четырех полков, отправлена на Восточный фронт. А меньше чем через год Моредо получил ранение, которое отправило его домой. Правда, не всего. В Санта-Монику вернулось на одну ногу меньше, чем когда-то уезжало в Мадрид. И это было большой удачей, судя по сводкам с русского фронта и бесконечным спискам на нем погибших.
По крайней мере, имени Рауля Пако, среди выживших и вернувшихся обратно из состава мадридской дивизии, Антонио найти не смог. Скорей всего это означало, что он сгинул без следа – под советским Ленинградом, в чьей осаде от начала и до самого конца Голубая дивизия принимала активное участие.
Часть третья
«Смертельная гонка»
Глава 1. Кто угрожал донье Анне
В дверях кабинета стоял мужчина, примерно того же возраста, что и Саласар, только крепкий, широкоплечий, в серых брюках, расстегнутой на груди рубашке и легком хлопковом пиджаке светло-коричневого цвета. Его поседевшие волосы средней длинны были прилежно зачесаны назад, голову он склонил вниз, как готовый к бою бык, и хмуро взирал на собравшихся одновременно насмешливым и ненавидящим взглядом.
– Что вам надо? Кто вы, синьор? – возникла на его пути Фернандес.
– Сильвио Саласар. Настоящий, можете проверить, – хрипло ответил мужчина и протянул Исабель паспорт, который она тут же передала комиссару. – Это я делал запросы, о которых вы говорили, инспектор. И это я угрожал старухе. Признаюсь.
– Его голос, верно! – воскликнула Анна. – Трескучий, как хвост у гремучей змеи. Гнусный ты мерзавец…
– Здравствуйте, синьора. Как поживаете? – кивнул ей вошедший. – Секунду…
Мужчина сунул руку в нагрудный карман рубашки.
– Ваш телефон.
Он вынул из кармана мобильный Анны и аккуратно положил его на стол.
– Простите, это было недостойно.
– Паспорт настоящий, – констатировал комиссар, изучив документ. – Но что все это значит?
Линарес обратился одновременно к обоим Саласарам. Первый молчал – похоже, от сковавшего его страха. Второй тоже не спешил с ответом. Вместо объяснений, он откинул левую полу пиджака – под ней оказалась пистолетная кобура.
– Говорю сразу, у меня есть оружие, комиссар. И разрешение на него тоже. Предупреждаю, чтобы вы чего доброго не пустили в меня пулю. Отдать его вам, чтобы всем было спокойней?
– Разумеется!
Комиссар забрал у Сильвио пистолет – им оказалась длинноносая итальянская армейская «беретта», хорошо знакомая бывшему военному Линаресу.
– А теперь, синьор, – вернулся полицейский к уже заданному вопросу, – потрудитесь объяснить: что происходит?
– В вашем чудном городе я уже больше недели, – слово «чудный» гость настолько исковеркал сарказмом, что любому было понятно – он имеет в виду прямо противоположное. – А на вашем собрании – с самого его начала.
Мужчина подошел к карте Андалузии и небрежно постучал по ней пальцами.
– «Всевидящее око»? Ха-ха! Люди у вас любят почесать языками. Например, художник, что малюет картины с вашей кособокой ратушей. С гордостью поведал о своей мазне, которую вывесили в приемной у самого мэра!
Гость вел себя нагло и явно нарывался. Но делал это настолько уверенно, что было очевидно – за этим стоит нечто, что позволяет ему чувствовать себя хозяином положения.
– Значит, вы утверждаете, что являетесь настоящим Сильвио Саласаром, – повторил комиссар сказанное наглецом. – Но кто же тогда этот синьор? – Линарес указал на первого Сильвио.
– Мошенник и вор, – спокойно ответил мужчина. – Давно мы не виделись, правда?
Последние слова предназначались предмету обсуждения. Фальшивый Сильвио сидел, вжавшись в кресло, от красноты на его лице остались лишь пятна на щеках, все остальное теперь наоборот побледнело. Он тяжело дышал, вероятно, переживая приступ паники.
– Его зовут Бенито Батиста, – прохрипел настоящий Саласар. – Мы выросли в одном детском доме. Перед тем, как сбежать, этот мерзавец прошелся по вещам всех своих товарищей, в том числе и моим. Забрал фотографии моей матери. Скотина, я никогда тебе этого не прощу.
– Они до сих пор у него, – сказал Линарес. – Предъявлял их, как доказательства.
– Сюда! Немедленно! – Саласар так резко протянул руку в сторону мошенника, что тот подпрыгнул на месте.
Суетясь, Батиста, отдал фотографии.
Саласар буквально впился в них глазами. Осторожно перебирая снимки, он с трепетом касался пальцами запечатленных на них изображений. Для него эти клочки плохого довоенного картона явились самым настоящим сокровищем – это было понятно всем.
– Этот подонок, – продолжил Саласар, не отрываясь от фото, – знал всю мою историю. В детском доме я рассказывал ее не раз. И про смерть родственников, и про судьбу матери тоже. Как я понимаю, этими сведениями он и воспользовался.
Одного взгляда на раздавленного Батисту было достаточно, чтобы понять – Саласар говорит правду.
– Зачем! Зачем вы так поступили! – заохал мэр, болезненно морщась, будто его обманули более других. – Сильвио! Или как там вас? Бенито! Вы… Ох, ну как же это глупо!
Комиссар тоже обратился к нему:
– Не хотите ничего сказать, Батиста?
Мошеннику с трудом удалось взять себя в руки. Он заговорил:
– Когда мне на глаза попалось фото сокровищ, я подумал: почему нет? Денег всегда не хватает.
– Кто же вы откуда на самом деле? – поинтересовался Макгиннел.
– Я родился на Спиналонге, – ответил Батиста. – Это греческий остров, на котором раньше держали прокаженных. Всего лишь узеньким проливом он отделен от Крита. «Оставь надежду всяк сюда входящий» – такая надпись украшает причал, на который таким как мои мать и отец, которых я, впрочем, никогда не видел, раз в полгода привозили пищу и питьевую воду.
– Бедняжка, – хрипло усмехнулся Саласар.
– По счастью, – продолжил Батиста, – родившихся на острове не оставляли там на всю жизнь. Если врачи признавали, что ребеночек здоровый, нас отдавали в сиротский дом, на том же Крите. Или родственникам, у кого они находились. Мне повезло, у меня оказалась тетка в Испании, гречанка, вышедшая замуж за испанца. До нее достучалась моя мать и меня перевезли в Испанию. Но только затем, чтобы спустя несколько лет снова сдать в приют. Испанский муженек моей тетушки не был от меня в восторге. Меня сбагрили. Так я оказался в детском доме, в том же, что и Сильвио Саласар.
– Интересно, сколько в этой брехне правды, – прокомментировал Сильвио.
– Каждое слово, – грустно сказал Батиста. – Я завидовал ему. Аристократ, постоянно хвастающий своим, проведенным в роскоши, детством. И я – сын прокаженных, почти ничего не знающий о своих родителях.
– Плачу, плачу… – вставил очередное ехидное словцо Саласар.
– Помолчите! – попросил его мэр, проникшийся историей сироты.
– Я много раз представлял себе, что родился кем-то другим. Когда выпал удобный случай я сбежал. Обчистив перед этим все карманы и тумбочки, что попались под руку, – Батиста хохотнул сквозь слезы. – Уверяю, взять там
