Берете ли вы в жены… кхм… синьору Анну Моредо? – бормотал себе под нос отец Паскуале, стараясь, чтобы его не слышал никто, кроме непосредственных участников церемонии.
Кроме отца Паскуале возле свежей могилы Рикардо Нуньеза находились: комиссар Линарес, донья Анна, Энтони Макгиннел и Сильвио Саласар, с наложенной на шею, руку и грудь медицинской повязкой. Выглядела такая компания, разумеется, странно. Навещавшая, расположенные неподалеку могилы сына и мужа Элеонора Гонсалес, например, явно интересовалась тем, что тут происходит. Даже со спины было видно, как навострились кончики ее любопытных ушей.
– Паскуале, не бормочи, – тем не менее, попросила Анна. – У меня ощущение, что к своей слепоте я еще и глохну!
– Синьора Анна Моредо, – осторожно, совсем на чуть-чуть повысил голос священник, – берете ли вы в мужья синьора Рикардо Нуньеза?
– Беру, – ответила Анна. – Да.
– Клянетесь ли вы… кхм… жить в мире и согласии… – отец Паскуале терзался нелепостью происходящего. – В печали и радости, до конца ваших дней, пока… кхм… смерть не разлучит вас?
Анна не ответила. Спустя секунду она усмехнулась и, смахнув со щеки набежавшую слезинку, произнесла:
– Клянусь. Но это уже совсем глупо, согласна. Знаете что, падре? Я сама ему все скажу, если позволите. Помогите мне коснутся его могилы.
Эстебан Линарес помог Анне положить руку на надгробие. Она заговорила с мокрым от летнего дождика, теплым камнем под своей ладонью:
– Прости, Рикардо, что говорю свое «да» так поздно. Ты заслужил его давно. Я была слепа, как бы по-идиотски это сейчас не звучало. И ничего мне не хочется сильнее, чем вернуться обратно и прозреть хотя бы на миг. Мне бы хватило его, чтобы заметить то счастье, которое все это время было под самым моим носом. Прости меня. Ты всегда был моим ангелом-хранителем и лучшим другом. Теперь ты еще и мой муж. Сам виноват, ты этого хотел.
– Донья Анна, может нам оставить вас наедине? – предложил деликатный комиссар.
Анна кивнула. Она разговаривала с мужем еще минут десять, обнимая, поглаживая и осыпая поцелуями лежащую над ним могильную плиту. Говоря слова, которые следовало при жизни сказать тому, кто сейчас их услышать никак не мог. После, уже без слов, она приникла щекой к теплой глыбе мрамора и, обняв ее, заплакала.
– А я думал, что самая странная свадьба, это когда я в Вегасе женился на беззубой проститутке, – сказал по привычке далеко нетрезвый Саласар.
– Помолчите, Сильвио, – так же по привычке одернул его комиссар. – Поставьте свою подпись свидетеля и езжайте. А то еще опоздаете на самолет.
– Куплю себе новый, подумаешь.
* * *
Со всеми участниками событий договорились довольно легко. Санта-Моника умеет хранить секреты тех, кто к ней небезразличен. И Андреас, и его сын Энтони дали согласие молчать. Хавьер Игнасио, которому предложили или ничего, или пятьдесят тысяч евро с условием держать язык за зубами, тоже свой выбор сделал без сомнений. Как и Сильвио Саласар, которому решили отдать все остальное.
– Мне не нужны эти деньги, – сказала Анна Моредо. – Как не нужны они были и моему отцу. Забирай их и будь счастлив, если сумеешь.
Саласар, усилиями медиков быстро идущий на поправку, принял сделку с удовлетворением:
– Мое уважение, синьора! Вы понимаете, что такое справедливость. Я думаю, ваш отец был действительно достойным человеком, иначе бы не воспитал вас такой.
– Катись уже откуда приехал, сиплый пьянчуга, – ответила на комплимент слепая. – Поднимешь стаканчик за мое здоровье?
– Обязательно! Хотя столько не пропить даже мне.
Энтони Макгиннел, перед тем, как покинуть Санта-Монику, заглянул в комиссариат сообщить Линаресу важную новость:
– Отец принял решение остаться. Он счастлив здесь и это главное. Последние дни, или, как я надеюсь, годы, он желает провести на родине.
Эстебан Линарес ничуть не удивился. Убедившись, что их не слышит никто из посторонних, он произнес полушепотом:
– Спасибо отцу за то, что пожертвовал денег на парк развлечений. Без помощи вашей семьи городу было бы трудно выкарабкаться.
– Я думаю, – ответил рыжий Макгиннел, – он был счастлив сделать это для Санта-Моники. Я постараюсь навещать его почаще.
– Тебя здесь всегда ждут, Энтони, – искренне сказал комиссар. – Это и твой город тоже.
* * *
Проводив «новобрачную» домой, участники этой длинной, в несколько поколений и десятилетий истории, наконец, разошлись. Саласар, выпив на дорожку, вызвал такси и отправился в Севилью, откуда бизнес-классом летел в Мадрид. Его интересовала возможность выкупить у нынешних владельцев когда-то принадлежавшие его семье дома и квартиры – теперь на это у него имелись средства.
Энтони Макгиннел улетел в Штаты, принимать управление делами в бизнесе отца. Комиссар Линарес вернулся в участок строчить бесконечные отчеты в Севилью.
Санта-Моника потихоньку возвращалась к своей обычной, похожей на медленно кипящую паэлью, жизни.
Что изменилось еще – в городе появилась новая достопримечательность. Теперь, с рассветом возле дороги, ведущей то ли в город, то ли из него, в тени большого рожкового дерева кроме полосатого стула Анны Нуньез появлялась и коляска ее старшего брата, Андреаса Моредо. Новый пес Луизы, жизнерадостный щенок испанского лабрадора, не раз пытался добраться до их стаканчиков с вином (и нередко у него это получалось), подтверждая давно известную всем маленьким городкам истину.
Перемены хороши, когда все самое ценное они сохраняют в неприкосновенности.
Все остальное пусть уносит ветер.
КОНЕЦ
Рауль (этимол., древнегерм.) – волк.
«Feliz Encrusijada» (исп.) – «Счастливый Перекресток».
«Шамбала» – популярный, самый эффектный аттракцион в парке развлечений «Порт Авентуро».
