— «Свои» — это родители? — уточнила я на всякий случай. Интересно знать, кто еще в курсе тайн покойного советника.
— Родители, — кивнула Аня и принялась считать, загибая пальцы: — Еще Глебушка, Семен Степанович, Альберт Николаевич. Все.
— Дедушка тут с нами часто играл. В партизан. Он хотя и старый уже был, но с ним всегда было интересно, — вздохнул Антон.
— Он нас многому учил, — подхватила Аня.
— И чему же он вас учил? — Я затаила дыхание.
— Не болтать лишнего. Он говорил: «Болтун — находка для шпиона!» И еще: «Пока слово не вылетело из твоего рта — ты его хозяин. Вылетело — ты его раб!» Здорово, правда? — сказал Антон.
— Еще он нас учил шифровки делать, — похвасталась девочка.
— Что делать?!
— Шифровки, — как ни в чем не бывало ответила Аня. — Мы с ним писали записки секретным шифром и прятали в разных местах. Берешь, например, книгу — ну, там «Три мушкетера» — и начинаешь шифровать. Первая цифра обозначает страницу, вторая — строку, третья — номер буквы в строке. Очень интересно.
Да уж, это мне знакомо. Ну, Иван Константинович, шпион на пенсии! Учить детишек основам шифровального дела — такого я еще не слыхала!
— Смотрите, что у нас есть! — похвалился Антон. Мальчик выдвинул какую-то трубку с линзой на конце и приглашал заглянуть в нее. Антоша сиял от гордости, как начищенный самовар, поэтому я не стала его разочаровывать и склонилась к устройству.
Это был перископ. Самый настоящий перископ, как на подводных лодках. Ну правильно! Как еще было узнать, что происходит на поверхности в те времена, когда камер наблюдения еще не придумали?
Передо мной как на ладони лежал двор особняка Гольцовых. Вот дверь, она закрыта, через стекло каптерки я даже вижу силуэт Глеба. И рядом с ним еще один силуэт, явно женский. И оба не скучают. Вот свинья Глебушка, я ведь просила присматривать за округой, пока дети гуляют!
Двор пуст, только одиноко мерзнет мой «Фольксваген».
— Здорово! — восхитилась я, отрываясь от перископа. — Отлично видно.
— Цейсовская оптика, — с небрежной снисходительностью профессионала пояснил мальчик.
Я восхищенно присвистнула. Ну, дед!
— И часто вы тут играете?
— Нет. Теперь совсем не заходим, — вздохнули дети. — С тех пор как дедушка умер, ни разу не были. Мы тут прячемся, когда родители ругаются. И сидим, пока все не закончится. Наберем шоколадок и яблок, дверь закроем и в карты играем.
Я вытаращила глаза:
— Во что играете?
Детки слегка смутились. Как-то не вязались карточные игры с обликом благополучных избалованных деток из богатой семьи.
— И во что же вы играете — в «дурака» или в «пьяницу»?
— В покер! — вызывающе глядя на меня, сказал Антоша.
Я вытаращила глаза вторично. А что? Прекрасно тренирует память и логику…
— Этому вас тоже дедушка научил?!
— Нас Альберт научил, — тихонько призналась Аня. — Мы с ним иногда тут прятались и играли.
Интересно! Пока родители выясняют свои непростые отношения, садовник закрывается с детишками в бункере и учит их тому, что родители точно бы не одобрили? Мне совсем это не нравится…
— А чему…
Я бросила быстрый взгляд на близнецов. Чему еще учил их изящный садовник, неженатый и проживающий с незамужней сестрой? Может оказаться, что милейший Альберт Николаевич — педофил? А что, место здесь уединенное. Родителям явно не до близнецов, а детишки никому ничего не скажут — детская психология штука загадочная. Вспомнить хотя бы того спартанского мальчика с его лисенком… Сказать, к примеру, что это игра в доктора… Нет, даже думать про это не хочу! Сказать, что ли, Катерине — пусть обратит внимание на странные занятия своих деток…
— А чему вас еще дедушка обучал? — Я задала не тот вопрос, который собиралась.
Близнецы переглянулись.
— Он учил нас просчитывать людей, — признался Антон.
— Прости? — переспросила я.
— Ну, просчитывать. Предугадывать, что человек сейчас сделает или скажет, — пояснила девочка.
Да, нас этому тоже учили. В Ворошиловке, а потом в отряде «Сигма».
— И что? У вас получается?
— Почти всегда, — гордо ответила Аня.
— Некоторых людей легко просчитать, — сказал Антон. — К примеру, Машу или Надю. Степаныча проще простого. Учителей в школе. Ваську тоже.
— А с некоторыми людьми сложнее. Вот маму мы не можем. И дедушку не могли, хотя много раз пробовали. Но он только смеялся…
— А меня? — поинтересовалась я.
