- Мы есть джентльмен! - вспомнил я Кэмпбэлла, а вслед за тем зону, которую видел однажды из окна поезда: серый деревянный забор, рогатки сигнализации в шишечках изоляторов, нити колючей проволоки, ряды беленых бараков... И жуть взяла. На миг осекся. Может, на фиг? "Волги" эти, блатные квартиры, модные видео- и аудиосистемы... Нет, что-то зудело, талдычило: ты везучий, прорвешься. И я покорно отдался водовороту судьбы - куда выкинет, там и будем... Смутно, конечно, понимал, что люди за этим забором и проволочными ограждениями думали то же самое, но... я же везучий! И потом - каждому всегда кажется, что он не каждый...
Гаражик, в смысле дверь, мы уговорили в момент: лом - проблема с замками разрешилась в течение секунд.
Вошли. Пыльная, настоявшаяся духота. Расплывчатый кружок света от фонаря маленькой луной проплыл по зачехленной "Волге", метнулся по стенам: стеллажи, на них - покрышки, канистры, банки с автокосметикой...
Мишка прикрыл дверь и погасил фонарь. Миг темноты. Меня от макушки до пяток как током пробрала дрожь. Это было настоящее преступление - откровенное и дерзкое. Как безумие или сон.
Замок у машины оказался хитрым: пришлось курочить окантовку, вскрывать ветровичок и уж после, изнутри нащупав ручку, открыть дверь. Работали мы, как полагается, в перчатках. Я был мокрый насквозь от тихого ужаса и напряжения.
- Открой капот, - просипел Михаил из темноты. Он то и дело гасил фонарь со страху.
Я нащупал скобу привода, нажал на нее, как на гашетку, и тут раздался страшенный грохот, будто упал комод. Обезумев, я вывалился из салона, став на карачки. Замер, ощущая, как по лбу прохладными червяками ползут струйки пота.
Секунду стояла какая-то библиотечная тишина.
- В яму... сука, - донесся сдавленный болью голос товарища. Мишка, поднимая капот, сверзился в смотровую яму.
- Ты... в порядке? - пролепетал я.
- Фонарь... - Он искал фонарь.
Вскоре внизу замерцал свет. Михаил, кряхтя, выпростался из-под брюха машины. Сел на корточки, спиной упершись в боковину бампера. Отдышался. Тихо, истерически хохотнул, качнув головой.
- Ничего, старик, - сказал я, справляясь с испугом. - Сядешь как-нибудь после душа, кафеля и полотенец напротив шикарного цветного телека в новой квартире, нальешь в высокий бокал мартини, обнимешь жену-красавицу.... И вспомнятся страдания, и решится, что было за что.
Мишка безмолвствовал. Я понимал: сейчас перед нами обоими стоял один и тот же вопрос: может, уйти? - но понимал и то, что вопроса этого никто не задаст вслух - поздно уходить.
- Если еще руль на замке, тогда... - сделал я попытку к отступлению.
Михаил навел фонарь на руль. Замок зажигания нас поразил: хозяин, вероятно, был полный кретин: поставить на двери черт знает что, превратить ее буквально в сейф, а к зажиганию подвести хлипкий, разболтанный замочек от горбатого "газика" времен моего отрочества.
- Замок-то! - озаряясь улыбкой, возликовал Михаил. - Гвоздем включим, копейкой, ядрена вошь! Аккумулятор ставь! Живо!
Я вытащил старый усопший аккумулятор, подернутый паутиной, вставил наш. Затянул клеммы. Подкачал бензин. Тосол был в норме, масло - по уровню. Шепнул Мишке, склонившись над двигателем:
- Давай! Пуск!
Тот торжественно вздохнул.
Я приготовился к глухому стрекоту стартера, первой вспышке в цилиндрах, тупо уставившись на неподвижный пока винт вентилятора.
Послышался лязг и одновременно с ним - такой звук, будто пырнули ножом мешок с крупой.
- Чего... там? - осторожно спросил я, светя фонарем на лобовое стекло.
Мишка вращал влажно блестевшими, изумленными глазами и страдальчески сопел. Рука его была словно приклеена к замку. Я заглянул в. салон и чуть не потерял сознание... Бледную, конопатую Мишкину руку держали, сомкнувшись на ней, огромные, хищно отливающие голубым металлом щипцы. Кровь черными тяжеленными каплями медленно выступала из-под проткнувшей запястье стали и извилисто текла по белым, как гипсовым, пальцам, мертво державшим новенькую, девственно блистающую копейку.
- Нога, - сказал Михаил ошарашенно.
Я посветил фонарем на педали. Та же картина. Щипцы, ухватившие лодыжку и насквозь прокомпостировавшие ее. Вот тебе и замочек с ноготочек! Коварная приманка!
- "Секретка", - посоветовал Мишка голосом, полным терпения и страдания. - Ищи!
"Секретку", размыкающую мертвую хватку щипцов, мы не нашли, система была продумана изуверски-хитроумно.
