- Моих не будет, я брал аккуратно, - сказал Агрба.
Войцеховский смотрел на Щербу, пытаясь уловить неожиданный поворот мысли того.
- Очки Кубраковой! - сообразил Скорик.
- Вот-вот, - задергал головой Щерба. - Мы ведь какую конструкцию соорудили? Некто привез Кубракову к обрыву, дал ей что-то прочитать, она достала очки. Успела прочитать или нет - не знаем. Но очки выронила и оказалась в воде. Если допустить, что это был Назаркевич, то он мог ей дать именно это чтиво, - указал он на папочку, - которое, уезжая с того места, сунул в "бардачок". Бумага сама по себе чисто деловая, но... Хотелось бы знать, держала ее в руках Кубракова или нет.
- А зачем ему было обычную деловую бумагу подсовывать ей читать именно на обрыве? Ведь никакой срочности в ее содержании нет, - удивился Скорик.
- Вы что, Виктор Борисович, мстите мне за мои подобные вопросы вам? засмеялся Щерба. - Тут вы правы, а ведь действительно - зачем? И еще, Щерба поверх очков посмотрел на каждого из троих и произнес, словно его осенило: - При характере взаимоотношений Кубраковой и Назаркевича с чего бы их вдруг потянуло на этот обрыв? Ведь возвращались по трассе домой. Странное обоюдное желание. Это вопросец вам, Виктор Борисович, в отместку: вы ведь уже в глубине души накручиваете все вокруг Назаркевича.
- Ничего я не накручиваю, - насупившись, ответил Скорик.
- Хорошо. Подождем, что скажет Адам Генрихович, - сказал Щерба.
- Подождите, - Войцеховский, все время вертевший в пальцах колпачок с гофрированной поверхностью, сунул его в карман, взял папочку Назаркевича и вышел.
Вслед за ним последовали Скорик и Агрба.
- Значит я поехал по базам, - сказал Агрба. - Только заскочу домой переоденусь.
- Наведывайся и в аптекоуправление. К вечеру созвонимся, - сказал Скорик.
20
Скорик сидел у себя в кабинете, смотрел в окно, раздумчиво щелкал зажигалкой, которую забыл на столе Войцеховский. Начинался перерыв. В столовую идти не хотелось - очередь, мухи, вонь от разваренной капусты и подгоревшего на противнях старого жира. Он позвонил Кате, она оказалась в другом помещении; узнав, кто ее спрашивает, сотрудница игривым тоном произнесла: "Виктор Борисович?! Сейчас я разыщу Катюшу, вы подождите, я быстренько". Потом трубку взяла Катя:
- Что, милый? - У тебя что-то пожевать есть? Не хочется идти в столовую.
- Найду, прибегай. Мы как раз собираемся пить кофе.
Он знал, что Катя всегда брала с собой термос с кофе, бутерброды. Они там, несколько сотрудниц, в перерыв ели вскладчину - вываливали, кто что принес...
Научно-исследовательская лаборатория судебных экспертиз находилась в десяти минутах ходьбы от прокуратуры. Скорик поднялся на второй этаж и сразу направился к маленькой комнате, где были стол, газовая плита, мойки и небольшой буфет с минимумом посуды.
Катя и еще три сотрудницы жевали бутерброды. Ему уже было приготовлено место, поставлена тарелка. Все сидели спокойно, и лишь одна неприятно суетилась вокруг него - то и дело вскакивала, подносила помидоры, огурцы, пиалушку с молодым картофелем, посыпанным укропом, выбирала самую нежирную колбасу и накладывала в его тарелку. Это раздражало, но он улыбался: "Спасибо, спасибо, достаточно". Он сразу по голосу узнал, что это та, которая сняла трубку, когда он позвонил. Она была молода и некрасива, худа, плоскогруда, какое-то "существо без тела", - как определил Скорик, - у нее был неправильный прикус, нижняя челюсть выступала вперед. Он ловил на себе ее восторженный и какой-то ожидающий взгляд. "Девственница или сексуально-голодная, - жестко подумал он. Неужели найдется кто-нибудь, кто разденет ее и ляжет с нею? Неужто она не побоится, чтоб мужик разглядывал ее голую?" - он посмотрел на Катю, прикрыл глаза, вспомнил ее всю и сладкий ком скользнул в горле. Длилось это секунды.
Поев, женщины ушли, оставив их вдвоем. Катя мыла посуду над раковиной с облупленной эмалью. Он подошел сзади, обнял, прижал ее.
- Ну что, Витюша? - она повернула голову.
- Да так, - подмигнул, отпуская ее. - Спасибо, хорошо накормили.
- Поздно придешь?
- Черт его знает...
Скорик спустился в холл, когда с улицы вошел Войцеховский.
- Какими судьбами? - спросил он.
- Зашел попить кофейку.
- Ясно.
- А ты чего сюда?
- Хочу полистать у них один каталог, - как-то загадочно сказал он.
- Что с бумагами Назаркевича? Есть какие-нибудь пальцы?
- Сделаем, сделаем. Ты что думаешь, у меня одно убийство Кубраковой?
