— Пузанок? Астраханской сельди, конечно, нет. А икорка найдется.
— Спасибо! Мне стакан сметаны, капитану Сабодашу — бутылку кефира… Вы совершенно уверены, что ночью продажи не производилось?
Денисов оглянулся: лицо официанта было желтым, Феликс снова был близок к обмороку.
Когда Денисов шел назад по составу, всюду из купе выносили коврики, пустые бутылки. Денисов обратил внимание на выставленный ряд стеклянной тары. Впереди с большим отрывом шел марочный «Дербент», «Алиготэ» держалось на третьем месте, после «Айвазовской».
Проводницы пересчитывали полотенца, готовились сдать белье, чтобы сразу по прибытии уйти домой.
В служебке девятого Денисов увидел электромонтера, он разговаривал со Шпаком. Рита по обыкновению отсутствовала. Где-то в конце вагона плакал ребенок.
В десятом, в тамбуре, стоял Ратц.
— Доброе утро, — старик поднял на Денисова глаза.
«Антон сам объявит ему насчет вагона-ресторана, — подумал Денисов, этому свидетелю, по-моему, торопиться некуда».
Антон, как и предполагал Денисов, уже начал обход — купе было заперто. Марина у окна малого коридора кивнула Денисову как человеку, с которым ничего не связывает.
Денисов прошел дальше. Большинство пассажиров томились у окон, некоторые еще спали.
В тринадцатом вагоне Денисов увидел магаданца. Попутчики его играли в карты, за их спинами Денисов различил в купе натянутую жилку с темно-золотистыми копчеными рыбинами.
Магаданец узнал Денисова.
— Рыбу в Астрахань? — Денисов показал в купе.
— А что? В Астрахани есть рыба? — возразил магаданец. — Какая, позвольте узнать?
Попутчик магаданца — пожилой со шрамом — бросил карты, натужно засмеялся.
— Белуга, осетр, — Денисов пожал плечами.
— Каспийская минога?
— Ну нет. Стерлядь.
— Вы еще скажите: сом!
— Семга.
— Это с Белого моря привозят, — магаданец оказался докой. — Да еще с Дальнего Востока — муксун, чавычу, пыжьян…
— Пыжьян — отличная вещь.
Он прошел дальше.
В малом тамбуре Пятых считала наволочки, подменная проводница держала мешок и бирку. В раздувшийся наматрасник, казалось, уже ничего нельзя было вместить.
— Хотели что-нибудь? — Галя перестала считать.
— «Кассу» на минутку…
Она поправила венчавшую ее потное лицо пилотку.
— Так в ящичке же!
Денисов отыскал в «кассе» билеты магаданца и его попутчиков. У всех оказались стандартные бланки московской автоматизированной системы «Экспресс».
— Нашли? — Пятых поняла, кем он интересуется. — С рыбных промыслов едут. С Востока. И рыба у них…
— Как они? — спросил Денисов.
— Ничего. Только выпить не любят…
— Жажда?
Она засмеялась.
— Всю ночь сидели! Даже без света…
«Это когда пробки чинили», — понял он.
Действуя ключом-«вездеходом», Денисов прошел в конец состава. Количество пустой посуды нигде существенно не менялось, равно как и соотношение выпитых в пути алкогольных и тонизирующих напитков. Бутылок из-под «Марсалы», заметил Денисов, нигде не было.
За окном показался одноэтажный вокзал, обсаженный мелколистными вязами. Перрон был выложен ровными рядами арбузов. В коридоре началась беготня.
— Баскунчак!
Дух распродажи витал над бахчевым Клондайком.
— Ввиду опоздания поезда… — предупредило радио на перроне.
Беготня за окном усилилась. Первые арбузы застучали в тамбуре: кто-то «своим ходом» гнал их по коридору в купе.
Антон посмотрел на Денисова:
— Минуты нас не устроят, правда?
Они вышли на платформу.
— Настоящий восточный базар!
Минуя продавцов, Денисов прошел в вокзал. Внутри было пусто: автоматические камеры хранения, против двери стенд: «Их разыскивает милиция». Денисов вернулся на платформу, мимо прошли Лариса и Костя с арбузом. Поодаль электромонтер продолжал начатый в служебке разговор со Шпаком. Бородатый Шпак снисходительно поглядывал на знатока футбольных схем.
Время стоянки истекло.
— Вечно опаздывает, — Суркова обтирала поручень. — Как к Верблюжке подъезжать, обязательно стоим…
— Последняя ездка, — успокоили из соседнего тамбура.
— Жара…
— Арбузу хорошо!
У подножки топтались пассажиры. Черный дог Судебского ни на минуту не прекращал ворчливого бурчания, но Судебский с поводком-удавкой и намордником был начеку.
— Гу-ляй, Дарби! Гу-ляй! Хор-рошо!
Впереди загудел встречный, Суркова спрятала тряпку.
— Теперь недолго.
Дополнительный двинулся, прибавив к расчетному весу не менее десяти тонн.
