— Тогда вы и купили эту компанию?
— На это ушли годы. Проблема была в том, что каждый раз, когда у меня в банке скапливались деньги, происходило что-то такое, что сдувало мои паруса. Я оплатил обучение братьев в колледже и почти рассчитался за домик моей матери, но тут она заболела. Одного счета за лечение в больнице было достаточно, чтобы лишить меня большей части моего состояния. Потом расходы на похороны и памятник, и я стал банкротом. Я женился в тридцать два года, и женитьба снова выбила меня из колеи, потому что семья тоже требовала вложений.
— Но вы проявили стойкость.
— О да, даже больше того. К 1939 году я понял, что происходит. В ту минуту, когда Германия захватила Польшу, я уговорил старика Бликенстафа запастись шинами, запчастями и газолином. Он поначалу и слушать об этом не хотел, но я знал, что это был шанс, который нам нельзя упустить. Я не сомневался в том, что Соединенные Штаты не останутся в стороне от войны. Любому дураку это было понятно — кроме него, конечно. Я знал, что придет время, когда дефицит станет неизбежным, и это может только ударить по нам. Он спорил со мной, но я был уверен в своей правоте и не сдавался. Моя интуиция меня не подвела. Когда началась война, в округе не оказалось другого дилера, который был бы столь предусмотрительным. К нам отовсюду приезжали люди и умоляли продать им газолин и шины, и их просьбы звучали для меня как музыка. Я говорил, что буду счастлив помочь им за соответствующую плату. Наше дело было обеспечивать клиента товаром и сервисом, и если Чет Креймер своим трудом смог заработать несколько тысяч баксов, что здесь плохого? Но Бликенстаф был другого мнения. У него на войне погиб сын, и он считал достойным порицания (именно так он и выразился: «достойным порицания»!) извлекать прибыль в то время, когда все эти парни жертвовали своими жизнями. По правде говоря, он устал, и ему пора было отойти в сторону.
— И вы купили у него компанию?
— Нет, мэм. Я купил франшизу на «Шевроле» и, когда старикан в 1945 году закрыл свое дело, скупил акции его компании по несколько пенни за доллар. Холодный расчет — да, но такова жизнь. Нельзя ничего добиться, если будешь бестолково суетиться. Составь план. Рискуй. Только так можно получить то, чего хочешь.
— А ваши братья? Кто-нибудь из них вошел с вами в долю?
— Нет. Все акции мои. Я ни с кем не делюсь. Я сделал для них достаточно, и теперь они самостоятельные люди. — Он поерзал в своем кресле и наклонился вперед. — Как бы то ни было, вы пришли сюда не для того, чтобы говорить обо мне. Вы хотите знать о Виолетте Салливан?
— Да, но я также интересуюсь машиной. Не могли бы мы начать с нее?
Он сделал неопределенный жест.
— Не знаю, зачем Фоли купил эту машину: ведь у него не было денег. Должно быть, хотел загладить свою вину перед женой. У Салливанов не было даже ночного горшка — простите за грубость.
— Все нормально, — сказала я.
— Виолетта вбила себе в голову, что должна иметь эту машину, а Фоли знал, что ей лучше не перечить. Я не собирался упускать такую сделку, так что даже сделал ему поблажки.
— Какие?
— Я взял его старый джип в счет платы за машину, хотя он почти ничего не стоил. Конечно, с моей стороны это было чистой любезностью, но я поставил ему твердое условие: как только он пропустит очередной платеж, я забираю машину назад. Никаких извинений, никаких отсрочек, ни на одно пенни меньше. Мне было наплевать на то, что говорит закон: в случае несвоевременной выплаты кредита машина возвращается ко мне.
— С учетом его бедственного положения у вас был такой шанс.
— О да, я никогда не думал, что он сумеет расплатиться. Я был уверен, что «бель-эйр» вернется ко мне не позже чем через три месяца и я куплю ее сам.
— Ее продал Винстон Смит?
— Виолетта с ним первым имела дело. Он был неоперившимся птенцом двадцати лет от роду. Такие женщины, как Виолетта, всегда находят возможность получить то, что хотят. Она впорхнула сюда, когда меня не было, и начала его обрабатывать. Я бы положил этому конец, если б увидел, что происходит. Первым делом она уговорила его позволить ей поехать на «бель-эйр» прокатиться — поехать одной, заметьте. Без него. В другом случае он бы никогда не согласился, но он так хотел произвести на нее хорошее впечатление, что не сознавал, что делает. Когда она наконец вернулась, спидометр новенькой машины показывал двести пятьдесят семь миль. Я немедленно уволил Винстона, а затем позвонил Фоли и приказал ему притащить сюда свой зад. Он пришел в пятницу утром, и мы заключили сделку — я подписал кредит и вручил ему все бумаги.