- Значит, убийство?
- Не прикидывайся, Витя. Я высказал то, о чем думаем все мы, Войцеховский направился к ступеням...
Коллега Скорика сидел за своим столом, стучал на пишущей машинке.
- Тебе звонили, Витя, - протянул он бумажку. - Просили связаться.
"Кубраков" - прочитал Скорик и тут же потянулся к телефону. Трубку сняли сразу.
- Александр Павлович? Это следователь Скорик. Здравствуйте.
- Я приехал на день. Что слышно? - спросил Кубраков.
- Делаем все, что необходимо.
- Долго.
- Такая работа, - в Скорике вскипало раздражение.
- Если я вам нужен, приходите. Я потому и звонил.
Скорик хотел поблагодарить, отказаться, были более срочные дела, но подумал: "А почему бы нет? Хорошая оказия. Еще раз посмотреть ее кабинет, стол в спокойной обстановке".
- Когда вам удобно?
- В шестнадцать часов.
- Годится.
- Жду.
Во дворе у входа в дом стоял "уазик" с военными номерами, рядом с гражданским водителем сидел солдат. "Наверное, машина Кубракова", - решил Скорик и вошел в подъезд.
Кубраков открыл сразу, повел в большую комнату. На столе в тарелке Скорик заметил с полбанки тюльки в томате и две открытые бутылки пива, одна почти пустая.
- Садитесь, пива хотите?
- Можно.
Кубраков вытащил из серванта сервизную чашку, налил.
- Я приехал взять кое-какие мамины вещи, - сказал он. - Как у вас движется? - спросил без обиняков.
- Продвигается. Это же не маникюр делать, Александр Павлович.
- Все понятно. Сестра моя была не сахар, но справедлива. Крутая, одним словом. Она и Яловского пыталась стреножить. Дело свое любила. За что же ее и кто?
- Если б мы поняли, за что, легче было бы ответить "кто". И наоборот... А у вас нет никаких предположений?
- Я уже ломал голову и маму выспрашивал. Но ничего не придумали.
- Если не возражаете, я бы хотел еще раз осмотреть комнату Елены Павловны.
- Смотрите. А я пока мамины вещи соберу.
Ничего не изменилось в комнате с тех пор, как Скорик побывал здесь впервые. Он скрупулезно пересмотрел все папки и бумаги на письменном столе. Еще раз перелистал календарь, где прошлый раз обнаружил надпись: "Вячину". Ничто не мешало ему сейчас рыться в ящиках и тумбах. Затем распахнул платяной шкаф, долго смотрел на платья, кофточки, блузки, порылся в карманах плаща и пальто. С левой стороны шкафа на полках лежало дамское и постельное белье. Дотошно перебрал его и в стопке простыней, под самой нижней, обнаружил фотографию: любительский снимок размером с конверт, молодой мужчина в очках. На обороте надпись, "Ты напрасно это сделала. Я любил тебя. Олег". Скорик положил снимок в карман, закрыл шкаф, огляделся: тот же истертый ковер на полу, зеркало на стене, тахта, тумбочка. И тут на тумбочке он увидел автоответчик. "Неужели я тогда не заметил его?" - удивился. Аппарат был пустой. Скорик выдвинул ящик тумбочки. Там среди тюбиков крема, губной помады, бижутерии, шпилек и капроновых бигуди лежало две кассеты. Он вставил одну, нажал пуск, долго ждал, прогнал пленку до конца, но она была либо чистой, либо все записи стерли. Со второй кассетой повторилось то же самое - ни звука, и только на самом конце пошли записи, их было три, с небольшим интервалом:
"Меня нет дома. Говорите". "Елена Павловна, это Ставицкий с авиаремонтного. Я смогу, как и обещал, дать вам немного бериллиевой бронзы. Надеюсь, и вы поможете мне. Жду вашего звонка".
"Меня нет дома. Говорите". "Елена Павловна, это Назаркевич. Я пытался попасть к вам перед вашим отъездом в Германию. Но вы не пожелали меня принять. Теперь я не жалею. Так, на автоответчик мне легче: вы не перебиваете меня, а я не вижу вашего презрительного взгляда. Я отвергаю ваши обвинения, связанные с химфармзаводом. Напрасно вы не захотели меня выслушать. Когда-нибудь вы еще об этом пожалеете".
"Меня нет дома. Говорите". "Елена Павловна, это Яловский. Куда это вы запропастились? Уже половина первого ночи. Я дважды звонил вам. Когда бы вы не пришли, позвоните".
Скорик стоял, оценивая услышанное. Аппарат работал, кассета вертелась немо, вхолостую. Потом раздался щелчок, - кончилась пленка, "Ответчик" выключился автоматически. Прошло какое-то время, прежде чем Скорик, словно очнувшись, стал перематывать пленку, отыскивая то место, где начинал звучать голос Назаркевича. Прослушав внимательно его монолог еще раз и как бы примерив к своим размышлениям, Скорик выключил аппарат и вышел в столовую.
- Александр Павлович! - позвал он.
