Татьяна Степанова - Колесница времени

Ознакомительная версия.

— Стой где стоишь.

И Раиса Павловна осталась перед ним на месте. И в странной позе — согнув ноги в коленях, чуть присев даже, чтобы он мог дотянуться.

А он ударил ее снова по лицу. Еще и еще.

И кто бы мог предположить из тех, кто видел Раису Павловну Лопыреву публично — в ее офисе в отеле «Москва», за «круглым столом», который она собирала в инициативном комитете для обсуждения животрепещущих, как ей казалось, вопросов, в кабинетах больших начальников, в думских кулуарах, где она так часто раздавала интервью журналистам, — да, кто бы мог предположить, что в супружеской спальне при закрытых дверях она униженно стоит вот так на полусогнутых, едва ли не руки по швам, когда муж-калека бьет ее с такой остервенелой и вроде бы совершенно неоправданной злобой.

За что?

Уж не сошел ли с ума Петр Алексеевич?

— Петя, Петя, Петяяяяяяяяяя…

— Молчи!!

Из носа Раисы Павловны хлынула кровь. И лишь тогда муж ее перестал бить.

— Казнишь меня, как палач. — Раиса Павловна всхлипнула.

— Молчи, морда… мордень…

Петр Алексеевич вытер руку, испачканную в крови и соплях жены, об одеяло. Раиса Павловна, шатаясь, направилась к двери ванной, смежной со спальней. Она умывалась там долго. А на кухню за чаем для мужа уже не пошла.

Потом она вернулась — уже умытая, с примочками на лице, и тихонько разделась — сняла халат, легла на свою кровать, укрывшись до подбородка.

Петр Алексеевич нажал кнопку на пульте, и в спальне погас свет.

Утро началось как-то вяло. Потеплело, но небо все в серых сырых тучах. Завтрак снова накрыли на кухне, но за столом Катя увидела только Женю. А где же все?

— Тете нездоровится, голова разболелась. Гена и Герман уже позавтракали. Папа делает лечебную гимнастику, а это долго в его случае, а Данилу где-то носит. Опять бегает, энергию тратит неуемную.

Так пояснила Женя, наливая Кате черный кофе.

Кате припомнился вчерашний разговор за ужином. И после ужина.

Она уже собиралась идти после ужина к себе, стояла у окна, смотрела в темный сад, Данила подошел к ней сам:

— Не воображай, — сказал он, — я не хотел тебе понравиться.

— Я и не воображаю, — Катя пожала плечами.

— Но нравлюсь я многим.

— Головокружение от успехов.

— А тебе у нас понравилось? — спросил Данила. — Вот здесь?

— Я рада Женю повидать и Петра Алексеевича.

— Но тебе понравилось у нас тут? — настойчиво допытывался Данила.

— Нн-нет. Не очень, — призналась Катя.

— Modus cigitanti, modus dicendi — образ мышления, манера выражаться, да?

— Не в манерах дело.

— Но ты все равно приезжай к нам почаще. И Женьку не оставляй. — Данила смотрел на Катю. — Так ты пойдешь со мной?

— Куда?

— В Большой театр, я же пригласил тебя.

В другой бы раз Катя ответила — это вряд ли. Но сейчас… она ведь обещала Лиле помочь разобраться. А не общаясь со всеми фигурантами это невозможно.

— Я твой номер мобильного из мобилы сестры свистнул, — признался Данила. — Я тебе позвоню, достану билеты. Опера, балет?

— На твое усмотрение, — ответила Катя.

Считай, что я сказала — «да»…

Такая вот беседа после ужина, а утром Данила не появился. Женя предложила, как и вчера, прогуляться.

Они оделись потеплее и вышли за ворота. Прошли по пустой тихой улице и углубились в лес. Женя вела Катю к Москве-реке.

— У Данилы была девушка? — спросила Катя.

— У него все девушки на час. — Женя ногой ворошила палую листву.

— Я к тому, что выходные и праздник, а он дома. И подружку не привез.

— У него подружки не задерживаются. Ты не обращай на него внимания.

— У него ссадины на лице.

— Это из-за бокса. Подпольные матчи на деньги, в ангарах их устраивают. Мафия, конечно, а кто же еще? Я его сколько раз просила. Он не слушает меня. Боюсь, убьют. Там ведь как — сначала бокс на ринге, а потом драка болельщиков.

— Убили твоего шофера, — сказала Катя. — Далеко отсюда то место?

Она прекрасно знала ответ. Но надо, надо говорить о самом важном.

— Возле станции, в другой стороне. Тут наш лес, тут спокойно.

— А мне не по себе что-то, — призналась Катя «доверчиво», — как я про убийство шофера узнала…

— Я стараюсь об этом не думать. Что я могу сделать? Что я могла сделать?

— А выходит, ты — последняя, кто видел его перед смертью, — заметила Катя. — Ты же сказала, что он отдал тебе документы из сервиса?

— Да, Фархад их мне отдал. Я из окна видела — папа с ним в саду разговаривал. А потом спустя какое-то время приехал Герман.

— Он сказал, что твоего шофера не видел в тот вечер. А у Германа кто-то есть?

— У него квартира на Тверской-Ямской, там много всякого народа кружится. Он старается широкие связи поддерживать со всеми, он же пиарщик. Он никогда не был женат. Они с Данилой ходят по клубам. Развлекаются. Холостяки есть холостяки. А что, тебе Герман понравился?

— Очень даже ничего, — усмехнулась Катя, — твоей тете с ним работать, наверное, приятно.

— Он пиарщик, — снова повторила Женя. — Они дьяволу готовы душу продать ради того, чтобы пиар шел и деньги капали. Герман по характеру на мою маму похож.

— На маму? Как это?

— Ну, она тоже любила шум, компании. Всегда вокруг нее большая тусовка — друзья, друзья друзей, мужчины. Папа ненавидел все это — всю эту светскую жизнь. А мама жить без этого не могла, сразу впадала в хандру.

— Красивая женщина.

— Красавица. Я так порой тоскую о ней.

— Я ее помню. Раиса Павловна совсем мало ее напоминает.

— Тетя другая.

— Твой отец быстро женился?

— Он в клиниках почти год лежал после аварии. Потом это кресло инвалидное. Бизнес стал по швам трещать. Мы постепенно разорялись. А тетя Рая имела достаточно своих денег, она уже тогда умела устраиваться к власти поближе. Папу она всегда жалела. А маму… знаешь, она ее осуждала при жизни. Ну, за ее стиль, за поведение…

— За поведение?

— Мама ведь изменяла отцу, — сказала Женя, — и мы об этом знали. И я, и брат. И сам папа. Чего они разводиться-то собрались?

— Но ведь не развелись же.

— Не развелись. А потом мамина смерть все уравняла. — Женя шла, прихрамывая. — Отец женился на тете Рае. Она его и морально поддержала и выходила после аварии, и деньгами тоже… Фактически это все ее — дом, где мы живем, деньги. Папа хорохорится, но он только бумаги подписывает у юристов.

По тропинке они вышли на высокий берег Москвы-реки.

— Хорошо тут у вас, — сказала Катя.

— А ты приезжай почаще, ладно?

Катя обняла подругу за плечи. Они смотрели на темную стылую осеннюю воду. И внезапно…

Нет, описать словами это невозможно.

Словно резкий укол.

Мурашки по спине.

Катя резко обернулась назад.

Стена леса. Голые деревья, а кусты все еще в желтых и багряных листьях.

Мертвая звенящая тишина.

Но в этой тишине…

Катя поклясться была готова: за ними кто-то наблюдает.

Герман Дорф стоял за толстым стволом большого раскидистого дерева с морщинистой корой. Он отлично видел и тропинку, и крутой берег Москвы-реки.

Две девушки, вышедшие на прогулку из дома, остановились как раз там, на утоптанной площадке, откуда открывался великолепный вид на реку.

По реке они все вчера мчались на катере, рассекая волны…

А сейчас две девушки стояли на краю обрыва, спиной к Герману Дорфу.

Так что подойди неслышно, протяни руку и столкни.

Обеих вниз.

А потом и сам туда за ними, в вечный покой. Быть может, легче это сделать вместе? Не одному? За компанию?

Некоторые мысли странны сами по себе. Они гибельны и опасны. Но словно крохотный неумолимый бур, они сверлят, и сверлят, и сверлят мозг.

Непреодолимое искушение…

Так и тянет…

Потому что никто, никто, никто не видит.

И не узнает.

Но нет…

Герман Дорф бесшумно попятился и скрылся в кустах орешника. Через пять минут он уже шагал по улице поселка. Вошел на участок, набрав код домофона на панели у калитки.

В саду и в патио — никого. На кухне — звяк, звяк, звякает столовая посуда и шумит вода. Горничная-филиппинка убирает со стола после завтрака.

— Герман, доброе утро.

Дорф обернулся — за его спиной на дорожке сада Раиса Павловна. Он вгляделся в ее лицо. Примочки помогли, но не так, как того хотелось бы. Не полностью.

— Он опять поднял на вас руку? — спросил Герман.

Раиса Павловна дотронулась до виска. Она шла от гаража в сторону дома. В гараже стояла ее машина, но Раиса Павловна в это утро не собиралась никуда уезжать.

— Этому надо положить конец, — сказал Герман.

— Бог простит, — прошептала Раиса Павловна.

— Но это ведь ни в какие ворота, он бьет вас!

Ознакомительная версия.