Тот побелел лицом, произнес:
— Ну ладно. Если уж здесь оказался я…
Не договорил. Задержавшись на пороге, почти запрыгнул в комнату.
— Ай! — взвизгнула какая-то женщина. — Сейчас выстрелит.
— Всех не перестреляет! — произнес заметно нетрезвый художник Поцелуев и засмеялся.
На него возмущенно зашикали со всех сторон.
В комнате были слышны только шаги Московитянина. Каким-то образом в этих звуках ощущался напряженный страх идущего.
— Нет тут никого, — наконец, раздался его голос. — Пусто.
Вошедший вместе со всеми Артур увидел такую обыденную комнатку, что-то вроде мастерской или лаборатории. Столы, накрытые гетинаксом, стеллажи. Осциллограф, маленький токарный станок у стены. Люди набивались, текли в дверь, шумели, с непонятным удивлением рассматривая этот будничный интерьер. Кто-то шарил по углам, шкафам, еще надеясь обнаружить Квазимодо, теперь уже окончательно сбежавшего, выглядывал в окно.
Артур почувствовал как в толпе его настойчиво толкают плечом. Обнаружилось, что здесь появилась Регина. Видимо, сразу из гримерной, густо, по-сценически, накрашенная, в наброшенной сверху, на купальник, кофте-японке и дутых флисовых "валенках". Она тоже должна была участвовать в представлении в буфете.
Регина что-то выразительно показывала глазами, потом прошипела, почти неслышно, уголком рта:
"Артур! Иди, иди отсюда. Не маячь здесь".
Артур как будто очнулся. Вспомнил и про наган, и про грибы, за которыми собирался. Существовала и другая жизнь, помимо этого театра, беготни и стрельбы. Его причудливое ремесло, грибной контракт. Нужно было отправляться за грибами для пицца-хаусов.
Регина была права. Надо было держаться подальше от всего, связанного с наганом. Навстречу уходящему уже Артуру теперь все время попадались менты в форме и штатском.
"Нету там Квазимодо. Зря торопитесь", — хотелось сказать им.
Как это было ни удивительно, но такси до сих пор ждало, никуда не уехало. Стояло среди милицейских машин, заполнивших тротуар перед театром. Лицо таксиста маячило в окне, синее от света мигалок. Тот напряженно вглядывался в вытекающий из театра народ, наверное, пытался угадать своего клиента.
— Повязали кого-то? — встретил он Артура. — Я уж думал тебя. Что так и не дождусь.
— Не, я пока не заслужил, — пробурчал Артур. — Вообще, никого пока не повязали.
Вода на озере была розоватой от заходящего солнца. С берега доносился запах дыма — это, конечно, рыбаки. Сезон охотников и туристов еще не наступил.
В темноте ходить по Ладоге было особо опасно, еще проще было наткнуться на подводный камень. По створам Артур ходить не умел, в маяках тоже ничего не понимал. Пришлось идти вдоль берега, надеясь на ориентиры — их он успел хорошо запомнить и изучить. Ну, и еще на авось. Кажется, он даже узнавал кроны некоторых деревьев на фоне неба и, вроде бы, догадывался, где находится.
Выключил двигатель. Вокруг такая непохожая на себя, тихая, как пруд, Ладога. Абсолютная тишина, какой, вроде бы, и не бывает. Слышно только свое дыхание.
Тонкий столб дыма поднимался с берега вверх — прямой, значит непогоды не будет. Такое на Ладоге случалось только в качестве исключения. На несколько часов ей пока можно было доверять.
Издалека раздался крик какой-то болотной птицы, показавшейся похожим на гнусавый и неразборчивый голос из милицейской рации. В теле еще сохранились ощущения, возникшие там, в фойе. Сначала это казалось розыгрышем — когда кто-то, одетый Квазимодо, приближался к нему, спускаясь по лестнице и целясь перед собой из револьвера. И сразу оно исчезло, ощущение театральности, когда Арманд упал и закричал. Так по-настоящему.
Освещая карты спичками, Артур с трудом разглядел, что его дача уже где-то недалеко. Нужно идти направо и немного назад. Камней вблизи не было, если он совсем не сбился с курса.
"На таком расстоянии попасть в кого-то из револьвера почти невозможно, — мысленно рассказывал он кому-то. Катер быстро двигался в темноту. — Для такого нужно или сверхмастерство — редкостная меткость или дьявольское везение. А скорее всего, дьявольская меткость и дьявольское везение".
В темноте впереди уже угадывалось Осиновое. Он не то видел, не то представлял посеревшие от вечной непогоды домики, полосатую башню недействующего маяка посреди них, в стороне — трубу котельной пионерского лагеря. А вот появилась точка света. Сначала такая маленькая, что показалось, будто она ему мерещится. Выяснилось, что он идет точно на нее. Скоро стало понятно, что это, вообще, его собственная дача, вагончик-бытовка, и в ней горит свет.
