Мы пробыли в Париже до конца октября. Двадцать, если не тридцать раз смотрела я кинофильм, в котором снята Мики во время каникул. Я изучила ее движенья, походку, манеру внезапно бросать взгляд в мою сторону — в объектив.
— Она была так же порывиста и в разговоре, — сказала Жанна. — Ты говоришь слишком медленно. Она постоянно начинала новую фразу, не договорив предыдущую, перескакивала с одной мысли на другую, как будто слова для нее — пустой звук, как будто ты уже все поняла.
— Надо думать, она была умнее меня.
— Я этого не сказала. Попробуй еще раз.
Я попробовала. Выходило похоже. Жанна давала мне сигарету, подносила огонь, пристально в меня вглядывалась.
— Куришь ты, как она. Вот только куришь ты по-настоящему. Мики делала одну-две затяжки и бросала сигарету. Запомни хорошенько: к чему она ни притронется, она тут же бросает… Больше нескольких секунд она на одной мысли не останавливалась, платья меняла три раза в день, мальчиком увлекалась не больше недели. Сегодня ей нравился сок грейпфрута, а завтра — водка. Вот так, две затяжки — и гаси. Это нетрудно. Затем можешь тотчас же закуривать другую сигарету. Получится очень хорошо.
— И накладно, верно?
— Постой, это уже сказала ты, а не она. Никогда так не говори.
Жанна посадила меня за руль своего «Фиата». Поупражнявшись немного, я оказалась в состоянии водить автомобиль без особого риска.
— Что стало с машиной Мики?
— Сгорела дотла. Ее обугленный остов нашли в гараже. С ума сойти, ты вертишь баранку точь-в-точь как она! Не так уж ты была глупа — умела, значит, наблюдать. Правда, никакой другой машины, кроме машины Мики, ты не водила. Если будешь умницей, когда будем на юге, я куплю тебе автомобиль на «твои» деньги.
Она одевала меня, как Мики, подкрашивала меня в точности так же, как красилась Мики. Я носила грубо-шерстяные широкие юбки, белое, бледно-зеленое, бледно-голубое белье, лодочки фирмы Рафферми.
— Как тебе жилось, когда ты работала каблучным мастером?
— Паршиво. Повернись! Дай-ка я погляжу на тебя.
— Когда я поворачиваюсь, у меня болит голова.
— Ноги у тебя красивые. У нее были тоже хороши, впрочем, я уже не помню. Голову она держала выше. Вот так, смотри. Ну-ка, походи!
Я ходила, садилась. Вставала. Делала несколько па вальса. Выдвигала ящик стола. Разговаривая, поднимала указательный палец. Смеялась звонким, высоким смехом. Останавливалась, очень прямая, выставив ногу вперед, так что одна ступня была перпендикулярна другой. Говорила: «Мюрно, вот умора, я сойду с ума, честное слово, какая же я бедная, то люблю, то не люблю, то одно, то другое, пропасть всякой всячины, ты ведь знаешь». Глядя исподлобья, я с сомнением качала головой.
— Недурно. Когда сидишь в такой юбке, показывай ноги не больше, чем необходимо. Убирай их, держа всегда сдвинутыми и параллельно. Вот так. Иногда я уже не могу вспомнить, как она это делала.
— Знаю: лучше, чем я.
— Этого я не говорила.
— Но думаешь. Ты злишься. Я стараюсь, как могу. Знаешь от всей этой штуковины у меня голова идет кругом.
— Вот-вот, я как будто слышу ее. Продолжай.
Жалкий реванш Мики: возобладав над прежней Доменикой, она жила во мне,
Это она моими отяжелевшими ногами, моим истощенным мозгом.
Однажды Жанна повела меня к друзьям Мишели Изоля. Она не отходила от меня, рассказывала, как я несчастна, и все сошло гладко.
На другой день она позволила мне отвечать на телефонные звонки. Какие-то люди выражали мне сочувствие, уверяли, что безумно волнуются, умоляли принять хоть на пять минут. Жанна брала второй наушник и потом объясняла, кто со мной говорил.
Однако в то утро, когда позвонил любовник До — Габриель, Жанны не было дома. Он сказал, что знает о моем несчастье, и объяснил, кто он такой.
— Я хочу вас видеть, — добавил он.
Я не знала, каким голосом ему отвечать, от страха сказать что-нибудь невпопад я совсем онемела.
— Вы меня слышите? — спросил он.
— Я не могу вас сейчас принять. Я должна подумать. Вы не представляете, в каком я состоянии.
— Послушайте, мне нужно вас видеть. Уже три месяца я не могу к вам попасть, и теперь-то вам от меня не уйти. Мне необходимо кое-что узнать. Я иду к вам.
— Я вас не впущу.
— Тогда берегитесь! — сказал он. — У меня есть одно прескверное свойство: я упрям. На ваши несчастья мне наплевать. С До случилось большее несчастье, она погибла. Так мне приходить или нет?
