мне. Пожалуйста, очень прошу, пересмотрите свое решение! Я готов вернуться к работе прямо сегодня, с утра. И смогу объяснить ученикам… все. Только дайте мне шанс, ладно? Даже если я и был арестован… но сейчас-то не под арестом. Нет, Адриен, перед законом я чист. Перед законом я невиновен до тех пор, пока меня не признают виновным. А меня нельзя признать виновным, нельзя этого доказать, потому что я… я не делал… ничего такого плохого.
Его вдруг пронзила страшная боль. Ощущение было такое, точно в череп вонзили острую ледяную пику. Он застонал, наклонился вперед и обхватил голову руками.
Испуганный женский голос спрашивал его:
— Мистер Залман? Может, вызвать врача? Или лучше «скорую»?..
Ему просто необходимо поговорить с ней. Попробовать как-то утешить…
На пятый день бодрствования это стало жизненной необходимостью. Ведь только пребывая в самом жалком положении, начал он понимать, насколько тяжелее должна воспринимать это мать Марисы Бэнтри, для которой сам он был просто подозреваемым.
Вот уже и вторник. И разумеется, ему не разрешили выйти на работу. Все эти дни он спал лишь урывками, даже не раздеваясь. Ел, стоя перед открытым холодильником, хватая из него что попало. Жил на тайленоле. Не отрывал глаз от экрана телевизора, переключаясь с канала на канал в поисках самых последних новостей о пропавшей девочке, изредка с ужасом смотрел на свое отражение в зеркале — лицо осунувшееся, небритое, под глазами круги. И еще — странно искаженное, словно от чувства вины или боли. Так вот он каков! Этот Залман! Единственный подозреваемый в деле, которого пока что арестовала полиция, провела сквозь строй фотографов и репортеров с телевизионными камерами, после чего его возненавидели и запрезирали сотни тысяч зрителей, не имевших возможности увидеть этого негодяя Залмана во плоти и выразить ему свое негодование.
Вообще-то у полиции Скэтскила были и другие подозреваемые. И отрабатывала она и другие версии и зацепки. Ньюбергер сообщил, что до него дошли слухи, будто они направили своих людей в Калифорнию на поиски отца Марисы Бэнтри, которого считали вполне «серьезным подозреваемым» в деле о похищении.
Но и в Скэтскиле поиски продолжались. И в государственном парке горы Бэр, и в заповеднике Голубая Гора, что к югу от Пикскила. Прочесывали территорию вдоль берега реки Гудзон, между Пикскилом и Скэтскилом. Прочесывали парковые и лесные массивы к востоку от Скэтскила, в государственном заказнике Рокфеллера. Были созданы специальные спасательные и поисковые группы, состоявшие как из профессионалов, так и из добровольцев. Залман хотел и сам вызваться помочь в поисках, он сгорал от жажды деятельности, но Ньюбергер, заслышав это, окинул его недоуменным взглядом:
— Не слишком хорошая идея, Майкел. Ты уж мне поверь.
Поступали сообщения о людях, якобы видевших, как с мостов в реки и ручьи какие-то люди сбрасывали таинственные предметы. Мелькали также отрывочные сообщения о том, будто пропавшую девочку видели живой и невредимой в обществе ее похитителя или похитителей в самых разных местах — от транзитной автострады штата Нью-Йорк до скоростной автомагистрали, пролегающей по территории Новой Англии. Светловолосых белокожих девочек в возрасте от восьми до тринадцати лет, похожих на Марису Бэнтри, видели буквально повсюду.
Полиция получила свыше тысячи телефонных звонков и сообщений по электронной почте. В средствах массовой информации утверждалось, что проверяется каждый след, все зацепки. И Залман недоумевал. Как прикажете это понимать — все зацепки?
Он сам звонил детективам из Скэтскила, довольно часто. Уже наизусть помнил все номера. И почти никто ни разу ему не перезвонил. Ему просто давали понять, что Залман больше не главный подозреваемый, по крайней мере на данный момент. Все тот же Ньюбергер сообщил, что с заколки для волос, столь хитроумно и коварно подброшенной на стоянку для машин за домом, были стерты все отпечатки пальцев. «Так что эту улику явно подбросили».
Номер телефона Залмана изменили, и новый в справочнике не значился, однако он все равно получал море нежелательных звонков — злобных, оскорбительных, угрожающих, порой просто издевательских. И тогда он выдернул телефонный шнур из розетки и стал пользоваться исключительно мобильником, так и носил его повсюду с собой, нервно расхаживая по тесной квартире. Из окон пятого этажа был виден участок реки Гудзон под несколько странным углом. В дождливые или облачные дни река приобретала свинцовый оттенок, но в ясную погоду была удивительно красива — эдакая ярко-голубая мерцающая полоса. Долгие минуты простаивал он перед окном, завороженно созерцая этот вид. Вот истинно чистая красота. Она ни от кого не зависит, ее не трогает несчастье, что ворвалось в его жизнь.
«И ко мне не имеет никакого отношения. Ничего общего с тем злом, что может сотворить человек».
И почему-то ему отчаянно хотелось разделить это утешительное зрелище и все свои соображения с матерью пропавшей девочки, Леа Бэнтри. Ведь все так просто — достаточно увидеть лишь раз, и все становится ясно.
Он пошел на Пятнадцатую улицу, где жила эта женщина, увидел ее дом. Дом показался знакомым. Еще бы — его столько раз показывали по телевизору. Залман не осмелился предварительно позвонить ей. Всего-то и хотел поговорить несколько минут, вот и все.
Уже смеркалось. Заморосил мелкий прохладный дождь, скорее напоминающий туман. Какое-то время он топтался в нерешительности на дорожке, ведущей к пятачку газона перед барачного вида зданием, нелепый, в брюках цвета хаки, полотняной куртке и беговых кроссовках. Из-под приподнятого воротника торчали космы промокших волос. Вот уже несколько дней он не брился. Глаза лихорадочно блестели. И Майкел вдруг понял — будет правильно, если сейчас он пересечет эту лужайку, затем зайдет с той стороны, где расположен вход, и тогда, возможно, поймет, где именно находится квартира Леа Бэнтри.
«Пожалуйста… Я просто не мог с вами не повидаться. Мы должны разделить этот кошмар».
Полиция прибыла быстро. Ему завернули руки за спину и защелкнули на них наручники.
— Она дышит или нет?..
— Господи!
— Так она не… Она дышит?
— Да дышит, дышит. С ней все о'кей.
— Может, она того… отравилась?..
Как же мы перепугались! Анита сперва рыдала, потом начала хохотать как сумасшедшая, никак не могла остановиться. На Дениз нашел жор. Она все время что-то жевала, набивала рот чем попало и дома, и в школьном кафетерии. Потом бежала в туалет, засовывала пальцы в рот, блевала и спускала воду, потом опять блевала и опять спускала. Причем дома старалась сделать все так, чтобы родители не заметили, ну а в школе — чтобы другие