— Вас — средне, — признался Антон. — Иногда очень легко. А иногда мы совершенно вас не понимаем. Может, потом, когда узнаем получше…
Эх, детишки! Никакого «потом» не будет. Вас ждет пансион в Швейцарии, а меня — любимая работа. А жалко, что Гольцовым так скоро уезжать! Я с удовольствием пообщалась бы подольше с этими умненькими юными шпионами… Интересно, чему еще успел научить их дедушка?
— Вообще вы человек простой, — доверительно сказала Аня.
— Это хорошо или плохо? — поинтересовалась я.
— Скорее хорошо. Вы, это… цельная. И сильная.
— И умная тоже. Большинство людей тупые и ограниченные! — сообщил мне Антоша.
— Да ну? — удивилась я.
— Ага. А вы не такая. Много всего знаете. И не разговариваете с нами так, как будто мы дебилы.
— Анька, нельзя говорить «дебилы». Это неко… некорректно. Надо говорить «умственно отсталые».
— Вы поэтому достаете Василия? — прервала я их полемику.
Близнецы одновременно улыбнулись. Ну до чего очаровательные ямочки на щеках!
— И еще: вы нас не боитесь. А многие боятся. Учителя. Макар. Глебушка. А Васька особенно. Он вообще лузер и лох.
— Почему это? — заинтересовалась я. Мне учитель тоже представлялся фигурой чрезвычайно жалкой. Но вот интересно, что по этому поводу думают дети.
— Лузер, точно! Его унижают, а он улыбается. А когда злится, орет как резаный и весь трясется!
— Ага! Мы специально его доводим. Ну, просто удержаться невозможно!
Согласна, учителю просто ради самосохранения необходимо иметь крепкую нервную систему…
— А вы не такая. Мама сказала, что за вами мы как за каменной стеной.
И Аня неожиданно потерлась щекой о мою руку.
Сверху донесся шум подъезжающей машины.
— Кто-то приехал, — сказала я, радуясь, что приезд гостя избавляет меня от необходимости проявления добрых чувств по отношению к детишкам. — Пошли посмотрим?
И мы выбрались через открытый люк на заледеневший пол сарая. Антон тщательно закрыл вход в бункер. Я заметила, что свет погас автоматически, как только мальчик задвинул крышку.
Во дворе стоял автомобиль Макара. Сам хозяин неторопливо выбирался из машины, кутаясь в длинный шарф от холодного ветра. Куртки на Макаре не было, он был одет в клубный пиджак и узкие брюки. Щегольские ботинки тоже не годились для ходьбы по снегу. Вероятно, режиссер драматического театра нечасто ходит пешком, а большую часть своей жизни проводит в помещении или в автомобиле.
С крыльца навстречу мужу спустилась Катерина.
Мы с детьми остановились в дверях сарая, и взрослые не могли нас видеть.
— Где ты был всю ночь, сволочь? — спросила Гольцова и залепила мужу размашистую оплеуху.
— От стервы слышу! — огрызнулся Макар Светозарович и дал Катерине пощечину. Женщина села в снег и закрыла лицо руками. Я почувствовала, как дрогнули под моими ладонями хрупкие плечики близнецов.
Антон и Аня хотели броситься к матери, но я удержала их. Пусть взрослые сами выясняют свои отношения.
Катерина встала и, шагая как слепая, ушла в дом. Макар как ни в чем не бывало отряхивал снег с щегольского пиджака. Я подождала минуты три — достаточно, чтобы дать время Катерине добраться до своей комнаты, потом сказала:
— Пойдемте в дом. Вы совсем замерзли.
Мы прошли мимо Макара. Я не поздоровалась, дети не сказали ни слова. Отец не обратил ни малейшего внимания на своих детишек. Мне не понравился взгляд, который бросил на отца Антон. Я часто вижу такие взгляды, и дело, как правило, заканчивается плохо… Это сейчас мальчику десять лет, он хрупкий и хорошенький, как девочка. Но так будет не всегда. В общем, Макара Светозаровича ждет много сюрпризов. В будущем…
Я вошла в дом. Близнецы стояли у двери, как будто пришли в гости.
— Пошли в «собачью»? — предложила я. — Проведаем бульдогов.
Близнецы слегка оживились. В «собачьей» было непривычно пусто и тихо. Альберт увез всю ораву к себе домой. На своих подстилках грустно лежали Гитлер, Мао, Черчилль, Фидель и престарелый Ильич. Собаки смотрели на нас грустными глазами, и ни один даже не поднялся с лежанки. Только добросовестный Ильич дружелюбно повилял тем местом, где у собак бывает хвост. У Ильича там был какой-то неубедительный завиток.
— Бульдоги грустят, — вздохнула я. — Что же нам делать? Этак они зачахнут от тоски!
