Так ни с чем и ушел Антон Бирюков с элеватора. Получалось, что провокационный звонок в Серебровку могли организовать разные люди. Не высвечивалась определенно и цель звонка: то ли это была нелепая шутка, которой воспользовался преступник, то ли организованное преступление.
Не откладывая, Антон решил зайти на автобазу райпо, переговорить с шофером, который двое суток назад возил в Серебровку арбузы.
Отыскать шофера оказалось нетрудно — с арбузами ходила всего одна машина. Но разговор долгое время не клеился. Низенький краснощекий шофер-первогодок, приняв Бирюкова за автоинспектора, с пеной на губах начал доказывать, что попутных пассажиров еще ни разу за свою короткую шоферскую жизнь не брал. Лишь через полчаса терпеливой беседы парень уразумел, чего от него добивается капитан милиции, и стал рассказывать откровенно. Выгрузив утром арбузы, он выехал из Серебровки в райцентр новой дорогой. На шоссе, перед крутихинским подъемником, догнал идущего мужчину в зеленом брезентовом плаще. Мужчина поднял руку. Шофер остановился и предложил попутчику место в кабине. Однако мужчина предпочел ехать в кузове.
— Как он выглядел? — спросил Антон.
— Высокий. По годам, наверное, лет тридцать.
— Характерных примет не запомнили?
— Черный, как цыган. Левая рука вроде протезная или больная. Плащ у него наподобие солдатской накидки. Так он левую руку, даже когда в кузов залазил, из-под плаща не вынимал. Правой поймался за борт, на колесо наступил и — там.
— Где высадил его?
— А он сам вылез, — с неожиданной бодрецой заявил шофер. — К райцентру я подъехал, остановился. Открываю дверку, спрашиваю: «Где вылазить будешь?» Ни звука… Заглянул в кузов — пусто!
— И на дороге никого?
— Не-ка… Он, наверное, в целинстроевский поселок подался, я ведь там мимо проезжал.
— На Крутихинском мостике пассажир ничего в речку не выбрасывал?
— Кузов пустой был. Чего оттуда бросить?
— И у мужчины ничего с собой не было?
— А что у него должно бы быть?
— Скажем, корзина с грибами…
— Ничего не было.
Предположение Тропынина о том, что винтовочный обрез выбросили из райпотребсоюзовского грузовика, становилось похожим на выдумку. И опять мысли Бирюкова вернулись к телефонному звонку, идея которого принадлежала Тропынину. Кто все-таки звонил в Серебровку? Через кого можно выйти на след «звонарей»? Вера, чувствуется, недолюбливает лаборантку Тузкову, прозванную «пани Моникой». Интересно, а как Тузкова относится к Вере? Не поможет ли она разгадать загадку провокационного звонка?..
Кабинет Славы Голубева оказался на замке, и Антон прошел пустующим коридором в приемную начальника райотдела. Увидев его, чернявенькая секретарь-машинистка Любочка обрадованно защебетала:
— Ой, какие вы легкие на помин, товарищ капитан! Только что подполковник вас спрашивал. Я искала-искала… Заходите к нему, Николай Сергеевич один. — И доверительно сообщила: — Сегодня генерал звонил из Новосибирска…
Такую информацию Любочка выдавала далеко не каждому сотруднику, и это можно было расценивать, как признак особого расположения секретаря-машинистки, у которой забота о сохранении служебной тайны, пожалуй, была выше заботы о собственной внешности, в чем, она, по словам судмедэксперта Бориса Медникова, преуспевала зело борзо.
Подполковник прикуривал папиросу. Затушив спичку, он поздоровался с Бирюковым за руку, пригласил сесть и спросил:
— Что выездил в Серебровке?
Бирюков подробно рассказал о результатах. Подполковник внимательно выслушал его и поделился своими новостями:
— Помнишь, на стеклянной банке с медом, снятой с цыганской телеги, кроме отпечатков пасечника Репьева, были обнаружены отпечатки пальцев еще одного человека? Это, оказывается, пальцы Андрея Барабанова.
— Значит, на этой телеге и всадили ему нож под лопатку, — сказал Антон.
— По всей вероятности… Слушай еще. Козаченко подтвердил, что нож, которым убит Барабанов, принадлежал Левке, но… за сутки до убийства Левка выменял на него у пасечника то самое тележное колесо, которое оказалось у цыган. Продавать колхозное имущество Репьев якобы отказался, а нож, как говорит Козаченко, очень был нужен пасечнику. Признаться, что-то здесь мне кажется сомнительным…
Бирюков подумал.
— Пожалуй, Николай Сергеевич, этому можно верить. У Репьева было своеобразное хобби: по осени забивать скот. Свой нож он, кажется, сломал. Просил кузнеца Половникова сделать ему новый — кузнец отказался. Поэтому вполне возможно, что Козаченко говорит правду. Без ножа Репьеву было как без рук. Кстати, куда Левка с Розой из табора делись?
