- Ну и что такого?
- Как "что такого"? - возмутился начальник рыбинспекции. - Неприлично это. Порядочная девушка не даст себя целовать в автобусе.
Гезель, поглаживая свой большой живот и тихо усмехаясь, заметила:
- У вас, Цаххан Магомедович, не очень современные взгляды. Кому они мешают, если целуются в автобусе?
- Как "кому мешают"? Женщина, подумай, что ты говоришь? Это ж до чего угодно они так могут дойти. Ну хорошо еще, если бы был легкий братский поцелуй - ладно, пускай. А взасос? Это мыслимо ли раньше было?
Бала со смехом заметил:
- А откуда вы знаете, как раньше-то было?
Алиев не успел ответить, потому что заметил меня в дверях, махнул на своих оппонентов рукой и сказал мне сочувствующе:
- Ох, тяжело вам будет, Игорь Николаевич, с таким штатом работать... Люди уже в автобусах целуются - а им "ну и что!".
Может, целомудрие Цаххана особенно оскорблялось тем, что молодые люди целовались не в обычном рейсовом автобусе, а в бывшем похоронном?
- Вам звонили... - доложила Гезель. - Жена. Потом из обкома. Еще прокурор бассейна. Он уже второй раз звонит. Я сказала, что вы скоро будете.
Я пожалел, что звонок из обкома меня не застал. Там не любили, когда нужного человека не оказывалось на месте. И никогда не звонили зря. Прокурору бассейна я еще мог что-то объяснить, как, впрочем, и жене.
- Есть чай. - Гезель включила свет, было уже сумрачно. Я внимательно посмотрел на нее. Под моим взглядом Гезель не прошла, скорее, проплыла к двери, обтекаемая, невесомая в ватной полноте кокона. Было ясно, что очень скоро я лишусь одного из самых надежных своих помощников. - Прокурор бассейна в принципе одобрил закрытие установки...
- Точно, - Бала кивнул.
Внизу послышался шум машины. Мы вышли на балкон. Приехал начальник милиции. Потому, как он поднял глаза на окна, я понял, что он зайдет в прокуратуру.
Так и было.
В коридоре послышались шаги.
- Это Эдуард Гусейнович, - предупредил Бала.
Он удивительно робел перед ним. Для меня же Эдик Агаев по-прежнему оставался одним из парней моего детства. Эдик куда-то собирался - на нем был новый, с иголочки, костюм из какой-то блестящей, не виданной мною доселе ткани.
- Сувалдин не проявил достаточной распорядительности. В сажевый комбинат полез, а у себя под носом не заметил...
- В конфликте с Кудреватых Агаев безоговорочно поддержал местное начальство.
- Кто мог это сделать?
- Трудно сказать. Мог и кто-то из работавших раньше в заповеднике. Как администратор Сувалдин - пустое место... Ему качкалдаки дороже людей. Чуть что - "уволить"! Я приказал проверить всех, кто был обижен директором. Таких там несколько.
Вслед за Агаевым в кабинете появился Бураков. Он был как-то особенно пузат и спокоен.
- Я позвонил на тот берег... - начал он. - Они допросят команду парома - может, кто-нибудь что-то знает. Обойдут каюты, трюм - мог остаться запах карбида или сам химикат.
- Он достал платок, тщательно продул нос. - Когда паром вернется, произведем повторный осмотр.
Бураков был, несомненно, профессионалом в своем деле, хотя я по-прежнему считал, что чиновничьи игры - не занятие для людей медвежьей породы. Они здоровеют от мешков с цементом, которые шутя снимают с машины и кладут на транспортер, а от невесомых, покрытых каракулями бумажных страниц у них повышается давление и барахлит сердце, которое они стайной тоской по прошлому именуют мотором. Я слышал отдышку, которую Бураков тщательно маскировал, и вспомнил, как однажды видел стопку книг, купленных Бураковым. Все были издания Академии наук в тяжелых дорогих переплетах - Светойий, Эразм Роттердамский, Платон... "Пойду на пенсию - буду читать..." - пояснил заместитель Агаева, убирая литературу в сейф.
- Несколько человек я послал на пристань, - продолжал Бураков. - Там постоянно люди с того берега. Могли быть в курсе - видели что-то либо слышали. Я думаю - это дело несовершеннолетних. У них это вроде лабораторных занятий... Опыты!
Я не стал его разочаровывать: "Лабораторный опыт отличается тем, что за ним нужно наблюдать! А что увидишь за бортом парома! Ночью!.."
Милиция всегда преуменьшает степень преступления, пока не удается найти виновных, когда же преступники попадают ей в руки - важность и общественный резонанс сразу же на порядок возрастают.
Гезель ушла. Один за другим поднялись Цаххан Алиев и Бураков. Агаев все сидел, время от времени поправляя острую стрелку на брюках. Ожидал ли он, что я проявлю интерес к его экипировке?
Наконец поднялся и он.
