Ознакомительная версия.
– Да, звезды… – ответил Дима безучастно. – Далекие, равнодушные… Чувствуешь себя таким ничтожным в своей суете. И ни в чем нет смысла…
– Смысл есть, – сказал Федор.
– В чем? – Дима остановился, заглянул ему в лицо. – От нас ничего не зависит. Всем правит случай. Это унизительно. Человек может быть велик или низок, но он не хозяин своей судьбе. Случай правит миром.
– Вы правы, Дима, – задумчиво отвечал Федор. – Вы не против, если я буду называть вас так? Вы правы. Так было, так есть и так будет. И ничего нельзя изменить. Но, согласитесь, Дима, что человек, несмотря на то что смертен, кратковременен, обижаем, оскорбляем и унижаем, и вообще случаен, бывает счастлив. И это удивительно, не правда ли? Может, смысл жизни в том, чтобы стать счастливым?
– Как?
– Давайте подумаем. Рассмотрим, в каких именно ситуациях человек бывает счастлив. Вот вы, Дима, например? Вы были счастливы?
– Был. Я полюбил женщину, – ответил Дима печально. – Я был очень счастлив. Целых три недели. Она погибла. Как же мне теперь стать счастливым?
– Да… – Федор помолчал. Потом спросил: – Дима, а вы согласились бы изменить свое прошлое? Ну, если бы у вас появилась такая возможность?
– Как изменить? Чтобы Лидия не умирала?
– Ну… не совсем. Допустим, некий маг и волшебник скажет вам, извини, друг, этого я не могу. Этого никто не может. Но я могу изменить прошлое так, чтобы вы не встретились. Вы бы согласились?
Дима задумался. Потом сказал:
– Наверное, нет. Лида – самое прекрасное, что было у меня в жизни с тех пор, как не стало мамы. Я не могу отказаться от нее, это будет предательством.
– Если жизнь не имеет смысла в принципе, то так ли это важно?
– Мне важно. Даже если в жизни нет смысла, мы все равно живем по нравственным законам внутри нас… По моему нравственному закону это было бы предательством.
– Почитываете философов?
– Да, иногда.
– Я думаю, причина не только в нравственном законе. Причина в том, что воспоминания о Лидии, какими бы горькими они ни были, дают вам возможность пережить еще раз… все. Они дают вам ощущение счастья, пусть даже в бледной и расплывчатой форме…
– Кажется, я понимаю, – произнес Дима. – Возможно, вы правы. Мне больно, но я не хочу ничего забывать.
– И не забывайте. Но… маленький совет старшего опытного товарища, Дима. Воспоминания – это омут, могут затянуть. Не уходите далеко от берега. Научитесь переключаться. Для меня, например, лучшее средство от больной памяти – работа. Вы чем занимаетесь?
– Литературой. Обрабатываю надиктованные тексты… разных людей. Политиков, военных.
– Мемуары?
– Да. Но и для себя тоже… пишу. Свое.
– О чем?
– Разное. О смысле жизни, исторические аналогии… Все повторяется. В развитии мировой цивилизации существуют определенные закономерности. И если дать себе труд проследить взлет и падение разных цивилизаций, то можно с определенной долей вероятности предсказать… Нет, я не люблю слово «предсказать». Все должно основываться на доказательствах. Предвидеть! Можно предвидеть развитие и закат нашей.
– Какие закономерности?
– Хотя бы их волнообразность. Развитие цивилизаций носит пульсирующий характер.
– Об этом многие писали.
– Я знаю. Но одно дело прочитать об этом в книжке, а другое – прочувствовать самому. Я много думал над этим. Иногда мне кажется, я вижу… вернее, представляю себе, как из некоего эпицентра испускается импульс… и зарождается цивилизация. Я уверен в существовании высшего разума и космическом происхождении импульса. И от этого чувствую себя еще безнадежнее. От нас действительно ничего не зависит. Нас держат на коротком поводке.
– Я мог бы поспорить с вами, Дима. И мы непременно поспорим в более подходящей обстановке. А сейчас я хочу спросить о другом. Что вы испытываете, когда пишете?
– В каком смысле?
– Зачем вы это делаете?
Дима задумался.
– Когда я читаю, мне хочется оспорить автора, – сказал он после долгой паузы. – Или поговорить с ним. Мои тетради – возможность общения с интересными людьми, которых в жизни вокруг меня просто нет. Ну, и всякие мысли… я уже сказал…
– Они есть, – ответил Федор. – Интересных людей много. Вы не пробовали их поискать?
– Где?
– Дима, я приглашаю вас на семинар по философии в педагогический университет, – торжественно сказал Алексеев. – Завтра, в восемь сорок пять утра, аудитория двести двенадцать. Тема – русская философская мысль девятнадцатого века.
– Вы преподаете философию?
– Да. Придете?
– Приду, спасибо. Я не могу оставаться дома. Даже работать не могу.
– Вы не хотите рассказать мне, что случилось? О Лидии?
– Лидия умерла. Тридцать первого декабря. Она осталась в старом году. Ее убили. Я думаю, ее убил муж. Она боялась его… – Он замолчал.
