— Украл повозку с оленем, нанял карликов, взял напрокат костюм Снежной королевы и увез Антошу, — разъяснила Маруся. Увидела лицо подруги и поспешила добавить: — Это шутка.
— Вы давно знакомы с супругами Капустиными? — попытался загладить ее неудачную шутку Самойлов.
— Валентину я знаю с детства — рядом жили, а Валентина мы не поделили уже студентками, — тихо сказала Маруся.
— И кто уступил? — по-деловому поинтересовался Самойлов.
— Я уступила, когда поняла, что ему ребенок наш в тягость, — совсем потухла глазами Мария.
— Только идиот может задавать подобные вопросы, — не выдержала спокойного обсуждения Элиза. — «Кто уступил?» — передразнила она следователя. — Кто не стал Капустиной, тот и уступил, это же и дураку понятно!
— Не скажите, — Самойлов поднес ей чашечку на блюдце. — В данном контексте мои вопросы таили в себе некоторую ловушку, намек на абсурдность обладания. Кто стал женой, а кто остался любимой женщиной? А?
Элиза не ответила. Она была занята тем, что осторожно поднимала вверх чашечку, полную горячего чая, стараясь снизу разглядеть ее дно.
— Чай горячий, — предупредил Самойлов, несколько обескураженный ее действиями.
— Действительно — китайский фарфор? — шепотом, чтобы ни вздохом, ни голосом не потревожить напряжения руки, спросила Элиза.
— Девятнадцатый век, — кивком головы подтвердил ее предположение Самойлов.
— Я думала — восемнадцатый, — разочарованно заявила Элиза, стукнув чашкой о блюдце. Осмотрела присутствующих и скривила рот в скептической усмешке. — Мой зять, и — любовь? Я вас умоляю!..
— Вы настолько хорошо знаете своего зятя? — присел рядом с нею на диван Самойлов. — Хотите нам рассказать что-то личное?
Поскольку Элиза замолчала в растерянности, он, торопясь, продолжил:
— Когда юный студент был женихом вашей дочери, вы много времени проводили вместе. Я видел фотографии, это ведь вы снимали Капустина с обнаженным торсом? Как это тогда называлось? Ваш зять сказал…
— Хватит, — отозвалась Элиза, у нее покраснели скулы.
— Он сказал, что это был неплохой заработок для студента, — поспешил Самойлов. — А в основном…
— А в основном, — перебила Элиза, — я устояла перед его обаятельной наглостью. Мне себя упрекнуть не в чем.
— А я всегда думала, что не устояла, — заметила с угла другого дивана Маруся.
— Вы все с ума посходили, — встала Валентина. — О чем вы здесь говорите? Где мой сын?… — подумала и поправилась: — То есть наш… то есть твой сын?! — она ткнула в Марусю пальцем. — По закону это мой ребенок. Я хочу знать, где он находится, я хочу его видеть!
В этот момент девочка Лера вскочила, подбежала к матери и, крепко ее обхватив, прижалась.
— Давай быстрее вернем Антошу, — попросила она шепотом.
— Он в Германии, — с готовностью ответила Элиза. — Грек сказал, что позвонит, как только окажется с ребенком в безопасном для наших законов месте. Он позвонил в прошлую среду ночью. Хотя я советовала ему вернуть ребенка законно — по суду.
— По суду? — беспомощно посмотрела на следователя Валентина.
— В чем-то ваша мать права. Законного усыновления не было. Анализы подтвердили, что вы не являетесь биологическими родителями Антона Капустина. Кстати, где эти результаты? — Самойлов тоже встал и теперь нависал над Элизой.
— У Марка, конечно, — хмыкнула та. — Он оплатил мне их стоимость плюс моральный ущерб.
— В чем, разрешите спросить, заключался этот ущерб? — удивленно наклонился к Элизе Самойлов, отчего ей стало совсем неуютно.
— Я купила пистолет, — прошептала она, завороженно глядя вверх, в свирепые глаза. — Я хотела убить Машку Мукалову. Он вернул мне пятьсот долларов за пистолет.
— Мама! — воскликнула Валентина, пошатнувшись.
Лера подвела ее к дивану, сама села в ногах на ковер.
— Очень интересно, — удовлетворенно выпрямился Самойлов. — А вы сказали ему, что подразумеваете под ущербом?
— Конечно, нет! — возмутилась Элиза. — Вы меня считаете совсем безнравственной? Я не могла сказать мужчине, что собираюсь убить женщину, усы которой он до сих пор вспоминает с тоскливым восторгом!
Самойлов почти силой отобрал у нее все еще полную чашку с чаем и отнес на стол.
