физические ощущения. Помимо крови, которая собиралась в каменных каналах, идущих от священного источника, была еще одна волнующая деталь: лицо трупа было закрыто деревянной бычьей маской с длинными заостренными рогами. Она напомнила ему о масках на деревенских карнавалах, куда он ходил с отцом. Эти маски потом еще долго тревожили его во сне. Он мог бы поспорить на все свои детские сокровища, что лицо женщины было скрыто за
sa carazza ‘e boe [5] с карнавала.
Мальчик вздохнул, разрываясь между удивлением и страхом, глядя на массу темных волос, которые выделялись на фоне прозрачной кожи и овечьей шкуры.
Собака встала перед ним, словно защищая его от этого видения, и попыталась оттолкнуть. Они услышали шум, заставивший их вздрогнуть. Тот шел из храма, который был почти не виден из-за плотной завесы тумана.
Мерцающие огни звезд на затянутом ноябрьском небе едва освещали лощину, из-за чего было трудно рассмотреть очертания святилища. Хотя мальчик вместе с отцом, угольщиком, переехал сюда недавно, он уже исследовал эти горы вдоль и поперек. Но никогда раньше не встречал это первобытное место, как будто растительность, поглотив храм, хотела скрыть его существование.
Мальчик хотел подойти к колодцу, но собака помешала ему, бросившись наперерез. Они услышали тяжелый звук шагов, как будто кто-то поднимался по лестнице, выходя на поверхность земли. Каждый шаг сопровождался пронзительным металлическим звоном.
Собака и мальчик не шелохнулись, будто на них наложили заклятье. Они с ужасом наблюдали за тем, как распалась завеса тумана, разорванная гигантской фигурой, вышедшей из недр земли на поверхность. Словно первобытное божество леса, явившееся после очень долгой спячки. Бог-зверь. Существо, похожее на человека, но исполинских размеров, лицо которого тоже было закрыто страшной маской с длинными и заостренными козьими рогами, освещаемой пламенем факела, который оно держало в руке. На нем было тяжелое одеяние из темных нестриженых козьих шкур, подпоясанное толстым ремнем. На огромных плечах оно несло связку железных коровьих колокольчиков, а в левой руке, похожей на человеческую, сжимало нож с изогнутым лезвием, еще мокрым от воды и крови. Голову существа покрывал черный женский платок, напоминающий su muccadore [6], какую носила бабушка мальчика. На ногах, толстых и длинных, как стволы каменного дуба, были надеты кожаные гетры и высокие черные сапоги, похожие на обувь, которую надевал его отец, когда ездил в деревню.
Великан заметил их, но, похоже, не придал этому значение. Ангеледду и мальчик окаменели. Они смотрели, как чудовище приближается к женщине, сдвигая властным жестом sas peddes [7], обнажая залитую кровью спину. Существо осветило факелом окаменевшего человека и вытащило из-за пояса бараний рог, водой из которого полило труп, обнажив свежие разрезы. Точно такие же метки мама мальчика оставляла на хлебе перед тем, как поставить его в печь. Затем оно подняло закрытое маской лицо к звездному своду, словно ожидая сигнала. Казалось, небо и правда ответило, потому что через несколько секунд снова подул ветер, тяжело дыша, как огромный бешеный зверь.
Мальчик почувствовал, как его душа уходит в пятки от этого ледяного дыхания, и ему показалось, что в лесу что-то пробудилось после долгого сна.
Из-под тяжелой деревянной маски был слышен глухой голос гиганта. Он молился звездам: «A una bida nche l’ant ispèrdida in sa nurra de su notte. Custa morte est cre schende li lugore a sa luna. Abba non naschet si sàmbene non paschet».
Мальчик понял значение лишь нескольких слов: вода, смерть, луна, кровь. Но голоса демона хватило, чтобы вселить в него тайный страх, как будто такого рода молитва открыла limbo de sas animas [8]; потому что язык предков обращался не к разуму, а к плоти. К плоти человека и земли.
Ангеледду вырвался из оцепенения и зарычал. Бог-зверь повернулся к собаке, наклонился и протянул огромную руку. На ней мальчик увидел блестящий шрам в виде полумесяца и, прежде чем зажмурился от страха, успел разглядеть, как стальной клинок блеснул в лунном свете. Но великан не хотел никого убивать: он погладил собаку по голове, а та, околдованная темными впадинами бычьей маски, стояла неподвижно.
Мальчик приоткрыл заплаканные глаза и удивился, увидев, что собака невредима. А великан возложил на голову женщины что-то вроде венка из листьев и медленно направился к лесу, пока тьма не поглотила его. Мальчик услышал треск пламени еще до того, как увидел свет. Огонь вгрызался в кусты, а затем начал раздирать деревья. Не прошло и минуты, как пламя достигло святилища.
Ангеледду вцепился зубами в штанишки мальчика, как будто хотел оттащить его в сторону и стряхнуть с него оцепенение. Мальчик не обращал на лай внимания и продолжал смотреть на труп женщины, которую вот-вот поглотит пламя. Только когда собака укусила его в ногу, он вырвался из болотной пучины беспамятства и пришел в чувство. Огонь поглотил большую часть холма. Повсюду полыхало пламя. Все заволокло густым черным дымом, глаза слезились, а порывы жара становились все сильнее и сильнее. Еще несколько секунд – и никуда не скроешься, даже дышать будет нечем.
Мальчик прыгнул в просвет, которого еще не коснулся огонь. Он бежал, не оборачиваясь к трупу, который поглощало пламя, превратившееся в огромный костер. От женщины осталась лишь горстка пепла.
Мальчик боялся, что чудовище вернется за ним, и никогда не говорил ни одной живой душе о том, что видел. Вернувшись домой, он, все еще пахнущий дымом, скользнул в постель, а Ангеледду дрожа прилег у его ног. Мальчик убедил себя в том, что все это ему приснилось, но женщина в маске быка преследовала его днем и ночью.
И будет преследовать. До самого конца.
Как и те магические слова, которые ему не суждено забыть: «Abba non naschet si sàmbene non paschet».
«Вода не рождается, если кровь не питает…»
Глава 2
Нурагический [9] комплекс Сиримагуc, Траталиас, Южная Сардиния, 2016 год
На Сардинии молчание – это почти религия. Остров состоит из бескрайних просторов и первобытной тишины, в которых есть что-то священное. Молчание пронизывает все: возвышающиеся до самого горизонта холмы, покрытые маквисом, бесконечные пшеничные поля, равнины, усеянные ладанником, мастиковым деревом, миртом и земляничником, наполняющими воздух пьянящими ароматами; горы, которые робко поднимаются к небу, как будто боятся его осквернить. Плато и пастбища, пересекаемые стадами и продуваемые мистралем [10]. Надо всем этим всепоглощающая тишина. Человек не пытается господствовать над природой, потому что боится ее. Этот страх – сын древних времен – у него в крови. Человек знает, что природа управляет