой Звезды. Дьявол, да он и фотки-то вряд ли заслуживает. Зато перечислят преступления, за которые его приговорили, — это уж наверняка. Только этим он многим и запомнится.

Мелвин Марс, убийца.

Он остывал, заливая стекающим потом бетон, уже изрядно изъеденный вещами куда похуже испарины. Приговоренные славятся тем, что испражняются на пол, прежде чем отправиться на встречу со смертью.

Когда дыхание пришло в норму, Марс сел на койку, опершись затылком о стену. В своей старой камере он называл стены Ридом, Сью, Джонни и Беном в честь Фантастической четверки — боевой команды супергероев. Хоть какое-то занятие в месте, где заняться совершенно нечем. Каждый день был заполнен тем, что Марс мог измыслить, заполнить его.

Он часто фантазировал о сексуальной Сью Шторм, но испытывал куда большее сродство с Беном Гриммом — Существом, фриком. Как спортсмен, Мелвин был фриком — в лучшем смысле.

Но мог быть и мыслителем, как башковитый Рид.

А еще он был сродни пламенному метеору Джонни Шторму — младшему брату Сью, потому что чувствовал себя в огне каждую секунду каждого дня. Главным образом потому, что каждый день здесь как две капли воды походил на остальные. В общем-то, пéкло на земле, отсюда и пламя.

Для него это был День 7342. Его последний день.

Он снова поглядел на часы.

Пять рисок до Судного дня.

Вскоре после заключения в тюрьму Марс провел год в одиночке. Причина была проста. Жизнь его кончилась, мечты разлетелись вдребезги, тяжкие труды пропали вотще, и он взбеленился сверх всякой меры. И каково же было наказание за избиение в говно трех зэков, а потом за схватку с полудюжиной надзирателей — причем он держался более чем успешно, пока его не оглоушили тазером и не избили дубинками чуть ли не до смерти? Двадцать четыре часа в сутки в клетушке площадью шестьдесят квадратных футов с бойницей вместо окна в течение года. Ему не говорили ни слова. Он ни разу не видел человеческого лица. Ни разу не касался кожи другого человека. Пищу просовывали через щель в двери вместе с туалетной бумагой, да изредка с махровой салфеткой для мытья и мылом, а еще реже — с чистой тюремной робой.

Он принимал душ в углу, хлеставший то ледяной водой, то кипятком. Спал на полу, бормотал, кричал, матерился, а в конце рыдал. Именно тогда он и понял, что человеческие существа — к добру оно или к худу, — несомненно, творения социальные. И без общения сходят с ума.

И Марс в самом деле едва не рехнулся в этой камере. Это было в День 169. Он помнит это ясно, даже процарапал цифры на стене окровавленными ногтями. Рассудок почти покинул его, остался лишь крохотный лоскуток. И он уцепился за этот лоскуток, как за спасательный жилет в цунами, ставший его тихой гаванью в бурю. Сфокусировал его на воображаемой бывшей подружке Татьяне. В его воображении она стала теперь замужней женщиной с шестью детьми — широкобедрой и расплывшейся, сердитой и несчастной и ужасно скучающей по нему. Но тогда эта воображаемая личность была безупречна. Ее лицо, ее тело, ее безграничная любовь к нему позволили ему пережить День 169, а потом протянуть еще 196 других.

Когда дверь открылась, первым лицом, которое он узрел, было лицо Татьяны, наложившееся на трехсотфунтовую тушу кошмарного молодого тюремщика-расиста, уместно прозванного Большим Хером, велевшего Марсу уносить свою мулатскую жопу, а то ему до конца жизни придется питаться через соломинку.

И когда это осталось позади, Мелвин Марс стал другим человеком. Он бы ни за что не сделал ничего такого, за что его могли бы упечь туда же. А если б и сделал, то знал бы, что покончит с собой. И не пришлось бы ждать смертной камеры.

Смертная камера.

Она прямо в конце коридора — Последней мили, как его прозвали. Но милей там и не пахнет. На самом деле всего тридцать футов, что к лучшему, потому что большинство мужиков валились с ног, не дойдя до камеры. Но при них были дюжие надзиратели, тащившие их до конца пути.

Отважен ты или нет, Техас все равно тебя прикончит.

Верховный суд обсуждал жестокие и необычные аспекты смерти от летальной инъекции, потому что в очень редких случаях зэк испытывает перед кончиной жуткие муки. Суд пришел к тому, что пусть все идет как есть и к черту ошеломительные муки. Разве жертвы приговоренных не испытывали ужасающие боль и страх? Так кто же может сказать, что суд не прав? Марс не мог. Он лишь уповал, что с ним поступят по справедливости.

Смертная камера невелика