— Странно, — заметил он, не поворачиваясь, — пистолет, убийство… Это совсем не вяжется с вашим образом меркантильной эгоистки.
— Вы не сказали «умной».
— Что? — развернулся Самойлов.
— Сначала умной, потом — меркантильной, а уже потом — эгоистки. Я очень надеялась на судебный процесс.
— А до суда вы не собирались убивать гражданку Мукалову из пистолета? — заинтересовался следователь.
— Конечно, не собиралась! В идеале ее должны были посадить. Это она все завертела! А вот если бы не посадили, только тогда я… Грек имел все шансы на успех, но он предпочел бежать с ребенком. — Элиза задумалась. — И что-то мне подсказывало, что Марию накажут условно. Я очень хорошо знаю свою дочь. Она абсолютно лишена эгоизма даже в необходимых для выживания дозах, то есть в плане личного интереса — непроходимо глупа. Наверняка бы написала к суду слезливое объяснение, что она все знала о подкинутом ребенке и даже сама умоляла Марию в роддоме отдать его ей.
— Тут появляетесь вы с пистолетом и берете на себя карательные функции, — кивнул Самойлов. — И вы ради торжества справедливости согласны были сесть за преднамеренное убийство? Никогда не поверю. Расскажите же нам, в чем заключался ваш умный ход меркантильной эгоистки.
Поверженная Элиза опустила голову и прошептала:
— Если бы Марию не посадили, я… я потом подложила бы пистолет зятю. Мотив налицо. Он бы сел надолго.
— Элиза?! — вскочил папа Валя.
— Хватит изображать покаяние, — обратился к Элизе Самойлов. — Вы прекрасно знаете, что намерения ненаказуемы.
— Их обоих просто не стало бы, — подняла голову Элиза. — Как никогда и не было. Испугалась, детка? — обратилась она потеплевшим голосом к Лере. — Надеюсь, ты не веришь в этот бред? Воспринимай мое признание как артистический дивертисмент. Этакий детективный экспромт, моноспектакль для близких родственников. Нравится? Кстати, когда я снималась в рекламе кофе, один режиссер сказал…
— А где, позвольте спросить, предмет реквизита? — перебил Самойлов. — Где пистолет?
— Выкинула в реку, — с готовностью призналась Элиза. — Как только грек позвонил из Германии, сразу и выкинула.
— Вот и ладненько, — потер ладони Самойлов. — Подведем итог? Я считаю расследование законченным и хочу уверить присутствующих, что не собираюсь никого обвинять. Если у супругов Капустиных появится желание отстоять свое право на ребенка законным путем, они должны будут начать этот путь с заявления на мошенницу, совершившую, можно сказать, должностной подлог, — на Марию Мукалову. В таком случае ей будет предъявлено обвинение и в сговоре о продаже ребенка, хотя, если гражданин Америки Марк Корамис является биологическим отцом этого ребенка и если… — запутался следователь, — если этот ребенок был зачат вследствие физического контакта… В общем, я хочу вам посоветовать сначала поговорить с Корамисом. У вас есть несколько дней на принятие решения, после чего либо я занимаюсь отчетом по проведенному по вашему заявлению следствию, либо вы забираете это самое заявление. Теперь я хотел бы выслушать, что имеет нам сказать по данному вопросу Валерия Валентиновна.
Лера встала с пола и спросила:
— Когда мы поедем за Антошей?
Выждав несколько минут молчания, во время которых супруги Капустины растерянно переглядывались, Мария Мукалова сидела, закрыв глаза и не двигаясь, а Элиза встала и теперь бесцеремонно трогала глиняные свистульки из Вятской области на открытой полочке комода, Самойлов кашлянул и заметил:
— Если это все, что ты хотела сказать, то придется подождать с ответом. Пусть родители подумают несколько дней. Уверен, как только они выберут оптимальное решение, сразу же сообщат тебе об этом.
После этих слов Леры все встали и, торопясь, двинулись к выходу. Заплутав в длинном коридоре, гости странным образом оказались в маленьком пространстве кухни, причем в предельной близости друг от друга. Хозяин кухни в нее уже просто не поместился. Не произнося ни слова, они начали толкаться и шумно сопеть. Потом Валентин Капустин вскрикнул, и Самойлов выдернул в коридор за руку Элизу, остервенело дырявящую своим тонким каблуком ботинок зятя. В коридоре он пошел впереди и услышал, как Лера спросила:
— Муму, я одного не понимаю, зачем ты тогда мне собаку купила?
— А все остальное, услышанное здесь, ты понимаешь? — с отчаянием в голосе спросила Маруся.
— Все остальное имеет свое логическое объяснение, а про собаку я не понимаю.
