Куда же ее черт понес, да еще в эдакую погоду? Под таким дождем? Не заперев дом? И к тому же она ушла не больше получаса назад! Я вышла из дома и вновь оказалась на мостике. Дождь лил как сумасшедший.
От злости, что я снова упустила убийцу, я несильно пнула ногой перильце – многократно промоченное насквозь дождевыми водами, оно оказалось трухлявым и с готовностью подломилось у самого основания. Черт! От неожиданности я покачнулась, засучила ногами по перекрытию мосточка и, не удержавшись, упала на колени, а потом и на руки – два ничем не закрепленных бревнышка под моей тяжестью съехали чуть в сторону, и там, между ними, образовалась щель, в которой тускло блеснуло нечто металлическое.
Я уперлась руками в ближайшее бревно. Оно легко поддалось, и я лишь с небольшим усилием своротила его прямо в канаву. Вслед за ним с глухим стуком туда же свалилось и второе. Сделав два глубоких вздоха, я склонилась над ставшим широким просветом в настиле моста – и через секунду так и отлетела к остаткам перил, страшно визжа и прикрывая ладонями уши.
Из проема развороченного настила на меня смотрело мертвое лицо.
* * *
– Дело, скорее всего, было так, – объяснила я следователю Курочкину, явившемуся на место происшествия вскоре после того, как я вызвала милицию. – Раиса действительно принимала душ, и в это время в дом вошел убийца. Или она не видела и не слышала этого, или убийца был ей хорошо знаком. Причем настолько, я бы даже сказала, интимно хорошо знаком, что она не стала прерывать свои гигиенические процедуры. Но вот преступник убивает женщину прямо в ванне, затем спускает воду, одевает тело – вы же нашли его одетым?
Курочкин кивнул.
– …Одевает тело и волоком тащит его по лестнице, через первый этаж к канаве. В канаве беснуются ливневые потоки, они устремлены вниз, к реке, – убийца рассчитывает, что тело вскоре окажется там, и пройдет много времени, прежде чем его обнаружат, а обнаружив – не смогут точно установить дату смерти. Последнее, между прочим, доказывает, что на момент убийства Раисы алиби у преступника нет! Он сваливает труп в наполненную водой канаву, смотрит, как его уносит под мостик, и, успокоенный, спешит обратно, в дом: надо уничтожить даже тень подозрения, что Рая была убита в доме! Преступник наскоро протирает пол (приди я десятью минутами позже – разводы на полу подсохли бы, и я бы вообще ничего не заметила), машинально выносит ведро на крыльцо… и тут… что-то его спугнуло или отвлекло. Во всяком случае, он забывает и про воду, и про ведро, и скрывается…
– Но труп же не унесло ни в какую реку?
– Раиса… то есть ее труп… просто зацепился за мостик, за перила и за сам настил разными побрякушками – цепочками, амулетами, потом, шнурки на ее одежде какие-то были… Я даже сперва решила, что женщину задушили этими ее бусами и амулетами, а потом сбросили в воду.
– Это все, что вы можете сказать?
– Пока да.
Курочкин смотрел на меня так, словно ужасно сожалел о том, что в канаве обнаружили труп какой-то Раисы, а не мой собственный.
* * *
Я смертельно устала за эту ночь и этот день, но все же тешила себя мыслью, что сейчас мне надо только заехать за тетей Милой – и все, домой, то есть на дачу, и спать, спать, спать… Выспаться было просто необходимо, ведь ночью мне предстояло вновь заступать на дежурство у палаты Марины. При необходимости я, конечно, могла не спать и по нескольку суток кряду, но именно сейчас такой необходимости у меня не было.
Капа по-прежнему лежала на диване в гостиной под все той же дурацкой картиной с усатым гусаром и не проявила ровно никаких эмоций, когда я спросила, ела ли она что-нибудь.
– Капа! Так ты ела что-нибудь или нет?
– Оставьте меня, оставьте…
– Обед готов. Значит, Илона ее кормит, – шепнула мне тетя Мила, и я кивнула. По пути из комнаты обратно в коридор я зацепилась краем подола за какой-то деревянный ящик, послышался злобный треск разрываемой ткани – брюки! Не сдержавшись, я ругнулась и яростно пнула странную конструкцию, похожую на огромного деревянного паука с поджатыми к животу алюминиевыми лапами.
– Большой, а дурак!
– Осторожней! – вдруг выдохнула Капа, приподнимаясь на локте и простирая ко мне дрожащую руку. – Не трогай! Это этюдник Вадима! Тот самый, с моим портретом! Незаконченным…
В воздухе снова запахло рыданиями.
– Все-все, я уже от него отошла, ничего не тронула! – поспешно уверила я Капу и осторожно обогнула злополучный ящик.
