Я считала Ридли слишком малодушным для такого признания, ведь то обстоятельство, что он живет с Бриджит из-за денег, указывает либо на его душевную вялость, или, наоборот, на слишком ярое приспособленчество, которое, проев ему мозги, стало его жизненным принципом.
— Должна по-дружески вас предупредить, что она этими фотографиями грозила шантажировать и вас, если Ридли не заплатит ей.
— Но откуда вы это знаете, если это не бред, конечно?
— Это моя профессия — все обо всех знать.
— Ну, хорошо, спасибо, — протянула задумчиво, как будто что-то решая, Бриджит, — я вам очень благодарна. А с этой крысой я разберусь. Шантажистка гребаная.
Это максимально литературный перевод того, что сказала миссис Торнтон.
Через минуту я уже звонила на вокзал, заказывая билет на вечерний поезд до Парижа.
* * *
Денек выдался на славу, и мне захотелось прогуляться по городу. Джинсы, парусиновые туфли, рюкзачок за плечи и — айда.
Я отдала ключ портье и, выйдя на улицу, пошла по направлению к старому городу. Английская набережная, Дворцовая площадь, площадь Массена, бульвар Жан-Жореса, префектура, улица Терасс — меня это не интересовало.
Вот и церковь Сен-Жом. Кварталы старой Ниццы на редкость живописны. Улочки-лестницы спускаются вниз капризными уступами, некоторые из них столь узки, что, если расставить руки, упрешься в стены домов. Я взбиралась все выше и выше, не чувствуя усталости.
Мне попадались довольно экзотические лавочки, торгующие всякой мелочью, на которую так падки туристы: посуда из обожженной глины, сувениры, украшения и прочее. Когда я поднялась на утес Шато, у меня закружилась голова и перехватило дыхание. Не от высоты, а от великолепия открывшейся панорамы: весь город был как на ладони.
Яркая синева залива и такая же — неба, сливаясь вдали, растворяли линию горизонта. Мне казалось, я нахожусь внутри магического лазурного шара.
Оглянулась — сиреневый свет ударил мне в глаза — поля лаванды протянулись по всему пологому склону соседней горы. Ну и красотища!
По другую сторону от меня ярко зеленели виноградники, еще дальше пенились персиковые сады, а у самого подножия загадочно темнели строгие свечки кипарисов.
Окрестности были не менее очаровательны, чем сам город. Тут совсем не было слышно городского шума. Дома боязливо и тесно сгрудились, словно защищаясь от мистраля. Старые черепичные крыши пестрели всеми оттенками — от розового до желтовато-красного.
Попетляв по козьим тропкам, я спустилась к морю. У меня гудели ноги, хотелось пить. К тому же я чертовски проголодалась.
Отдых и обед с легким вином сейчас не помешают. В ресторане «Беф Салейя», как сказано в рекламе, подают фирменные блюда из мяса и рыбы. В него-то мы как раз и заглянем.
Салат шу-флер (цветная капуста, свекла, сладкий перец), буйабесс — марсельский суп из рыбы и прочих морепродуктов, палтус под соусом нонтюа (готовится из крабов), а на десерт — замороженное лимонное суфле. Ну и, конечно, бутылочку «Шато де Берн». И за все удовольствие — двести сорок франков.
Не могла я обойти вниманием и рынок.
Фрукты, травы, цветы. Я прикупила пару симпатичных мешочков знаменитых провансальских специй — обалденно пахнущую смесь из мелко помолотых местных трав.
На рынке царила атмосфера веселой, немного фамильярной доброжелательности, разговоры были пересыпаны шутками, порой на том самом савойском диалекте, который поначалу ставил меня в тупик.
Серебристый «Рено», взятый напрокат, помог мне побывать в Антибе и Грассе — городах, расположенных недалеко от Ниццы.
В Антибе я посетила музей археологии и галерею Пикассо. По пути в Грасс остановилась в Биоте, где побывала в музее Фернана Леже, а в самом Грассе — сердце французской парфюмерной промышленности — в музее Фрагонара и музее духов.
В Ниццу я увозила шикарный флакон «Люн де Мьель». Этот сладкий абрикосовый аромат облегчил мой кошелек ровно на двести пятьдесят франков. За такой же флакон в Париже мне пришлось бы отвалить раза в четыре больше.
* * *
На Лионском вокзале взяла такси, чтобы добраться до отеля «Иль де Франс Опера», на улице святого Августина.
Отдав за одноместный номер четыреста восемьдесят франков, почти сто долларов, я поднялась на третий этаж. Бросив сумку и приняв душ, завалилась спать. И, только проснувшись, по достоинству оценила интерьер номера.
