Ярко-желтая "Волга" завелась с пол-оборота и, обдав Илариона вонью выхлопных газов, скрылась в тоннеле арки. Когда машина проезжала мимо, Забродову показалось, что водитель ухмыляется, глядя на него. Он тихонько вздохнул: ему сроду не доводилось оказываться в положении человека, глядя на которого ухмыляются все, кому не лень, вплоть до таксистов. Чисто теоретически ему полагалось бы быть выше подобных мелочей, и он изо всех сил старался не замечать того дурацкого положения, в котором очутился по собственной вине, но это становилось с каждым днем все труднее.
Поэтесса Анастасия Самоцветова стояла на тротуаре, поджидая своего избранника. На ней был белокурый парик, украшенный косичками, хвостиками и какими-то заколками в виде цветов и бабочек. На ногах у поэтессы были уже знакомые Илариону красные туфли на высоком каблуке и ярко-желтые, как только что уехавшее такси, гольфы, аккуратно подвернутые до самых лодыжек. Между париком и гольфами располагалась бесформенная хламида бледно-лилового цвета, густо усеянная серебристыми блестками, а поверх нее - черная болоньевая курточка на синтепоне с приколотым на груди круглым ярким значком. Илариону захотелось запрокинуть голову и завыть по-собачьи, но он подавил этот порыв и, заранее нацепив на лицо вежливую улыбку, твердым шагом двинулся навстречу судьбе.
Он рассчитал траекторию так, чтобы, проскочив мимо Самоцветовой, попасть в подъезд, но не тут-то было. Поэтесса Анастасия Самоцветова не стала стоять на месте и ждать, когда счастье само упадет ей в руки. Она поспешно бросилась наперерез Забродову и перехватила его на полпути к подъезду, на узкой асфальтовой дорожке, откуда было только три пути отступления: назад, под арку и на улицу, в густые полуоблетевшие кусты направо или в не менее густые и тоже полуоблетевшие кусты налево.
- Привет! - как ни в чем не бывало сказала она.
- Здравствуйте, - сдержанно ответил Иларион.
- Ты, таинственный мужчина, Забродов, - заявила поэтесса. - Тебя невозможно застать дома, и на телефонные звонки ты не отвечаешь. В чем дело, а? Уж не от меня ли ты скрываешься?
Тут Иларион смалодушничал.
- Нет, - сказал он и немедленно об этом пожалел. Ему даже почудилось, что он сказал "да", но его язык продолжал говорить словно сам по себе, не считаясь с мнением хозяина. - Что вы, Анастасия, как можно? Просто масса дел. Я сам себя не могу застать дома, представляете? Бывает, звоню в дверь, звоню, а мне никто не открывает. Потопчусь на коврике и уйду, а уже во дворе вдруг вспоминаю: батюшки, так это ж мой дом!
- Любопытное отклонение, - заметила Самоцветова. - А жениться ты не пробовал? Было бы, по крайней мере, кому дверь открыть.
Иларион с силой потер шею ладонью и закряхтел.
- Я тебя обожаю, старик, - сказала поэтесса Самоцветова. - Ты смущаешься, как младший школьник в женской уборной. Мы так и будем здесь стоять?
Иларион поперхнулся табачным дымом, закашлялся и поспешно бросил сигарету в кусты.
- Правильно, - одобрила его действия Анастасия Самоцветова. - Курить здоровью вредить. Хотя иногда бывает так приятно наблюдать, как вьется дымок... Особенно красиво это выглядит на фоне окна, когда сидишь на теплой кухне, а на столе - бутылка коньяке, две рюмки и коробка шоколада... Шоколад, между прочим, одинаково полезен как для мозгов, так и для потенции, - деловито добавила она, видя, что Иларион не желает понимать ее намеки.
- А пепельница? - спросил Забродов, чтобы не молчать.
- Что - пепельница?
- Ну бутылка, две рюмки, шоколад, сигарета... А пепельница? Пепел куда стряхивать - в рюмку?
- Когда я училась на первом курсе филфака, нас возили на картошку. Там мы посыпали сигаретным пеплом хлеб и ели. Это очень вкусно. Он соленый и немного отдает яйцом, - мечтательно закатив глаза, сообщила Анастасия Самоцветова.
- А я однажды три дня подряд питался травой с кузнечиками, похвастался Иларион, чтобы поддержать кулинарную тему.
Анастасия Самоцветова открыла глаза.
- Правда?
- Нет, - подумав, сказал Иларион. - Если честно, это случалось со мной не однажды. А если бы вы видели, как я управляюсь с дождевыми червями! Как со спагетти, честное слово.
- Правда? - повторила поэтесса. - Как интересно. Ты так здорово об этом рассказываешь, что у меня разыгрался аппетит. Даже самой захотелось попробовать, В вашей клумбе черви водятся?
