Держит Алексей на прицеле синий плащ, фуражку, с выпавшими из-под нее огненными кудрями. Невидимая нить вяжет его с Пашкой. Не бесцельно плутает тот в этом районе, не бесцельно. Куда торопится, чем встревожен? Не разгадаешь. Передать бы Пашку незнакомому для него человеку, узнать до конца маршрут. И вдруг — удача. Из-за угла, сияя улыбкой, появился знакомый дружинник Костя Гулов. Сбоку лепился к нему лет шести парнишка.
Шел Гулов навстречу, будто и не было рядом прохожих. С двух сторон обтекали они могучую фигуру. Отлегло на душе у Короткова. И чтобы не дать проснуться гуловскому басу, протиснулся к Косте вплотную, заговорил спешно, полушепотом:
— Костя, мне помощь твоя нужна. Не задавай пока вопросов, потом объясню. Видишь вон того рыжего парня? Узнай, куда он топает, а я поблизости держаться буду.
— Понял, Алексей Леонидович.
И он сразу повернулся, прибавил шаг, наклонившись, что-то пояснял сыну. А Коротков чуть замедлил движение, затерялся среди прохожих...
Пашка, действительно, сгорал в тревоге. А повод для беспокойства был серьезный: Леха все еще прятался в сарае, ожидал документы. До Хардина было уже недалеко. Нагретый за день асфальт быстро охлаждался, но воздух был еще теплый, не схваченный стынью подступающих сумерек. Уверенность постепенно овладевала Пашкой. «А может, и впрямь коротки у милиции руки? Не пойман за руку, не вор. Ведь и сам не безгрешен, а вот хожу по городу, коньяк пью. Да если после каждого «дела» руки вверх тянуть — смехота будет».
Он быстро нашел знакомый подъезд. Над невысокими заборчиками, заляпанными охрой, густо росли акации. От этого проход к подъезду казался узким и темным. Помня наставления Лехи, Пашка огляделся. Посреди двора, около небольшого металлического гаража, крутились два пацана. Недалеко, метрах в тридцати, шел мужчина в спортивной куртке. За его руку держался небольшой парнишка, что-то гнусил, наверное, не хотел идти домой.
Пашка поднялся на второй этаж, ему послышалось, что парнишка уже хныкает в подъезде. Он в несколько шагов преодолел лестничные марши до следующего этажа. Дверь открылась сразу, едва Пашка прикоснулся к кнопке звонка. Возможно, Хардин поджидал его.
— Готов, готов заказик, — запел он медовым голосом, словно речь шла о сшитом костюме.
Крест не велел Пашке торговаться, и потому он без лишних слов вытянул из внутреннего кармана приготовленные триста рублей — пачку десятирублевок, положил их на стол. Щедрость эту Пашка понимал так: за оригинальный труд и молчание, за ту тайну, что унесет с собой Крест.
Он раскрыл паспорт. С фотографии, придавленной в правом боку металлической печатью, смотрел брат. Правда, был он намного моложе, с темной бородкой и усами. И черты лица были мягче, их еще не ужесточило время долгих тюремных отсидок. На голубоватых листках — четкие каллиграфические записи, умеет делать, чертяка.
Он глянул на Хардина. Тот суетливо поправил скатерть. Денег на столе уже не было.
— Одно условие. Я насчет документиков. При случае — молчок. Твой браток «путешествовать» любит, а мне местожительство менять не хочется. Я многим нужен! Очень многим! Так и передай братцу.
Голос его вдруг утратил мягкие нотки. И в этих словах уловил Пашка особый смысл. Сквозь мнимую подобострастность явно пробивалась затаенная угроза. Не одним Крестом жив преступный мир...
Больше Пашке здесь было делать нечего. Он брезгливо взглянул на Хардина, словно и не заметил происшедшей в нем перемены.
— Заметано. Не из тех братка, кто пену гонит. Прощевайте...
Гулов нашел Алексея в сквере, на скрытой от посторонних глаз лавочке. Сынишка его, видать, умаялся и плаксиво тянул отца за рукав.
— Вот что, Алексей Леонидович, прошел твой адресат на улицу Станционную. Дом номер сто восемь, квартира — пятнадцать. Был там минут десять. Оттуда ушел на вокзал, сел в троллейбус — ходит по второму маршруту. А в квартире проживает некий Хардин.
Гулов не знал, что Алексей подстраховывал его и издали тоже наблюдал за Пашкой. И сам видел почти весь Пашкин маршрут, но бескорыстная отзывчивость человека, который уже не раз помогал уголовному розыску, вызвала в нем добрые чувства.
— Спасибо, Костя. Выручил ты нас крепко. Веди своего грача домой, живы будем — увидимся.
Он приветливо улыбнулся, благодарно пожал на прощание руку. Итак, небезызвестный Хардин. При чем здесь он. Что, снова взялся за изготовление фальшивых денег и ссужает ими Пашку? Нет, такое исключено. Нужна помощь бывшего фальшивомонетчика в изготовлении документов? А для кого? Неужели... Пашкин братец? Беглый Леха Крест?
Нетерпение подстегивало Алексея. Надо быстрее в отдел. Нет Остаповича, но есть Пашка и Хардин. Не порвалась ниточка. И, может, она потянется к Лехе Кресту. Все может быть. Но Пашка сейчас самая занятная фигура. Вот тебе и недозрелый орешек! С него надо начинать дальнейшую игру, только с него. И прежде всего необходимо — и немедленно — восстановить самое тщательное наблюдение за домом Сазонихи.
В полночь в пропахшую гнилью землянку проскользнул Пашка. В руках он держал зеленый туго набитый рюкзак. Бросил его на нары, сам встал — головой под бревенчатый настил.
— Что, братка, — голос его неожиданно задрожал, — прощаться будем.
Напряженность последних дней, с трудом сдерживаемая злость на миг оставили Креста, защемило в груди. Увидятся ли еще? Кровь все-таки свойская, братан.
Но это светлое родилось лишь на миг. Он погасил в себе эту жалость, высохли, не успев вскипеть в уголках глаз, слезы. Вне закона он, вне закона. Никто не простит ему того, что случилось там, на мосту. Да и не надо ему прощения. Не про него эта песня.
Торчал столбом Пашка, вздрагивала на стене его тень. Не уловил бы брат хмельную усталость, не обжег блеском своих глаз.
Тихо чадила свечка, тянулся над обгоревшим фитильком рыжий язык — дунь и погаснет. Дернул Леха у рюкзака шнур, посыпались на нары кульки, свертки. Достал новый не частой строчки ватник. Постоял, потом припал на колени, шарил что-то под нарами. Следил за ним Пашка без интереса, всего в полглаза. Знал, что не даст больше денег. Да и полученной доли ему надолго хватит, а там найдет, как прокормиться.
Бросил Крест объемистый сверток с деньгами в рюкзак, накрыл сверху Пашкиными покупками. И лишь бутылку водки оставил на тумбочке.
— Давай документы.
— Да, — Пашка мысленно обругал себя, — вот они.
Крест неторопливо протянул руку, склонился над огоньком.
— Орлов Николай Семенович, 1954 года рождения.
Усмехнулся недобро.
— Помолодел, значит, Крест. Хотя теперь придется забыть свою кликуху, Николай Семенович.
Он раскрыл трудовую книжку.
— И стаж подходящий, четырнадцать лет. Трудяга в мозолях, да и только. Спасибо Хардину. Не придется при случае начальникам мозги пудрить. Расплатился?
— Четыре сотни дал, — на всякий случай приврал Пашка, но Крест пропустил его слова мимо ушей, о другом уже думал. Он натянул ватник, опоясался широким солдатским ремнем. На голове — мелкая кепочка. Обыкновенный рабочий. Монтер там или слесарь, каких в любом домоуправлении встретишь. Приподнял землистого цвета подушку. Вороньей чернью блеснул пистолет, заиграли на нем крупинки огня. Держал мерцающую тяжесть на ладони, опять потаенные думки свои разматывал, брата и того таился.
Спрятал пистолет за пазуху. Все, готов к дальней дороге, к встречам нежданным. С таким грузом напролом пойдет, не остановишь.
— Разливай.
Присел на нары. И впрямь похож на зверя, весь налитой до краев недоброй силой. Булькала в немытых стаканах жидкость.
— Будет.
Охватил пальцами стакан.
— Выпьем. Нутром чую, вряд ли увидимся.
В три судорожных глотка выпил водку, припал мокрыми губами к рукаву, потом потянулся за куском лежалого сыра.
Запрокинул Пашка голову, тянул противно-теплую жидкость. Не видел, откуда на тумбочке появилась пачка денег. Видимо, загодя приготовлены были. Подвинул их Крест Пашке.
— Отдашь матери. Скажешь, от Лехи, мол, поминальный подарок.
Молчал, ждал, когда тепло разойдется по телу.
— Сейчас пойдешь на улицу. Крутанись возле дома и шагай куда-нибудь. Если догляд есть, за тобой потопают. А я тем временем смотаюсь.
Ушел Пашка, запомнив последнее объятие брата. Поднялся и Крест. Приладил за спиной отощавший без фуфайки рюкзак, в пазушке — теплая успокаивающая тяжесть. А куда идет, какую дорогу выбрал, и Пашке не открылся. Жидковат еще парень, что камышина, при случае и поломать могут.
Метались по убогим стенам тени, дотаивала свечка. Задул огонек. Прощай дом, мать, брат — последняя ниточка к сердцу. Нет больше Лехи, самолично рвет он пуповину к старой жизни, заметает свои следы на земле. Сегодня по паспортной записи он — трудовой элемент, с законом живущий в дружбе. Вот так-то.
Опасна тишина Лехиной дороги. Огороды, заборы, сонные улицы. Сейчас за город быстрее, в степушку, а там в спасительную лесную темноту. Где-то прячется в лесах заветный Дианов кордон, доживает там в одиночестве материн брат, его родной дядька Савелий. Отлежаться в той глухомани чуток, пока у оперов азарт не пройдет. А там дорог много, исчезнет...