* * *
Париж
24 мая
11 час 57 мин
Высокие потолки, светло-терракотовая цветовая гамма, широкая, мягкая кровать с полукруглыми массивными спинками из натурального дерева, тумбочка, комод с зеркалом, кресла, ковры, картины на стенах, шторы персикового цвета и такого же цвета покрывало на кровати, стеклянные балконные двери — все выглядело добротно и уютно.
Верная своей привычке, заказала еду в номер.
Утка с маслинами, сыр, апельсиновый сок. Ох уж это французское чревоугодие!
Мне предстояло посетить галерею Вилану, уже третью галерею за время моего пребывания за границей.
Миновав улицу Святой Анны, я свернула на улицу Пти Шан и обогнула Лувр. Дойдя до середины моста, приостановилась. Внизу лениво катила свои серые воды Сена. Ее маслянистая поверхность отражала тусклое, бесцветное небо.
Вправо протянулась набережная Вольтера — ничего не изменилось с тех пор, как мы гуляли здесь с Эриком…
Отсюда до улицы Бонапарта — два шага. Может, Эрик снял апартаменты на набережной Вольтера, чтобы посещение галереи Поля Вилану не отнимало у него много времени?
Скорее всего именно так и было. Кто бы мог подумать, что год спустя я повторю его маршрут с той же целью!
Благодаря Бриджит передо мной открылась новая страница его жизни — роман с Жаклин Фарно. Трудно не заметить, что все женщины, окружавшие Эрика, начиная с Сердюковой и кончая Фарно, имеют непосредственное отношение к живописи. А Эрик, как известно, занимался торговлей картинами. Так что, кроме линии Бронштейн — Штерм — Дроздов, нельзя сбрасывать со счетов и картинный бизнес.
Я уже шла по улице Бонапарта, когда тонкий аромат кофе с террасы небольшого кафе заставил меня остановиться. Я вернулась, решив зарядиться необходимой мне энергией от чашки кофе. Поднявшись на террасу, я остолбенела: в двух метрах от меня за круглым миниатюрным столиком спиной ко мне сидел… Эрик.
Я зажмурилась, потом открыла глаза, видение не исчезло. Я видела перед собой светлый затылок Эрика. Почувствовав слабость в ногах, опустилась на стул у входа. Ко мне уже спешил гарсон с перекинутым через руку полотенцем.
— Вам нехорошо, мадемуазель? — Он наклонился ко мне.
Я только махнула рукой, давая понять, что все в порядке.
— Кофе, пожалуйста, и как можно крепче.
Я немного пришла в себя. «Этого не может быть. Эрик мертв, я сама видела…» — убеждала я себя, пытаясь слиться в единое целое с полуденной ясностью улицы Бонапарта.
Конечно, не Эрик, а Джон Горбински сидел сейчас за соседним столиком. Тоже, в общем-то, неожиданность…
Я не стала оборачиваться, чтобы рассмотреть его собеседницу, а просто восстановила в памяти тот образ, который успел зафиксировать мой взгляд. Это была молодая женщина лет тридцати с живым взглядом больших светло-карих глаз. Густые черные волосы тяжелыми блестящими кольцами падали ей на плечи.
Худое смуглое лицо нельзя было назвать красивым, но оно поражало с первого взгляда каким-то знойным очарованием, нервной энергией быстро сменяющих друг друга выражений. Она была одета в легкий брючный костюм палевого цвета. Шелковый васильковый шарфик, повязанный вокруг шеи согласно последней парижской моде, придавал пикантность ее наряду.
— Ну как же так, Жаклин… — В голосе Горбински звучала неподдельная досада.
— Не надо, Джон, зачем начинать все сначала? — ответила его собеседница с легким раздражением.
— Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Пойми, мне нестерпима мысль, что ничего нельзя вернуть…
— Поверь мне, Джон, ты привыкнешь к этому, — уже более мягким голосом убеждала его Жаклин.
— К этому невозможно привыкнуть. Мне больно вдвойне… Ну как же ты не поймешь! Я — весь в противоречиях. Да, да, ты скажешь, я должен скорбеть о сыне, поверь мне, скорблю. И если жизнь еще не совсем опротивела мне, то это потому, что я до сих пор не могу поверить в смерть Эрика. И все-таки моей последней надеждой остаешься ты, Жаклин! — с чувством произнес Горбински.
Тяжелый вздох его собеседницы свидетельствовал о том, что этот разговор между ними постоянно возобновлялся.
— Джон, твоя настойчивость бесполезна. Я не могу переделать себя. Может, это жестоко с моей стороны, но считаю, что лучше быть честными друг с другом. Ты знаешь, я люблю Эрика до сих пор.
— Может быть, это тоже пройдет? Послушай, Жаклин, все твои разговоры о честности, о взаимоуважении ничто в сравнении с моими чувствами к тебе. Ты все время куда-то убегаешь, прячешься за разными красивыми словами, но мне-то они на что, — с надрывом вопрошал Джон, — ты же не собираешься всю жизнь оставаться одна?..