Иларион понял, что напрасно потратил время, пытаясь вызвать у Самоцветовой рвотный рефлекс. У нее, судя по всему, был чертовски крепкий желудок. А он так надеялся, что всякий раз, глядя на него, поэтесса станет испытывать приступы тошноты!
- Их выкапывают рыбаки, - угрюмо ответил он. - Так что, боюсь, нам здесь нечем поживиться.
- А в холодильнике?
- В каком холодильнике? В моем? Там тоже нет ни одного червячка. Как раз вчера закончились.
Самоцветова захохотала - почему-то басом. Проходивший мимо с пустым мусорным ведром сосед Илариона по лестничной площадке испуганно оглянулся на нее и смущенно поздоровался с Забродовым.
- Ну а коньяк-то там есть? - спросила поэтесса. - Не хитри, Забродов, я знаю, что есть. Чтобы у тебя да не было коньячку!..
Иларион решился.
- Если честно, там вообще ничего нет, - сказал он. - У меня там сейчас ремонт. Перегородку сломали, все в побелке, даже сесть не на что. Я сейчас живу у приятеля. Вот заскочил кое-что забрать. Буквально на секунду. И снова надо бежать по делам.
Произнося эту неуклюжую и беззастенчивую ложь, он боролся с искушением закрыть глаза. Наверное, он бы все-таки зажмурился, если бы в этот момент ему очень кстати не вспомнилось, что именно так поступал "голубой воришка" Альхен из "Двенадцати стульев" Ильфа и Петрова. Поэтому Иларион совершил над собой героическое усилие и, закончив свою трусливую тираду, посмотрел на поэтессу Анастасию Самоцветову широко распахнутыми невинными глазами.
Самоцветова с любопытством разглядывала его из-под тяжелых от косметики век. Ресницы у нее слиплись от туши, густо накрашенные губы жирно лоснились, а воротник черной курточки был посыпан чем-то белым - не то перхотью, не то пудрой. Наверное, все-таки пудрой, подумал Иларион. Откуда в парике взяться перхоти? Взгляд у нее был оценивающий и совсем не глупый. "Если она сейчас не залепит мне пощечину, - подумал Забродов, - значит, плохи мои дела. Она же видит меня насквозь и совершенно сознательно игнорирует то, что ее во мне не устраивает."
- Ну-ну, - сказала Самоцветова. Илариону почудилось, что ее голос слегка дрогнул, и ему сделалось стыдно. - Значит, домой к тебе мы не пойдем.
- Не пойдем, - из последних сил оставаясь непреклонным, подтвердил Иларион.
Ему вдруг стало жаль эту нелепую женщину, которая глупо, но мужественно боролась с судьбой. Это была неравная борьба, и Анастасия Самоцветова в ней проигрывала, но она не собиралась сдаваться, и оставалось лишь сожалеть о том, что в качестве объекта для приложения сил ей подвернулся именно он, Иларион Забродов. Иларион чувствовал, что становится на очень скользкий путь, но ничего не мог с собой поделать: он уважал мужественных людей, даже если это были женщины в красных туфлях и желтых гольфах, скатанных в аккуратные валики у щиколоток.
"Какого черта, - подумал он, - что от меня убудет? Если не давать опрометчивых обещаний и не поддаваться на провокации, все когда-нибудь закончится само собой. Не потащит же она меня в постель на аркане! Тем более, в загс. Не надо впадать в паранойю. Мало ли у меня странных знакомых? Каждый человек, если рассмотреть его под определенным углом, в каких-то ситуациях выглядит нелепо. Да я и сам бываю хорош. Нельзя же, в самом деле, судить о человеке по гольфам! Черт, дались мне эти ее гольфы..."
- Так что же мне теперь, домой возвращаться? - слегка упавшим голосом спросила Самоцветова. - Так ведь там, кроме канарейки, никого нету. Третий день работа не идет. Нет внешней подпитки, понимаешь? Настоящий творец должен быть голодным и несчастным, только тогда он может создать что-нибудь стоящее. А я вроде и есть хочу, и счастья особого не видать, а работа как стала колом, так и стоит.
- Ну если так рассуждать, так у нас в стране должна быть просто бездна гениев, - заметил Иларион. - И не только у нас. В Центральной Африке, например, пропасть голодных и несчастных людей. Или в том же Афганистане.
- Так ведь еще и талант должен быть! - воскликнула Самоцветова таким тоном, словно Иларион был глупым ребенком, которому приходится по десять раз растолковывать самые элементарные вещи. - Одного голодного брюха мало. А еще на талант должен быть спрос. Лучше, если спрос минимальный. Тогда талант вынужден бороться и развиваться. А если издатели наперебой выхватывают прямо у него из-под пера любое дерьмо, талант погибает. Что, разве не так?
Иларион почесал затылок. Все-таки это была удивительная женщина, и говорила она вещи, совершенно не сочетавшиеся с ее внешним обликом и манерой поведения. Впрочем, все свои мудрые изречения она запросто могла вычитать в каком-нибудь сборнике афоризмов...