- Готовится большая общесетевая операция на море. Дату сообщат в последнюю минуту в запечатанном конверте...
- Вот как? - Предупрежденный Сувалдиным, я не проявил особого любопытства.
- ...Будут задействованы водоохранные суда, вертолеты. Весь личный состав... Удар нанесем крепкий и неожиданный.
- В ближайшие дни?
- Я думаю, недели через полторы...
"Начальство успеет отыграть торжества..." - подумал я.
- А план операции?
- Мне как раз и надо сегодня согласовать его с генералом Эминовым...
Я взглянул за окно, было совсем темно.
- Эминов пригласил к себе. Вместе с Лорой. Лорка и его жена какие-то там родственницы...
Он объяснил свое появление в парадном костюме и заодно предостерег.
- ..И еще. Меня пару-тройку дней не будет. Поеду по участку... Так что - связь с Бураковым... - Он простился, не подав руки.
Пятиэтажный, хрущевской застройки, дом стоял в самой глубине двора. Я поднялся по незнакомой, плохо освещенной лестнице. Дверь была не заперта. Меня ждали. В крохотную прихожую падал свет, проникавший сквозь короткое колено узкого коридорчика.
Анна вышла навстречу, загородив свет. Я не видел лица, висок ее оказался рядом с моими губами, я поцеловал его вместе с жесткой прядкой волос, а моя рука невольно ощутила сильную упругую грудь, закрытую тяжелой гладкой материей. Анна подняла голову, с минуту, а может, всего секунду мы стояли, прижавшись друг к другу, дрожа, - покорные, даже печальные перед стихией, которая нами теперь распоряжалась.
Нас закружило. Не разъединяясь, не говоря ни слова, не разнимая рук, мы вошли в комнату. Против двери стояла тахта; не отпуская друг друга, мы лихорадочно-быстро стали раздеваться. Я ощутил под ногами мягкий туркменский ковер. Свет погас.
- Милый-милый-милый... - вполголоса бессвязно повторяла Анна.
Потом мы лежали молча, мысленно прогнозируя возможные последствия происшедшего.
Никогда в жизни у меня не было коротких связей. Я всегда принадлежал человеку, с каким делил ложе, и чувствовал себя виноватым перед женщинами, с которыми раньше был близок.
Оказали ли на это влияние позднее созревание или полная сексуальная непросвещенность моего поколения? Что мы знали? Рассказы о шпанских мушках, которых никто никогда не видел, но которые якобы всесильно облегчали, если подложить их в еду или питье. Долгое время над моим сознанием, как и у других десяти - двенадцатилетних пацанов, висела страшная угроза "склещивания" - соединения "намертво" с девочкой во время близости. Впереди маячила полная безвыходность, поскольку разъединиться в таких случаях можно было единственно только с помощью ванны и парного молока. Но если с ванной еще все в общем был о ясно, то полностью непонятно - как бы мы попали в нее и как достали необходимое количество молока...
- Не спишь? - спросил я.
- Нет. - Она смотрела перед собой, в потолок. - Я думаю, как все осложнилось теперь для нас обоих.
- Но вы с Эминовым разошлись?
- Официально? Нет, он не дает мне развода. Боится, чтобы это не отразилось на его карьере.
Я повернулся и ощутил ее нежное, крепкое бедро. Анна освободилась от моей руки, повернула голову. Жесткая копна волос снова упала мне на плечо.
- Милый-милый... - Ее горячие губы коснулись моей ключицы. Милый-милый...
Поздно ночью мы пили на кухне зеленый ароматный чай и говорили обо всем, кроме того, что касалось нас самих.
Я рассказал, что прокурор бассейна в принципе одобрил запрет на пользование пусковой установкой.
- Надо ждать: вот-вот появится комиссия из Москвы!.. Она улыбнулась невпопад - чему-то, что теперь было между нами, погладила меня по руке.
- Все равно все обернется против Сувалдина и тебя. За Кудреватых можно и не волноваться. Он - Герой Труда. Комбинат всесоюзного значения. Считается, что работает на оборону. Директор откупится! Так уже бывало. Я ведь местная, знаю. Откупится и на этот раз.
- Чем? Сажей?
- Зачем сажей? Красной рыбой! - Она взяла мою руку и неожиданно поцеловала. - Самое ценное в наших краях - чего нет нигде: это зеленое море, красная рыба и черная икра...
- Она почти слово в слово повторила то же, что и Сувалдин.
- Сейчас начнут готовить операцию на море...
- И после набьют холодильники осетровыми?
- Ни в коем случае! Браконьеры, перекупщики, снабженцы получат задание начальства и сами все принесут. А когда откупятся, для виду будет устроена облава. С катерами, с вертолетами. Только ловить будет некого... Это каждый год повторяется... Помню, в доме у Эминова в это время всегда появлялись огромные чаны. Икра, осетрина... В день рождения все это подавалось. Вместе с сайгаком...