– Она была красива?
– Очень. Добрая, красивая, умная. Ее муж богатый человек. Деньги изменяют людей. Лидия была доброй, богатство не испортило ее. Я говорил ей, уходи от него сразу, не нужны нам его деньги. Я буду писать, у меня много идей… Если бы только она послушалась… Она приходила ко мне, приносила всякую еду, заставляла есть. И все время спрашивала: ты не голоден? Так мама спрашивала… Она принесла свой любимый ликер – «Амаретто»… Она пахла этим ликером, абрикосовыми косточками… Он так и остался стоять в моем серванте. Самое ужасное то, что люди уходят, а вещи остаются… Это несправедливо. Я чувствую запах ее духов… иногда слышу смех – как искорка сверкнет… теплые ладони на лице. Я не верю, что Лиды больше нет. Я даже не хотел идти на кладбище. Думал, если не увижу ее… там, то буду думать, что она жива. Но потом решил, что она там одна… а я единственный, кого она любила. Она будет меня ждать… И пошел. Но смотреть на нее не мог…
Дима забыл про Федора. Он рассказывал о Лидии не ему, а себе. Вспоминал каждое ее слово, каждую тропинку в парке, где они бродили… как она приходила к нему… Федор слушал, не задавая вопросов.
В природе меж тем похолодало. Выплыл на небо узкий костяной серпик месяца. Шаги их гулко раздавались в пустом городе.
Дима замолчал. Он выговорился, сбросив хоть частично груз своего горя. И теперь чувствовал себя разбитым и опустошенным. Острота чувства притупилась, боль в сердце утихла, и он смог вдохнуть полной грудью ледяной воздух. Впервые с тех пор, как умерла Лидия.
Они попрощались у троллейбусной остановки, как раз подошел Димин номер. Федор напомнил ему о семинаре.
Оставшись один, Алексеев поднял воротник плаща, надвинул шляпу поглубже, забросил концы длинного шарфа за спину и зашагал домой. Он не взял такси, на ходу ему лучше думалось, а подумать ему было о чем.
Регина Чумарова бушевала четвертый день. Орала на Веру, доводила до слез швей, выдавала по первое число «прислуге за все» – завхозу Степану Ильичу. Увеличила ежедневную дозу виски, била стаканы, ругалась по телефону с поставщиками. Страдала, одним словом. На пятый выбросила белый флаг и пригласила дизайнера Игоря Нгелу-Икиару на ужин в «Прадо», лучше этого ресторана в городе был только «Английский клуб». «Прадо» был известен «кусающимися» ценами, и ходили туда в основном преуспевающие бизнесмены. Не столько развлечься, сколько обсудить деловые вопросы и договориться о сделке. Тут не было ни хора цыган, ни сомнительных исполнителей всякой попсы. Звучала негромкая музыка – Штраус, Вивальди, Моцарт. За роскошным роялем сидел крупный седой человек во фраке. Вышколенная прислуга, негромкие голоса гостей, приятный глазу интерьер, много зелени – «Прадо» был идеальным местом для деловых встреч.
Игорек заказал запредельные устрицы. Регина только зыркнула исподлобья, но промолчала. Сделав над собой усилие, по-матерински смотрела на Игорька, мило улыбалась. Улыбка у нее получалась кривоватой, насквозь фальшивой и слегка судорожной.
– Ты не меняешься, Регина, – галантно говорил Игорь. – И, по-моему, похудела. Так держать. Знаешь, я рад, что приехал. Повидал друзей, к тебе зашел. Молодец, держишь марку. Последние модели свадебных платьев просто фантастика. Рад, рад… Нам с тобой неплохо работалось, правда? Сколько воды утекло с тех пор. Говорят, у вас традиционный показ в День святого Валентина?
Игорек знал, что наступает на больную мозоль Регины, и его коричневая блестящая физиономия кривилась в ухмылке. Для ужина с бывшей работодательницей он нарядился в костюм из любимой им тонкой лайки оливкового цвета с резными костяными пуговицами, изготовленными африканскими умельцами, и в атласную малиновую рубаху а-ля рюсс, с воротом-стойкой. Дежурную серебряную серьгу в левом ухе он поменял на платиновую, с крошечным изумрудом.
Он сидел против Регины в мягком сиянии бесценного костюма, рубахи и полированного черепа, часто улыбался, показывая безукоризненные крупные зубы, такой немыслимо элегантный, что, несмотря на дурное настроение, Регина не могла этого не отметить. Игорь совершал массу изящных ненужных движений руками – поддергивал рукава пиджака, поправлял ворот рубашки, теребил серьгу в ухе и поглаживал себя ладошкой по гладкому черепу с мощной затылочной костью. Насупленная Регина ревнивым взглядом следила за движениями его рук. Руки у Игорька были красивые и гибкие, с длинными пальцами и младенчески розовыми ладонями. Регина – бой-баба, и всякие дамские штучки и ужимки, которыми в совершенстве владел Игорек, были ей недоступны. Но оценить их она могла.
Ознакомительная версия.