На пирсе на фоне закатного неба стал виден чей-то силуэт, сейчас похожий на изображение писающего мальчика.
"Писающий мужик".
Постепенно даже стали различимы полосы на его тельняшке. Писающий исчез, ушел в Артуров вагончик. У пирса была причалена знакомая лодка — старика Веньки, как узнал Артур. Рядом с ней болталась в воде четырехгранная бутылка, судя по золоченой этикетке, из-под виски. Из-за волны, поднятой приближающимся катером, она забеспокоилась, заволновалась, стала биться о бревенчатый столб.
Причаливая, Артур услышал доносящийся из-за двери голос Веньки. Кажется, тот опять, в который уже раз, рассказывал кому-то о своей клинической смерти. Как хотел с кем-то подраться на том свете и его выгнали.
— "Опять на столе у врачей проснулся. Молодой тогда был, горячий".
Артур открыл дверь и вошел в накуренную жаркую духоту. Мимолетно заметил сидящих за столом Веньку и, как обнаружилось, Грибоедова. Бытовка оказалась неожиданно большой, длинной и пустой. Ящики с грибами, о которых Артур так беспокоился, исчезли.
— О, хозяин пришел! — встретили его. — Ты вовремя. А мы вот сидим, злоупотребляем.
— А где?.. — Артур указал рукой в пустоту, голубоватую от табачного дыма.
— Об этом не переживай, — ответил Венька. Несмотря на жаркую духоту он был в ватнике и солдатской ушанке. — Рефрижератор пришел. Сейчас он у меня во дворе стоит. Мы все твои ящики туда перегрузили.
Венька всегда оказывался там, где водка.
— Напитки тут у вас, табакокурение, — проворчал Артур. — Удивительно, что Соломона здесь нет, — добавил, насколько мог, язвительно.
— К зятю в Лодейное уехал, на день рождения, — пояснил Венька.
Он сидел, положив перед собой длинные руки с огромными ладонями. Только по ним было заметно, каким могучим был старик раньше. Артур едва узнал его — так тот изменился, постарел и похудел за эту зиму. Теперь совсем старый, сухой, костистый и какой-то ломкий.
На полу лежала Венькина собака, Нюрка. Неподвижно, только приветственно стукнула по этому полу хвостом, глядя на вошедшего Артура.
— Вы бы хоть собаку на улицу выгнали, — недовольно сказал тот. — Задохнется она тут от дыма.
— Ничего, у Веньки она привычная, — произнес Грибоедов. — При всяких оргиях присутствовала. — Он сидел в наброшенной на тельняшку красной дорогой куртке-аляске, курил сигару.
Железная печка была сильно растоплена, на ней стояла закрытая сковородка, в той что-то жарилось. Выпивающие нашли разнообразную посуду: крышку от термоса, деревянный стаканчик для карандашей. После ужимания квартиры многие не слишком нужные второстепенные вещи попали сюда.
— А я недавно Артура в Ленинграде встретил, обрадовался, — заговорил, стал рассказывать Грибоедов. Он налил тому что-то из нарядной бутылки прямо в пробку стоящего на столе графина. Пробка эта была исполнена в виде граненой стопки. — Смотрю, стоит в пивняке. Думаю, теперь можно немного отметиться с приездом. В одиночку я пить не могу. Не чай же.
Поставил бутылку рядом с большим ананасом.
— Виски "Олд Кентукки Стрэйт Бурбон", — пояснил Грибоедов. — 53,5 %. Я хоть не очень любитель, виски этот редко применяю, но знаю, что вы здесь покрепче цените.
— Дорогое, наверное? — спросил, выпив пробку, Артур. Он нелепо ощущал себя гостем, попав на собственную дачу.
— Ну, я о деньгах не грущу. Деньги не жалеть надо, а зарабатывать. Знаешь, сколько в Европе ваш гриб стоит? От таких цен вы оба оцепенеете, обратитесь в соляной столб. А в Саудовской Аравии, в Эмиратах, вообще, сто тридцать евро не хотите? Это за приличный гриб, типа белого или лисичек. — Грибоедов сделал себе нечто бутерброда с соленым огурцом. — А неприличные, валуй какой-нибудь, или хоть подосиновик, подберезовик, они, вообще, не жрут. Боятся.
— Двадцать лет назад я из флота ушел, стал на Невском заводе работать, — помолчав, опять заговорил Грибоедов. — Тогда весь народ вдруг стал взвесью, все повисли между небом и землей. А потом постепенно одни осели на дно, а другие поднялись. Все разделились на богатых и бедных, на маленьких человечков и больших людей. Закон физики. Маленькие люди утонули, выпали в осадок, а крупные всплыли наверх.
