аккуратно, чтобы Галина Серафимовна не впала в еще больший обличительный раж. Ему некогда было тратить время на эмоции, только на факты. На работу надо. – С кем она изменяла деду?
– Так ясно с кем. С этим своим. Муженьком будущим. У них роман начался, когда Саша еще жив был. Конечно, она же молодая была, темпераментная. Не хватало ей удовольствия с шестидесятипятилетним мужчиной. Молодой жеребец нужен был. Вот она и спуталась с этим Максимовым. А Саша и слышать ничего не хотел. Я, когда узнала, решила ему глаза открыть на то, какую змею подколодную он на своей груди пригрел, да еще и квартиры ей покупал, но он меня и слушать не стал. Выгнал из дома.
– Погоди, баб Галь, что-то я не понимаю ничего, – признался Гордеев, который всю эту информацию слышал впервые. – Ты что, узнала, что Рената изменяет деду, и пришла открыть ему глаза?
Из его собеседницы словно выкачали весь воздух. Она вяло обмякла на табуретке, морщины стали глубже, лицо заострилось, и Александр испугался, что ей сейчас станет плохо. Еще одного трупа в результате сердечного приступа он не потянет.
– Была такая глупость, – еле слышно произнесла она. – Они с Максимовым в гостинице встречались. В «Метрополе». А у меня там дочка подруги на рецепции работала. Она и рассказала. Я, конечно, сразу не поверила, мало ли что. Выследила их, убедилась. А потом решила Саше рассказать, чтобы он знал, на кого меня променял. А он даже слушать не стал. Велел мне убираться, и все.
– И когда это было?
– Да за пару дней до его смерти, – тихо сказала Корнеева.
– То есть ты его тогда видела в последний раз?
– Да, – еще тише повторила она.
– Баб Галь, а как он выглядел?
Теперь у нее на лице отразилось непонимание.
– Что значит – как выглядел? Как всегда. Ты что, забыл, как выглядел твой дед?
– Нет, может, он был бледен или тяжело дышал, или жаловался на здоровье? Может, он разволновался от твоих слов? Я не знаю.
– Я очень волновалась от своих слов. И от его слов я волновалась еще больше. Это было так унизительно. Весь этот разговор. И такая ненависть у него во взоре горела, как будто и не было между нами ничего хорошего за те двенадцать лет, что мы вместе провели. А ты почему спрашиваешь, Сашенька?
– Баб Галь, Ренату убили, заставив принять лекарство, вызывающее остановку сердца, – рассказал Гордеев. – И у меня есть все основания полагать, что двадцать два года назад точно так же отравили и деда. Он не сам умер, понимаешь?
Галина Серафимовна вдруг так резко побледнела, что Александр снова испугался, что она сейчас умрет.
– Но этого же не может быть, – сказала она еле слышно. Гордеев, скорее, угадал, чем услышал эти слова. – Этого просто не может быть, Сашенька.
– И тем не менее в случае Ренаты это подтвердила экспертиза. А про деда, конечно, это исключительно мои догадки.
– Экспертиза? Господи, ужас какой. Нет, ее мне ни капельки не жалко. Саша, сыночек, а у тебя есть алиби?
Гордееву стало очень тепло от того, что даже в такой экстремальной ситуации эта женщина думает и беспокоится о нем.
– Нет у меня алиби, баб Галь. Более того, полиция в курсе, что я был у квартиры Ренаты незадолго до ее смерти.
– Ты к ней пошел? Зачем?
– Мне не давало покоя это всплывшее завещание. Она отказывалась говорить, где она его нашла спустя столько лет. А мне это казалось страшно важным. Я хотел предложить ей денег, если она расскажет правду.
– Рената и правда… Это взаимоисключающие понятия, – твердо заявила Галина Серафимовна. – Она бы тебе просто соврала, чтобы выцыганить твои деньги. Или смотрела бы прямо в глаза и смеялась. Над твоей болью. Твоим унижением. Сашенька, зачем же ты к ней пошел, к этой твари? Она и после смерти будет тебе неприятности доставлять.
– Да разберусь я, баб Галь, правда. Не переживай. Ты мне лучше скажи, вот как ты думаешь, кто мог так сильно ее ненавидеть, чтобы убить?
– Я ее так сильно ненавидела, что была готова убить, – с горечью призналась Галина Серафимовна. – Даже однажды подкараулила ее у дома. Хотела по голове дать чем-то тяжелым.
– Когда? – ошарашенно спросил Гордеев.
– Да тогда еще, когда Саша меня бросил. А потом подумала, это ж не она виновата в моей беде. Это ж его решение было. Сашино. И моя вина в том, что он так и не смог меня полюбить. Не ее. Ей просто повезло, вот и все. И не стала я ничего против нее затевать. Вот так-то, Сашенька.
– Еще когда вы жили вместе с дедом, у него было завещание?
Галина Серафимовна всплеснула руками.
– Да откуда же я знаю? Мы никогда ни о чем подобном не говорили. Конечно, я очень хотела стать его законной женой, но даже поднимать эту тему не смела. Думала, рядом и ладно. И никакого завещания мне от него было не надо. А уж что он про это думал, мне неведомо. Да и какое завещание. Саше и шестидесяти не было. А Петенька, отец твой, у него был единственный сын. Случись что, все бы ему и досталось. Да и дед твой из суеверия, что ли, о завещании никогда не говорил…
– Но когда папы не стало, дед вполне мог озаботиться вопросом, кому достанется все, чем он владеет.
– Так меня ж уже рядом не было. – Галина Серафимовна вытерла ладонями сухие глаза. – Нет от меня толку, Саша, деточка. Ничего полезного я тебе рассказать не могу. И сделать ничего не могу больше, чтобы тебя не мучили.
– Никто меня не мучает, баб Галь.
– Так полиция же…
– Разберемся. Ладно, спасибо за чай, пирожки и разговор. Пойду я.
Корнеева проводила его до дверей. Встала в проеме, наблюдая, как Александр спускается по лестнице.
– А все-таки хорошо, что она умерла, – услышал он и повернул голову.
Галина Серафимовна улыбалась.
* * *
Хвороба, накинувшаяся на Макарова, в этот раз была какой-то особенно злой. Вот уже несколько дней чувствовал он себя хуже некуда. Температура на любых порошках и микстурах не падала ниже тридцати семи и шести, после чего, спустя час, снова подбиралась к отметке в тридцать девять и даже выше.
Температурный бред изматывал, и в промежутках Макаров чувствовал сильнейшую слабость, которая не давала ему оторвать голову от подушки, не говоря уже о том, чтобы встать с постели. Все это время он чувствовал спасительное присутствие жены. Лена приносила ему морс, чай, бульон и бутерброды