— Умоляю вас! Вы не понимаете. Я не хочу никого видеть. Дайте мне время опомниться. Обещаю, что приму вас немного погодя.
— Я выхожу! — сказал он.
Жанна пришла раньше Габриеля и приняла его. Я слышала их голоса в передней на нижнем этаже. Я лежала на кровати, прижав стиснутый кулак в белой перчатке ко рту. Через несколько минут входная дверь захлопнулась, вошла Жанна и обняла меня.
— Он не опасен. Думает, наверное, что был бы подлецом, если бы не пришел расспросить тебя, как погибла его подруга, но он этим и ограничится. Успокойся.
— Я не хочу его видеть.
— И не увидишь. С этим покончено навсегда. Он ушел.
Меня приглашали. Я встречалась с людьми, которые не знали, как со мной обращаться, и ограничивались тем, что, расспросив Жанну, желали мне бодрости.
Однажды в ненастный вечер Жанна устроила даже маленький прием на улице Курсель. Состоялся он за два-три дня до нашего отъезда в Ниццу и был для меня своего рода экзаменом, генеральной репетицией перед моим вступлением в новую жизнь.
Жанны поблизости не оказалось, когда я увидела, что в одну из зал на нижнем этаже, где я находилась, входит никем не приглашенный Франсуа Руссен. Жанна тоже заметила его и, переходя от одной группы к другой, спокойно направилась ко мне.
Франсуа объяснил мне, что явился не как назойливый любовник, а в качестве секретаря, сопровождающего своего патрона. Тем не менее он, видимо, был очень не прочь напомнить о себе и как о любовнике.
Взяв Жанну под руку, я велела Франсуа уйти.
— Мне необходимо с тобой поговорить, Мики, — настаивал он.
— Мы уже поговорили.
— Я не все тебе сказал.
— Ты мне достаточно нарассказывал.
Я увела Жанну подальше от него. Он тотчас же ушел. Когда он надевал в прихожей пальто, его взгляд скрестился с моим взглядом. Глаза его не выразили ничего, кроме ярости, и я отвернулась.
К ночи гости разошлись. Жанна долго обнимала меня, сказала, что я оправдала ее надежды и что нам все удастся, уже удалось.
НИЦЦА
Отец Мики, Жорж Изоля, был очень худ, очень бледен и стар. Голова у него тряслась, он смотрел на меня глазами, полными слез, не решаясь поцеловать. А когда он все-таки меня поцеловал, я разрыдалась. В это мгновение я пережила нечто совершенно нелепое: я не чувствовала себя ни испуганной, ни несчастной; напротив, я ошалела от счастья, от того, что он так счастлив. Кажется, я на несколько минут забыла, что я не Мики.
Я обещала отцу снова его навестить, уверяла, что выздоровела. Я оставила ему разные подарки и сигареты, но при этом у меня было ощущение, что я делаю гнусность. Жанна увела меня. В машине она дала мне выплакаться, затем, извинившись, сказала, что должна воспользоваться моим состоянием: она условилась о встрече с доктором Шавером. Жанна сразу же повезла меня к нему, так как считала, что со всех точек зрения лучше, чтобы он видел меня именно в этом состоянии.
Шавер действительно пришел к выводу, что свидание с отцом было для меня сильной встряской и может задержать мое выздоровление. Он нашел у меня крайнее физическое и нервное истощение и велел Жанне ограждать меня еще некоторое время от общения с людьми. Этого она и хотела.
Доктор Шавер оказался именно таким, каким я его помнила: грузным, с бритой головой и толстыми руками мясника между тем я видела его только раз между двумя вспышками белого света, до и после моей операции. Он сообщил мне, что его зять, доктор Дулен, беспокоится за меня, и показал мою историю болезни, которую тот ему переслал.
— Почему вы перестали к нему ходить?
— От этих сеансов, — вмешалась Жанна, — она приходила в ужасное состояние. Я позвонила ему, и он сам счел за лучшее их прекратить.
Шавер был старше, а может быть, и решительнее Дулена и сказал Жанне, что обращается не к ней и будет ей признателен, если она оставит нас на наедине. Жанна наотрез отказалась.
— Я хочу знать, что с ней делают. Я вам доверяю, но не оставлю ее наедине ни с кем. И она, и вы можете говорить в моем присутствии.
— Что вы в этом смыслите? — сказал Шавер. — Из истории болезни видно, что вы действительно присутствовали при всех ее беседах с доктором Дуленом. Он и не достиг никаких результатов после ее выхода из клиники. Хотите вы ее вылечить или нет?
— Я хочу, чтобы Жанна осталась, — сказала я. — Если она уйдет, я тоже уйду. Доктор Дулен обещал, что память вернется ко мне очень скоро. Я выполняла все его указания. Играла кубиками и стальными проволочками. Часами рассказывала ему о своих переживаниях. Он сделал мне несколько уколов. Если он ошибся, то не по вине Жанны.
