мир, она не замечала этого. А теперь могла посвятить себя Данилову целиком.
Варя сварила кофе.
«А еще у меня появилась возможность и время выполнить предназначение каждого живого организма. Фу, звучит ужасно. Канцелярщина, как в комиссии отчет пишешь. Проще говоря, я ведь и родить теперь могу».
При мысли, что маленькое существо в какой-то момент поселится прямо в ней, под сердцем, а потом явится на свет и будет рядом: смешно чмокать, потягиваться и пускать пузыри, а потом расти, умнеть и хорошеть, – при одной этой мысли на душе становилось тепло и радостно.
«Малыш продолжит историю фамилии. И я оставлю в будущем ребенке частичку себя. И погибших мамы с папой. И бабушек. И Данилова…»
С Даниловым, конечно, сложно. И боязно. Вдруг сын или дочка станет таким, как он?
Алеша, конечно, прекрасен: умный, тонкий, красивый, интеллигентный. Но вдруг ребенок унаследует его талант? Или (как он сам всерьез считает) изъян?
Вдруг дети тоже станут экстрасенсами? Смогут читать мысли? Прорицать будущее? Ведь это тяжелейший груз (Леша правильно говорит!): быть не таким, как все.
Люди со сверхталантом и необычным, искристым даром – они всегда (ей ли ни знать по роду службы!) становятся мишенями. К ним приковано самое пристальное внимание, притом далеко не благосклонное. Им требуются огромные силы, чтобы управлять своим талантом и смирять его.
А потом, получится ли? Не потому, что возраст. Теперь наука далеко продвинулась. Одно ЭКО чего стоит. Но было ведь в ее жизни такое – о чем никто не знает, даже Данилов. (А вот Петренко ведает!) То, что, может, навсегда перечеркнуло ее способность завести потомство.
Не только в сугубо физиологическом, медицинском смысле, но и выше – в ментальном, духовном.
И как оно всё будет? Получится ли забеременеть?
Они всегда с Алешей предохранялись. Но случалось: раз, или два, или три любили друг дружку без защиты. Не очень точно просчитанные критические дни. Забытые в спешке таблетки. Не купленный вовремя презерватив.
И – ничего. Пока ничего.
Значит, она теперь, после того случая, не может?
Конечно, сейчас любая болезнь лечится. Есть ЭКО, суррогатное материнство…
Но как проверить, способна или нет? А главное – имеет ли право после всего, что было?
Во всяком случае, рассказать Данилову ту историю она не готова.
Несмотря на все, что они вместе пережили. Да и сможет ли когда-нибудь ему открыться? Надо ли?
Имеется, конечно, искушение, как в омут головой, взять и попробовать. А там, глядишь, судьба сама вырулит. Но лучше – для начала подумать, все взвесить.
Пока, если честно, ей и без наследников хорошо. Кофе по утрам с конфеткой, блаженное ничегонеделанье.
«В конце концов, у меня есть время и силы, чтобы построить новую, теперь цивильную и совершенно несекретную карьеру. До нормальной, не военной пенсии, почти двадцать лет».
За те два десятилетия, что она служила в КОМКОНе, Варя сделала о-го-го сколько. Столицу спасла от разрушения. И (без ложной скромности!) дважды – весь мир. В третий раз спасти его не удалось.
Теперь можно выбрать себе задачи скромнее. Сколотить нормальный бизнес. Или хотя бы деньжат поднять. Потому что служба в комиссии была скорее служением.
В КОМКОНе большинство пахали за идею. Получали негусто. Палат каменных с тех доходов точно не наживешь.
А у них с Даниловым – дыра на прорехе. Осталась от ее родителей развалюха по Горьковскому направлению, в которую они лет пять не заглядывали. И эта старая родительская квартира на Новослободской давно ремонта требует.
Вот, значит, сколько у нее возможных направлений. Бизнес – раз. Материнство – два. Месть за родителей – три.
Да ведь современные женщины разные свои стези легко соединяют! И действуют по всем трем направлениям: работа, потомство и семейные проблемы.
Но этим Варя займется завтра.
А пока отдыхала.
Наслаждалась покоем.
Вспоминала былое.
И свои битвы. Собственную войну, о которой она, согласно подписке, никому не могла рассказать.
Пожизненно.
Двадцать один год назад
Когда Варя вспоминала те деньки, они ей представлялись почему-то солнечными и безоблачными. Хотя и тучи тогда наверняка налетали, и метели. И дожди шли. Но, может, солнце в ту пору светило – если сравнивать с нынешними временами, когда сплошной мрак кругом? А может, она просто была совсем молодой? Потому и жизнь представлялась солнечной, ясной да погожей?