Я вытащил из сумки с нашим преступным инструментом ножовку. Страха не было. Была стерильная опустошенность мыслей. С гудевшей головой, перемазавшись в крови, я пилил проклятый капкан, чей демонтаж без специального съемника исключался. Полотно было отменное, японское, но одно я сломал, а затем сломал и запасное.
Опять начались поиски "секретки". Фонарик светил уже как догорающая спичка. Мишка сопел, закрыв глаза от боля. Голова его моталась, как у дохлой курицы. Наконец под сиденьем нащупался бугорок кнопки.
Щелк! Мишка взвизгнул. Щипцы разжались и теперь напоминали клешни обороняющегося краба. Крови на их лазурной синеве не было.
Я поднял на себе куртку, влез липкой, в коросте засыхающей крови рукой под рубаху и отодрал клок от майки, выдернув его из-под полы. Затем приступил к перевязке.
В фонаре красненько тлела спиралька лампочки.
Мы не сказали друг другу ни слова. Сунули воровские атрибуты в сумку, потоптались: не забыли ли что? - и вышли. Я хотел промямлить - не судьба, мол, или чего-то в этом духе, - но промолчал. Лучше было промолчать.
Навесили сломанные замки.
- Аккумулятор! - вспомнил Мишка.
В этот момент по стене гаража резанул свет, и нас пригвоздили к месту приближающиеся, как удавьи зенки, круги фар. Не сговариваясь, мы прыгнули в узкую щель между гаражами, повалившись в снег и в грязь. Мимо, ныряя носом на ухабах, проехала машина. Я с ужасом постиг: милицейский патруль! Желтый фургон!
Машина развернулась, вновь проехала мимо и скрылась.
- Аккумулятор! - простонал Михаил. - Там же инвентарный номер! Я его у себя с базы спер!
Я вернулся в гараж. С трудом вытащил тяжеленную коробку. Глянул в салон: смятые коврики и лужа кровищи. Затем на полках увидел в последнем озарениии догорающей спички четыре новеньких шипованных баллона. На ощупь снял их со стеллажа. Сумку с аккумулятором повесил себе на плечо, один баллон, как спасательный круг, надел на шею, подхватил три остальных... .
- Ну чего ты? - рявкнул из-за двери Михаил свирепым шепотом.
Я вышел из гаража, как статуя Командора в своеобразном жабо. Сказал:
- Чтоб не пустыми.
- Чтоб тебе пусто было! - уточнил Михаил, скрежетнув зубами, но баллоны взял, помог.
Когда мы пробирались к моей "Волге", повалил тяжелый мокрый снег, таявший на нас, грязных, распаренных, едва к нам прикоснувшись.
Я завел машину. Включил габариты. Сказал:
- В больницу нельзя.
- У Володьки Крохина жена... - поморщился Мишка от боли, - врачиха, по-моему...
Я посмотрел на часы. Половина первого ночи. Володька, хорошо, не спал. Творил. Боролся ест словом. К позднему визиту и моему диковатому видку отнесся спокойно. Я объяснил ситуацию: Мишка поранился, нужен свой врач - чтобы без протокола, и будь добр, если имеются вопросы, оставь их при себе.
- Ладно, - он лениво потянулся к пальто, - Алла как раз дежурит, так что вовремя подгадали. Едем.
Ни ахов, ни расспросов, будто я трешник пришел занять. Надежный мужик. Вот с кем дела делать! Но другие интересы у человека.
Ахи и расспросы начались в больнице, в ночной, залитой светом приемной. Алка вообще баба любопытная, я ее давно знаю, в одном классе учились, и любовь у нас была - в смысле целовались в подъезде и в кино ходили, но женщина она хоть и ничего так - блондиночка, все при ней, но въедливая, черт, обидчивая и любопытная беспредельно.
- На что-то похоже, - сказала она, обильно поливая раны перекисью водорода. - Собачьи покусы, по-моему, честное слово...
- Это похоже на собачьи покусы, как... - Мишка приоткрыл мутные глаза. Помедлил, глядя на розовощекого и пухлого доктора, на минутку заглянувшего в кабинет. - Как этот вот... - кивнул, - на тень отца Гамлета... Покусы! Хрена себе!
- Ну все же... - настаивала Алка.
Вовик рыкнул: вопросы завтра, сейчас действуй! Надулась, покачала права, но травмы зашила, обработала, перебинтовала и, вкатив Мишке укол, сказала, чтобы через день приходил вновь.
Вскоре я, вышибая, как в ознобе, чечетку на педали акселератора, рассекал ночные туманы на шоссе, доставляя Михаила к его пенатам. Вовик - сама невозмутимость - сидел рядом со мной, глядя на пожираемый светом фар асфальт.
Когда Мишка, матюкаясь, вылез и отправился через сугробы к родной избе, я почувствовал, что устал бесконечно, до такой глухоты всей нервной системы, что не хотелось ничего, даже спать не хотелось. Полная прострация.
Посидели, молча выкурили по сигарете. Дым драл глаза и глотку невыносимо, по-ночному. Затем погнали обратно.
