Разговор происходил на стоянке в Москве в вагоне-ресторане, и свидетелем тому был проводник четвертого вагона, проходивший в этот самый момент под окнами ресторана. Он же, кстати, даже запомнил фразу, брошенную в сторону Гельмана незнакомцем:
«Кидаловом займешься в своей родной Хохляндии, а здесь ты выложишь все до последнего цента плюс штрафные очки за те убытки, которые я из-за тебя понес. А не расплатишься, гнида… короче, пеняй на себя».
Что именно ответил Гельман, он не слышал, так как в этот момент к вагону подходили проводницы, и он, чтобы о нем не подумали ничего плохого — подслушивает, мол, под окнами, — ретировался к своему вагону.
У следствия появилась версия причастности Гельмана к контрабандному икорному бизнесу, который уже находился в оперативной разработке сыщиков линейного отделения милиции Курского вокзала. Решили, что Гельман поплатился своей жизнью, решив «кинуть» дальневосточных поставщиков. Однако в силу каких-то неведомых причин уголовное дело по факту этого убийства передали в городскую прокуратуру, и уже новый следователь перевел стрелки на апробированную дорожку убийства «на почве ревности». Благо тут же нашлись «свидетели», которые якобы слышали незадолго до убийства директора вагона-ресторана, как какой-то парень угрожал Гельману «жестокой расправой», если тот не «оставит в покое Галину». Галиной звали смазливую молоденькую официантку, которая уже в открытую жила с Гельманом.
Смолин замолчал, отхлебнув глоток уже остывшего кофе, и заинтересованный Турецкий не мог не спросить:
— Ну, и чем закончилось?
— Все! — развел руками Смолин. — Та официантка больше в ресторане не появлялась, как в воду канула, да и ее мнимый столичный воздыхатель тоже растворился.
— То есть висяк? — на всякий случай уточнил Турецкий.
— Полнейший!
— А что с тем стволом, из которого стреляли в Гельмана?
— По той гильзе, что нашли в семи метрах от трупа, наши спецы скоренько определили, что это самый настоящий «Вальтер», причем немецкого происхождения, с характерными особенностями в стволовой части.
— Пробовали искать?
— Не то слово, — хмыкнул Смолин. — Я все привокзальные помойки и бачки для мусора вверх дном поставил, каждого смотрящего и каждого отца бомжовых семейств лично допросил… Ни-че-го!
— То есть исчез так же, как тот воздыхатель нашей официанточки?
— Вот именно, — хмыкнул Смолин. — И я не сомневался, что если он и всплывет когда-нибудь, то непременно на Дальнем Востоке, на Амуре или на Камчатке.
— А что с разработкой по икорному бизнесу?
— Приказано было закрыть как бесперспективную.
Вот так-то: закрыть дело как бесперспективное. Судя по всему, на этом бизнесе погрели ручонки и высокопоставленные московские чиновники. А возможно, что и сейчас на их счета продолжает капать определенный процент с продажи той же икорки, которая подпольным путем продолжает поступать на рынки российской столицы с Дальнего Востока.
Все это было до боли знакомо, однако Турецкий не мог не спросить:
— И что, от того дела так-таки ничего и не осталось?
— Отчего же? — хмыкнул Смолин, невольно покосившись при этом на сейф, в котором, очевидно, дожидалась своего продолжения початая бутылочка рижского бальзама. — Фоторобот остался. Того самого красавца, который пообещал Гельману «сладкую жизнь», если он не отдаст сполна икорный должок.
Это уже было кое-что, и Турецкий не замедлил состроить просительную гримасу:
— Надеюсь, я смогу поиметь экземпляр?
— Да ради бога, — отозвался Смолин. — Правда, в архиве надо порыться.
Покосился на Турецкого и негромко спросил:
— Что, неужто удалось зацепить кого-то?
— Не знаю, и пока ничего толкового сказать не могу. Но уже тот факт, что этот ствол всплыл, хотя, по логике вещей, он давным-давно должен был ржаветь на дне Яузы, дает повод надеяться.
— Ну-ну! — скептически ухмыльнулся Смолин. — Нашему бы теляти да волка съесть…
«Бог ты мой! — вздохнул Турецкий. — Знал бы ты, капитан, кого теленком назвал. Еще в детстве отмеченный Богом поцелуем в темечко, генерал Грязнов и не таких волков брал».