— Я все-таки не понимаю, почему вы продали ему эту машину, когда его финансы были в столь плачевном состоянии.
— Мне было наплевать на Фоли: у этого малого нет мозгов. Я пожалел Виолетту. Я подумал, что она заслуживает чего-то хорошего за то, что мирится с таким человеком, как он, как бы глупо это ни звучало.
— А что вы с этого имели?
Он снисходительно улыбнулся.
— Послушайте, даже такой старый пес, как я, время от времени может совершать добрые поступки. Все считают меня жадюгой, но я могу быть и щедрым, если захочу. Хотя, возможно, это был последний раз, когда я проявил великодушие. Узнав о пропаже машины, я чуть было не сошел с ума. Но надо отдать должное Фоли: он все выплатил.
— Так что вы ничего не потеряли?
— Ни единого цента.
— Виолетта не объяснила, каким образом она умудрилась наездить двести пятьдесят семь миль?
— Нет, но я могу догадаться. В тот день она появилась в банке Санта-Терезы и опустошила свой сейф в депозитарии. Я потом вычислил: расстояние до банка и обратно как раз около двухсот пятидесяти семи миль. Она сказала, что день был чудесный и она не могла противиться желанию прокатиться. У меня сложилось впечатление, что она поехала на север вдоль побережья, но сама она этого не говорила.
— Если она собиралась поехать в Санта-Терезу, почему не взяла джип Фоли?
— Он дышал на ладан. Неудивительно, что она предпочла покрасоваться в новой модной машине. Возможно, она планировала уговорить управляющего банком дать ей заем.
— Она намекала на свое намерение покинуть город?
— Ни словом. Конечно, ей ни к чему было откровенничать со мной. Я ее едва знал. А что было у нее в сейфе? Кто знает…
— Фоли думает, что это были наличные деньги по страховке. Я слышала о пятидесяти тысячах долларов. К тому же ее браг говорит, что дал ей две тысячи долларов за несколько дней до ее исчезновения.
— Кальвин Вилкокс? Ему повезло.
— В каком смысле?
— Эти двое всегда жили как кошка с собакой. Он взял на себя заботу о родителях, а Виолетта и пальцем не шевелила. Ему было глубоко наплевать на то, пропала она или нет. Я уверен, его очень обрадовало, что, когда их мать умерла, все деньги перешли к нему. Если бы его сестра не исчезла, ему пришлось бы делиться с ней.
Я навострила уши, как кошка, заслышав скребущуюся за стеной мышь.
— Деньги?
— О да! Это была приличная сумма. Роскоу Вилкокс, их отец, сделал состояние, усовершенствовав фосфоресцирующую краску. Получил патент на какую-то новую улучшенную рецептуру, по крайней мере я так слышал. Каждый раз, когда вы видите где-то такую краску, знайте, что денег в кармане Кальвина прибавилось.
— Насколько хорошо вы его знаете?
— Мы состоим в одном клубе и в одной ассоциации местных бизнесменов. Он создал свою компанию с нуля, что всегда меня восхищало, но что касается его самого… у меня были сомнения на его счет. Возможно, потому, что он и его жена меня недолюбливали.
— А что произошло с Винстоном Смитом? Я бы хотела поговорить с ним, если вы знаете, где он.
— Это нетрудно. Через неделю после того, как я его выгнал, я взял его назад, и он с тех пор работает у меня. Никогда не следует спешить. То, что в какой-то момент кажется трагичным, может иногда в конечном итоге принести счастье.
— Что это значит?
— Он женился на моей дочери, и теперь у них три прекрасные дочери. Ему очень повезло.
Понедельник, 29 июня 1953 года
Джейк Оттвейлер поставил стул возле больничной койки своей жены и сел рядом с ней, как делал каждый вечер с 17 июня, когда она поступила в больницу. Мэри Хейрл давали сильные снотворные, от которых она спала глубоко и часто, и ее лицо во сне казалось вырезанным из камня. Он держал ее руку в своей, и ее холодные пальцы переплетались с его теплыми. Она была бледна, как лист бумаги, и сквозь кожу на руках просвечивали бледно-лиловые вены. В последнее время она стала худой и хрупкой, и от нее пахло смертью. Ему было стыдно за то, что он это заметил, и еще больше за то, что хотелось отодвинуться от нее.
Мэри Хейрл было тридцать семь лет, и она родила Джейку двух чудесных детей. Тэннье в девять лет была крепкой, бесстрашной девочкой, активной и шумной, очень худенькой — кожа да кости, но излучавшей жизненную энергию. У нее оказались большие способности к музыке, и она читала книги для детей намного старше своего возраста. Он знал, что она никогда не станет красавицей, даже когда достигнет пубертатного возраста. Развитие груди и утрата детского жирка не смогут преобразить ее некрасивое лицо. Но она была умненьким, забавным ребенком, и он ценил это в ней.