– Единственное, что у меня осталось… от него! – всхлипнула Капитолина. – Вадик принес это в первый же день нашего знакомства… Он писал мой портрет…
– Да-да, ты рассказывала.
– Боже мой, боже мой, все, что осталось мне от моего мальчика – какой-то ящик с красками, две палитры, кусок холста и незаконченный портрет! Мой портрет…
– А ты уже видела его? – участливо спросила тетя Мила.
– Нет. Он так и не разрешил мне взглянуть.
– Так давай посмотрим!
– Ох, нет!
– Не бойся, Капа, зачем же так трястись-то? Ну, портрет, пусть незаконченный, – надо же знать, как он видел тебя, тем более что ты сама говоришь, это единственная память о нем!
– Нет, нет… Я боюсь…
– Да чего же, дурочка?!.
С помощью тети Милы я взгромоздила ящик в центр Капиного стола и начала возиться с замками. Минуту спустя – щелк, щелк! – этюдник уже распахнул свою квадратную крышку, и, сгрудившись у стола, мы принялись рассматривать содержимое его деревянного чрева.
Нижний лоток этюдника действительно занимали баночки-тюбики с красками, палитры, наборы беличьих кистей, тряпка; в отдельном отсеке покоился свернутый в трубочку кусок чистого холста. А к внутренней стороне крышки художник прикрепил начатую картину. Это в самом деле был Капин портрет, но выбранная художником композиция меня удивила: контуры самого объекта, то есть Капы, были едва намечены несколькими слабыми штришками, к тому же Капитолина занимала на картине очень незначительное место – всего лишь нижний левый угол. На остальном пространстве картины была тщательно выписана обстановка комнаты, в которой все мы сейчас находились: диван, край этажерки со слониками, кусок стены с изображениями лебедей и – особенно крупно – глупый лубок с бравым усатым гусаром на непропорционально маленьком коне.
– Занимательная какая перспектива, – призадумалась тетя Мила, не отводя глаз от незаконченного изображения.
Капитолина вплеснула птичьими ручками и сцепила пальчики у круглого подбородка:
– Боже мой, вы не понимаете! Мальчик искал новые формы…
– Да-да, безусловно. Ты только не волнуйся.
Еще раз окинув подозрительным глазом то, что Капа называла своим «портретом», я с треском захлопнула крышку этюдника и отволокла тяжеленный ящик обратно в коридор, опять же сшибла его углом галошницу, из которой выкатилась обувь с темными комьями грязи на каблуках – уборки здесь не делали сто лет! Тетя присела к Капе попрощаться – вдова уже снова забралась с ногами на свой диван, брыли ее щечек дрожали, в морщинах застыли слезные дорожки, волосы окончательно сбились в бело-серые колтуны и повисли по обеим сторонам ее лица свалявшимися сосульками.
– Капа! Ты умываешься хотя бы?
– Нет… да… не помню…
– Надо приходить в себя, милая моя!
– Да, да, потом…
* * *
– Женечка, – торжественно начала тетя Мила, когда, накормив меня обедом (собственно говоря, уже почти что ужином), она уселась напротив меня, подперев щеку рукой. – Женечка, а я кое-что знаю!
– Вот как? – спросила я без особого интереса. Очень уж мне хотелось спать.
– А вот представь себе! То есть я сначала кое-что вспомнила.
– Ты о чем, тетя Мила?
– Я об этой девушке, которая сбежала, когда случился весь этот ужас. Помнишь? Ну, Лида!
– А, официантка.
– Да! Знаешь, две последние ночи, ну, после того как все это произошло, я просто спать не могла. Все вспоминала, как все было… как все это случилось так неожиданно! Всякое мне в голову приходило, ну, это тебе неинтересно.
– А если ближе к делу?
– Да, да, – заторопилась тетя Мила. – Так вот, Женечка, я вспомнила, что, когда вы все танцевали, мне стало жарко и я вышла в кухню попить воды. Там на столе много чего стояло, но мне хотелось просто холодной воды из-под крана. И в кухне была эта Лида, официантка. Возилась там, гремела посудой, крышками. Так вот, когда я вошла – сначала я не обратила внимания, но в голове-то отложилось, – она отчего-то моего появления испугалась. Я даже сначала не сразу это поняла – скорее, сначала просто удивилась: она стояла у откупоренных бутылок, спиной ко мне, рядом лежал штопор – и вдруг она обернулась на мои шаги, отпрянула, как-то вся сжалась, побледнела, в глазах страх такой, руки она за спину заложила, резко так, будто прятала что-то, и как-то так неловко… пожалуй, даже намеренно… локтем сбила одну бутылку, «Киндзмараули», кажется.
– Дальше?