Последний курс ВМК, зима, февраль. Бабушка жива, а у Вари последние месяцы студенческой вольности – впереди защита, распределение.
Деньжат тогда не хватало, поэтому визит в кафе был праздником. Даже кофейком полакомиться с пирожным, не говоря о том, чтоб поесть или коктейль выпить.
Да и подходящих кафе в столице немного, чтобы без штанов не остаться и удовольствие получить.
В то заведение они собрались с Верой Погодиной днем: выпить малость, поесть и поболтать. Заранее наметили, сговорились. Потом, когда встретились, оказалось, что Верунчик укладочку по такому случаю соорудила – будто на свидание собралась.
Как оно называлось, то местечко? Его давно не существует. В самом центре находилось, в районе Патриков, – сейчас там сплошь модные заведения. А двадцать лет назад встречались разные: и дорогущие, и шалманы низкопробные, и средние по качеству. То кафе было из подходящих для студенток: недорого, вкусно и не отравят.
На Малой Бронной оно стояло, на углу со Спиридоньевским переулком. С тех пор на Патриарших все заведения сменились, да не по одному разу.
Название у кафе было стремным. Интерьер тоже не чета нынешним, над которыми модные дизайнеры работают: твердые неудобные седалища, простые струганые столы. Зато мясо готовили божественно. И коктейли бармен смешивал – будь здоров.
Вера неподалеку жила и заранее заглянула, столик заказала. Как он звался, тот ресторанчик? Какое-то странное название… Не слишком аппетитное… Может, из-за неправильного именования они в итоге и разорились…
Точно, называлось местечко «Тривия». «Тривия», подумать только! Что бы это значило? Почти как «травильня»… Или «трава», «требуха»… Тогда Варя не озаботилась, а теперь и не спросишь, почему такое наименование.
Кононова (нынче, в июне двадцать второго) от нечего делать загрузила в интернет-поиске: «Тривия». И нашелся ответ. Подумать только, второе имя римской Дианы.
Тривия – божество охоты, ночи, подземного царства.
А она и не знала.
Ладно, ничего постыдного. Она ведь не гуманитарий, как Данилов, а твердый и уверенный математик.
Другой вопрос, куда кафе делось, бесполезно задавать. И что стало с тем красавчиком-барменом, который все на Варю поглядывал, но подойти так и не решился, и с тем официантом, который…
Да, подавальщик принес горячее, расставил перед ними тарелки, пожелал приятного аппетита, а потом вдруг, р-раз, протянул Кононовой конверт. И проговорил таинственно: «Вам просили передать…»
Грешным делом, она подумала, что послание от красавчика-бармена, но что за странный способ знакомства: записочкой, словно они семиклассники! Письмо? Бумажное? Серьезно? Кононова оглянулась на стойку – но парень глазами ее не ел, а, напротив, отвернулся и копался со своими бутылками.
– Что за послание? – хихикнула Верунчик (в них уже плескалось по коктейлю). – От кого письмо? Любовное признание? Открывай, посмотрим!
Но что-то Варе подсказало: показывать письмо Вере не следует. Она сунула депешу в сумочку и переспросила у подруги о ее любовных делах: разговор о личном – самый верный способ переключить внимание собеседника.
Но пакет осмотрела, конечно. Стандартный конверт, старого образца, советских времен: не длинный, как на Западе (и как стали к началу двадцать первого века использовать у нас), а почти квадратный. Адреса нет, марки тоже. Заклеен.
«Бред какой-то, – подумалось, помнится, ей. – Двадцать первое столетие на дворе. Какие могут быть бумажные письма?! Все электронные посылают! Или эсэмэски».
Любопытство стало сжигать изнутри – но распечатывать конверт в присутствии Верки Кононова не торопилась. Когда покончили с горячим (и со вторым коктейлем), сказала: «Извини, Верунчик, с желудком непорядок, я в туалет…»
Только в тесной и неудобной кабинке раскрыла депешу. Получилось неаккуратно, клоками, но что поделаешь.
В конверте оказался сложенный вчетверо листок. А на нем – как в детективном, блин, старом фильме – наклеены слова и буквы, вырезанные из газеты! Но содержание такое, что Варю бросило одновременно в жар и в холод.
«Я знаю, почему ОНИ погибли. Приходи завтра в 23.00 в церковь в Вешняках».
Слово «ОНИ» вырезано из заголовка, поэтому раза в три больше остального текста.
Совершенно понятно, что оно здесь – главное. Они погибли.
Кто