— Перехватили их в Новосибирске на железнодорожном вокзале. Говорят, в Первоуральск направились — там у них какие-то родственники. Следователь Лимакин на этих «беглецов» уйму времени ухлопал, а информации — ноль… — Гладышев нахмурил седые брови. — Генерал сегодня звонил. Предлагает помощь управления. ЧП, надо сказать, невиданное для нас.
— Что вы на это ответили?
— Сказал, постараемся управиться сами, но теперь вот жалею. Версия с цыганами рушится… — подполковник загасил в пепельнице папиросу. — Ну, подумай: с чего бы Левка бросил свой нож почти рядом с трупом Барабанова?..
— Уже думал об этом. Надо, Николай Сергеевич, начинать отработку другой версии.
— Какой?
— С телефонным звонком в Серебровку. По-моему, убийцу интересовал только Барабанов, а пасечник оказался жертвой нелепого случая… Антон потер переносицу. — Правда, тут вмешивается старик Екашев…
Гладышев неожиданно перебил:
— Вот еще что новенькое: на фляге с медом, утащенной в березовый колок, есть отпечатки ладоней, и пальцев Екашева.
— Как его состояние?
— Плохое. Рак легких. Медников предполагает, от силы месяц выдюжит.
— Сейчас в сознании? Следователь не допрашивал?
— Легочники, обычно, до последнего часа в сознании, однако допрашивать человека при таком кризисе, сам понимаешь…
— Где Голубев? — помолчав, спросил Антон.
— Сила Голубева в ногах, — сказал подполковник. — Помчался Слава беседовать со старшим сыном Екашева, Иваном. Через паспортный стол узнал его адрес.
— Иван Екашев, насколько мне известно, работает на кирпичном заводе.
— Верно.
— А живет где?
— По улице Целинной — это почти рядом с заводом.
— В целинстроевском поселке? — мгновенно заинтересовался Бирюков.
— Да, — Гладышев шевельнул бровями, — Имеет значение?
— Может иметь, Николай Сергеевич. Пассажир-то в зеленом дождевике исчез из машины как раз где-то у этого поселка.
— Если я правильно понял, шофер тебе говорил, что подвозил мужчину вроде бы с протезной рукой…
— Под дождевиком можно спрятать не только протез, но и… обрез.
— Верно! — поддержал Гладышев. — К месту сказать, дождевик — деталь любопытная. В день убийства и в Серебровке, и в райцентре солнце сияло. Зато накануне у нас такая гроза молотила — чертям тошно. Значит, что?..
— Значит, мужчина этот выехал из райцентра в Серебровку накануне. Как раз в тот день, когда Барабанову насчет машины позвонили. Звонок был утром. А гроза здесь началась?..
— В середине дня.
— Выходит, мужчина выехал после телефонного звонка. Подполковник ногтем указательного пальца постучал по папиросной пачке:
— Не зря говорится: курочка по зернышку клюет. Собирай, Антон Игнатьевич, эти зернышки, собирай. Так, пожалуй, и до истины доклюемся…
От начальника райотдела Бирюков направился в прокуратуру, чтобы передать Лимакину протоколы проведенных допросов и поделиться с ним своими соображениями о новой версии. Там тоже появились новости. Следователю удалось вызвать Козаченко на откровенность, и тот показал, что в момент убийства Репьева Роза находилась в пасечной избушке. При ней заявился Барабанов и попросил налить ему «в кредит» трехлитровую банку меда. Репьев открыл флягу, которая стояла на телеге, и наполнил банку. Недолго о чем-то поговорив с пасечником. Барабанов завязал банку в хозяйственную сетку и пошел по направлению к старому тракту. Репьев, заглянув в избушку, сказал Розе, что сейчас принесет «сотовую рамку из настоящего воска, а не из синтетического». Взял большую миску, Левкин нож и пошел к ульям. Минут через десять Роза через окно увидела, как за редким березняком недалеко от пасеки остановилась мчавшаяся рысью цыганская подвода. От нее к пасеке пробежал мужчина в зеленом плаще, и почти у самой избушки раздался выстрел. Перепуганная Роза несколько минут ждала Репьева, но, видя, что тот не приходит, выскочила босиком за дверь — пасечник с окровавленной грудью лежал навзничь возле телеги. Позабыв о своих туфлях, Роза бросилась в Серебровку, однако, испугавшись обвинения в убийстве, не добежала до деревни и спряталась в лесу. Когда часам к одиннадцати, одумавшись, она тайком пробралась к роднику, цыгане уже снялись с места, и Роза догнала их лишь на шоссе, где они пытались остановить попутные машины.