Денисов подобрал вместе телеграммы, полученные в пути следования. Условно их можно было разделить на две группы. К наиболее важным он отнес сообщение о личности потерпевшего, его прошлом и настоящем.
«Пятидесятых годах отбывал наказание за преступления совершенные период 1941–1942 гг. территории временно оккупированной фашистами Хмельницкой бывшей Каменец-Подольской области… последняя судимость за нанесение опасного для жизни ножевого ранения…»
Телеграмма свидетельствовала о том, что у уголовника по кличке Лука были основания опасаться мести со стороны людей, в свое время пострадавших от его преступлений.
«Но кто эти люди? Едут ли они в этом поезде?» — подумал Денисов.
Однако список версий этим не исчерпывался.
Весьма странным было и поведение некоего Карунаса, с которым младший инспектор Апай-Саар имел разговор на платформе:
«…во время посадки записал пассажира который поставил сумку окно нерабочей стороны состава…»
Тот же Карунас подходил к Судебскому, у него был железнодорожный ключ-«вездеход», которым он открыл дверь в тамбур для Судебского и его дога.
«Молодожены видели Карунаса неподалеку от себя, когда разговаривали на перроне с Полетикой-Голеем…» — Денисов присовокупил к первой группе телеграмм сообщение о Карунасе.
Подборка документов получилась изрядная.
«…Проверкой касс возврата железнодорожных билетов установлено Голей течение недели ежедневно сдавал билеты количестве пяти четыре вместе один отдельно на поезд нр сто шестьдесят седьмой дополнительный…»
«…внутренней поверхности кошелька обнаружены множественные следы бурого цвета…»
«…исследованием остатков содержимого изъятой купе бутылки шампанского установлено наличие снотворного вещества…»
«Куда, интересно, отнести телеграмму, касающуюся Вохмянина? — подумал Денисов. — О том, что завлабораторией скрывает дату приезда…»
Антон за столиком напротив помечал в блокноте свидетелей, которых следовало еще до прибытия в Астрахань собрать в салоне вагона-ресторана.
— Из бригады я приглашаю Пятых… — Сабодаш пометил в блокноте.
Денисов поднял голову.
— …Пятых, Шалимова.
— Шалимову я объявил.
— Судебский?
— Тоже знает.
— Из девятого — Рита, Шпак…
Отчаянные скрипы и стук свидетельствовали о героических усилиях локомотива войти в график. Стоянки были сокращены, мелькали названия станций — Мартовский, Богдо, Чернобыльский. И вот Верблюжье — палисадничек вдоль маленького домика-вокзала, в клочке тени гладиолусы, львиный зев.
— Верблюжье, за ним Чапчачи, — сказал Денисов.
Огромный песчаный карьер был полон света. Голубая гладь и редкая клочковатая растительность смыкались на горизонте. За чертой домов, в глубине песчаного карьера, пылила машина. Там была Ахтуба.
— Ратц… — сказал Антон. — Я пока не говорил с ним.
— Меня в облпотребсоюзе хорошо знают, — снова сообщил о себе бухгалтер, — сорок семь лет стажа… В двадцать третьем году кончил курсы счетоводов!
— А во время войны где вы были? — спросил Антон, он уже объявил старику, что в Астрахани свидетелей ждет следователь. Ратц принял сообщение спокойно.
— Как все, — острые лопатки забегали у него под пижамой. — Воевал.
— На Украине?
— Под Моздоком, — он оживился. — На линии Прохладная — Гудермес… После войны работал под Днепропетровском.
Денисов не вмешивался в разговор.
— В Кировоградской области тоже бывали? — спросил Антон.
— А как же? Днепропетровская, рядом Кировоградская…
Сабодаш курил, тщательно направляя дым в окно. Дым, однако, не отлетал, тут же втягивался назад в купе.
— …Наших пять колхозов было: Новоподольский, рядом Нововиленский. Мужики крепкие. Мой отец девяносто три года прожил, дядя девяносто семь. Хозяйства — дай бог! А рядом немецкая колония. Меня там многие знали…
Случайное, на первый взгляд, повествование Ратца обрело некий стержень. Денисов не сразу его обнаружил. Голос Ратца неожиданно окреп, даже надтреснутость на время исчезла.
— …Когда фашисты подходили, бухгалтер из немецкой колонии даже бричку дал. «Езжай», — говорит. Лошади, правда, двухлетки. Необъезженные. А других уже не было: фашисты вот-вот нагрянут. — Ратц помолчал. Подъехал к дому, кое-что успели вынести. Говорю жене: «Беги с детьми к мосту! А я жнивьем, чтобы лошадей притомить…» — Он посмотрел на Антона, пояснил: — Жара, и ветра совсем нет. Гоню их жнивьем. К мосту выехал, лошади уже в мыле. А день ясный, как сегодня… У моста жена ждет, дети. Ратц показал рукой на уровне стола, — мальчик и девочка. А по мосту нововиленские овец гонят, романовскую породу… — Он снова отвлекся. Красноармейцы торопят. Войска должны подойти… Говорю жене: «Давай детей, будем переправляться…»