Он управился за три дня с накопившимися в Пятигорье проблемами, из-за чего пришлось практически не спать все трое суток. Клятвенно пообещав Полуэктову, что обязательно завершит все свои дела и делишки в Стожарах в пожалованные ему семь дней, Вячеслав Иванович прибрался немного в осиротевшей без него избе. Протер пыль с телевизора и уже договорился с Полуэктовым, чтобы тот подбросил его на машине до поезда, как вдруг ожил долго молчавший мобильник, и комната наполнилась взволнованным и срывающимся на фальцет голосом Мотченко:
— Иваныч, ты меня слышишь? Надеюсь, ты уже закончил свои дела? Хорошо, хорошо! Тогда слушай сюда! Здесь такое дело… В Хабаровске Семена Кургузова задержали и нашего стожаровского мужика — Петра Губченкова, причем с «Вальтером» на кармане. Да-да, с «Вальтером»! Врубаешься? Правда, еще неизвестно, у кого точно этот «Вальтер» изъяли, они друг на друга валят, но не в этом суть, разберемся. Сейчас бы главное — допросить Сохатого, пока он еще тепленький и не пришел в себя, а этапируют его не раньше, чем через два-три дня. Время-то, сам понимаешь, уходит.
«Выходит, все-таки Кургузов, — екнуло в груди Грязнова. — Из-за Маринки…»
— Поздравляю, — произнес он, прервав монолог стожаровского майора. — А от меня-то ты чего хочешь? Пистолет — в деле. Закручивайте болты — и по этапу.
— Слушай, Иваныч, — уже чуть спокойнее произнес Мотченко, — ты, видать, совершенно не слушал меня.
— Ну? Говори!
— Я и говорю тебе! Они друг на дружку валят — Кургузый и Губченков, то есть Сохатый. А мне точно знать надо, кто кому этот ствол впаривает!
— Так, и что?
— Просьба, Иваныч, великая. Проведи первый допрос, ты же там неподалеку от Хабаровска.
Я уже и с дознавателем созвонился, который работает сейчас с Сохатым. Он не против.
— А ты-то почему не можешь подъехать?
— Подъехал бы, — пробурчал Мотченко, — на крыльях бы прилетел. Да тут такое дело закрутилось…
— Что, неужто еще кого-то шлепнули?
— Считай, что шлепнули. Следователь… ну, ты видел его… ухарь наш из прокуратуры, так вот он провел задержание Безносова и теперь пытается расколоть его.
Безносова… задержание…
Вячеслав Иванович слышал и не верил услышанному.
За те дни, что пробыл в Стожарах, он не только успел познакомиться со своим коллегой по работе, но и занялся расследованием убийства тигра, а также двойного убийства на заброшенной лесосеке. За точку отсчета он взял версию, что именно Безносов, получив проплаченный заказ на шкуру уссурийского тигра, завалил того красавца на сопке. Но когда все дело всплыло наружу, он, чтобы замести следы, перевел стрелки на несчастного Тюркина, убедив всех, что именно он, Виктор Тюркин, выпросил у него горсть «фирменных» зарядов, один из которых был извлечен из шеи тигра. Ну а чтобы окончательно поставить на этом деле точку, имитировал на реке двойное убийство, после чего уже не оставалось в Стожарах свидетелей, кто бы мог вывести его на чистую воду.
Имела право на существование подобная версия? Вполне. Однако при ближайшем рассмотрении она разваливалась на части как несостоятельная.
И вот теперь все начиналось снова.
— Когда это случилось?
— Вчера.
— И где он сейчас, я имею в виду Безносова, дома?
— Если бы. Этот дурак Иннокентия в СИЗО упек, в одиночке сейчас держит.
— Лихо!
— Вот и я о том же. Говорит, чтобы давления на свидетелей не оказывал.
— Ну а ты-то чего молчишь? Ведь ты же сам говорил, что Безносова лучше самого себя знаешь. И если бы не он, то половина зверья из стожаровской тайги давно бы уже за кордон ушла.
— Говорил, — пробурчал Мотченко, — и сейчас могу повторить на любом уровне. Да что толку? Ты же знаешь, кто у нас в районе голова. И если прокуратура сказала «Фас!», то против этого уже не попрешь.
М-да, на фоне общероссийского беспредела стожаровская прокуратура не блистала оригинальностью. Правда, хотелось бы знать, кому лично из стожаровской «элиты» понадобилось начинать травлю начальника районной охотинспекции Иннокентия Безносова. Ведь не прост наверняка тот же стожаровский прокурор, и определенно должен знать, что тот имидж, который заработал за годы службы Кеша Безносов, не позволит утопить его с помощью откровенной подтасовки фактов.
Впрочем, осадил себя Грязнов, за годы своей работы в системе он видел и не такой беспредел. И что самое страшное, порой и сам ни-че-го не мог поделать.
— И что ему инкриминируют?
— Двести пятьдесят восьмая, часть вторая, и сто пятая… тоже часть вторая.
Ошарашенный услышанным, Грязнов с трудом сдерживал себя, чтобы не выругаться. Наконец произнес:
