– Войдите! – раздалось из-за двери.
Мы вошли.
– Здравствуй, Иван Кузьмич! – сказал Николай, а я в знак приветствия лишь кивнула.
На вид Абакшонку было лет пятьдесят пять. Украшением его вытянутого лица, безусловно, являлась небольшая седенькая бородка, которую он то и дело поглаживал. На носу громоздились совершенно безобразные очки в старомодной роговой оправе. Стекла зрительно увеличивали глаза.
– Доброе утро! – приветствовал нас главный врач сельской больницы. – Чем обязан? Хотя я, кажется, догадываюсь, вы насчет тех молодых людей, которых я позавчера подобрал на дороге. Присаживайтесь, пожалуйста. Знаете, этика врача не позволяет мне быть равнодушным к людям, которые нуждаются в медицинской помощи. Я давал клятву Гиппократа и ни разу в жизни ее не нарушил. Мне без разницы, есть ли у человека страховой полис или его нет. Для меня главное – вопросы здоровья...
Иван Кузьмич еще минут пять говорил о своей фанатичной преданности профессии, и я заподозрила, что здесь что-то не так.
– Простите, – робко встряла я. – Давайте поговорим о конкретных пациентах. Как вы оцениваете состояние здоровья тех молодых людей, которых вы подобрали на дороге и привезли в больницу?
– Да, – вмешался в разговор Трунов. – Можно ли мне их допросить?
– Нельзя, – коротко ответил Абакшонок и с самым невозмутимым видом стал приглаживать свою седенькую бородку.
– Почему нельзя? – удивилась я.
– Нет, если говорить с медицинской точки зрения, то, конечно, нет никаких противопоказаний не только для посещений родственниками, но и для допросов. Более того, я со спокойной душой мог бы выписать обоих. Они получили в стенах нашей больницы необходимую медицинскую помощь, а далее вполне могли бы наблюдаться в амбулатории по месту жительства. Да, для выписки есть все основания, – авторитетно заявил главврач.
– Погодите, вы что же, их выписали? – буквально выкрикнула я, сраженная этой новостью наповал.
– Когда вы успели это сделать? – более сдержанно спросил Николай.
– Нет, молодые люди, вы меня неправильно поняли. Я сказал, что мог бы со спокойной душой их выписать, но я не сделал этого. Они сами, так сказать, добровольно покинули стены больницы. Их отсюда никто не гнал, даже несмотря на отсутствие страховых полисов. Да, они решили, что им больше здесь делать нечего, и ушли. Меня здесь не было, и я их задержать не мог.
– Когда? – в один голос спросили мы с Труновым. – Когда они ушли?
– Вчера, поздно вечером.
Я почувствовала, что земля уходит из-под моих ног. Еще вчера Машка была в каких-то десяти километрах от меня, и теперь между нами снова образовалась пропасть. Разумеется, сначала я мысленно обвинила во всем Трунова, который уговорил меня подождать до утра, потом стала винить себя, терзаться, так сказать, самоедством. Внешне это нашло отражение в отчаянной жестикуляции. Абакшонок смотрел, смотрел на мои терзания и любезно предложил смерить мне давление.
– Какое, к черту, давление?! Вы хоть понимаете, что произошло?
– Не вижу никакого основания для паники. Больничный режим этим пациентам необязателен, – попытался успокоить меня Абакшонок. Затем он встал, подошел ко мне, взял за руку и стал щупать пульс. – Странно, нормальный!
– Так, Иван Кузьмич, это вы предупредили пациентов, что ими интересуется милиция? – строго спросила я.
– Помилуйте, зачем мне это нужно? Я – врач! Я лечу людей, – Абакшонок снова сел на своего любимого конька.
Поскольку от конкретного ответа на вопрос он ушел, то я продолжила подозревать его в причастности к побегу Маши и Миши из больницы.
– Иван Кузьмич, – прервал его Трунов, – скажите, пожалуйста, а молодые люди случайно не рассказывали вам, что с ними произошло?
– Поверхностно, знаете ли, очень поверхностно. Когда я их встретил на трассе, парень был в состоянии травматического шока, а девушка – психологического. Я не задавался целью выяснить, что с ними произошло. Пока вез их в больницу, то задавал им вопросы совсем другого характера...
– Какого? – уточнила я, хотя подозревала, что речь идет о платежеспособности. Как же, стал бы он забесплатно двух сомнительных пациентов в больницу класть!
– Медицинского, – спокойно ответил Абакшонок и пояснил: – О группах крови, медицинских противопоказаниях, перенесенных заболеваниях... Вся эта информация могла понадобиться для оказания врачебной помощи в условиях стационара. Первую-то помощь я им на месте оказал, сами понимаете, автомобильная аптечка в моей машине имелась, а навыки всегда при мне...
– Иван Кузьмич, а разве вы не знаете, что обо всех случаях криминальных травм вы должны ставить в известность милицию? – строго спросил Трунов.
– Ну я же не знал, что это – криминал. Я их спросил – ребятки, кто вас так? А они ответили, что – никто, что они сами, по своей глупости, изувечились. Выходило, что несчастный случай произошел. Но вчера, когда Лескин стал меня про них расспрашивать, я понял, что это неспроста, и ничего от него не скрыл.
«А потом стал спасать свою задницу и предупредил пациентов, что ими интересуется милиция», – мне казалось, что именно так все происходило. Я смотрела на доктора и понимала, он изворачивается, на ходу придумывая, что нам сказать, дабы выгородить себя. Абакшонок явно чего-то испугался, хотя изо всех сил старался сохранять спокойствие. Однако руки, бледные и жилистые, которыми Иван Кузьмич время от времени теребил бородку, выдавали его нервозность. Разговаривать с ним дальше означало терять время. Понял это и Трунов. Нам одновременно пришло в голову, что надо поговорить с кем-нибудь еще. Николай ушел пытать сторожа, а я наведалась в палату, в которой сутки пролежала Баранова.
– Здравствуйте, – сказала я соседке Марии. Женщина лежала на левом боку, отвернувшись к стенке, но, услышав мой вопрос, нехотя повернула голову и с удивлением посмотрела на меня.
– Вы кто? – осведомилась она.
– Я – частный детектив Татьяна Иванова.
Женщина, не без усилий, перевернулась на спину, затем приподнялась, села, прислонившись к каретке, поправила одеяло и сказала:
– Я ничего не знаю.
– Разумеется, вы еще не поняли, о чем я буду с вами разговаривать, – сказала я, усаживаясь рядом с кроватью. – Меня интересует ваша соседка по койке.
– Я уже давно лежу в палате одна, – нагло соврала больная.
– Зачем же вы меня обманываете? – Я показала рукой на кровать, стоящую около другой стены. – Вот даже постель после Машиного ухода не успели сменить. Или она собирается вернуться?
– Нет, – проговорилась больная и закусила нижнюю губу.
– А что она вдруг так резко рванула из больницы-то?
– Не знаю.
– А что вообще о себе рассказывала?
– Ничего.
Я задала еще несколько вопросов, но больная не хотела прояснить ситуацию, ограничиваясь короткими отрицательными ответами. А потом и вовсе стала угрюмо отмалчиваться. Может, она и вправду ничего не знает, вдруг Машка соблюдала полнейшую конспирацию, а я тут мучаю тяжелобольную? Некрасиво как-то и немилосердно. Я почувствовала некоторую неловкость и перестала наезжать на перепуганную женщину. Более того, устыдившись собственного жестокосердия, я уже хотела совсем покинуть палату, но тут произошло нечто.
Пациентка решила лечь, поправила подушку, и из-под нее на пол вывалилось несколько новеньких тысячерублевых банкнот. Больная покраснела, но не произнесла ни слова, а нагнулась и собрала с пола деньги. Наверное, ей было нелегко это сделать, потому что она аж взвыла от боли.
– Что вы, что вы, лежите, я соберу! – сказала я и стала поднимать деньги.
Когда пять тысяч «деревянных» оказались в моих руках, я разложила их веером и помахала перед лицом пациентки.
– Отдайте, – жалобно попросила она.
– Отдам, но только после того, как вы расскажете всю правду.
– Какую еще правду? Я сейчас врача позову.
– Если вы насчет Абакшонка, то он дает показания милиции. Вы же не хотите беседовать с милицией?
Больная не захотела общаться с представителями правоохранительных органов, а мне сказала:
– Я не крала эти деньги. Та девушка, что лежала со мной в палате, сама мне их дала. Маша сказала, что у нее много денег и она хочет потратить их на благотворительность. Мне так повезло, что ее ко мне в палату положили! Машенька очень хорошая, добрая, но несчастная, – шмыгая носом, говорила больная.
– Почему несчастная? – уточнила я.
– Потому что... родители у нее сволочи. Это она сама мне так сказала.
– И в чем же это выражается?
– Ну я точно не знаю.
– А если хорошо подумать? – Я помахала деньгами перед носом больной.
– Ну, Маша сказала, что они всю жизнь ее обманывали, что они даже друг друга обманывают. У папы есть любовница, а у мамы – любовник. Еще они погрязли в каком-то теневом бизнесе, наживаются на горе других людей и даже Машу превратили в игрушку.
