— Только не волнуйтесь, — поспешила успокоить я Зеленина, — ничего фатального не произошло. Светлана жива, хотя находится в больнице.
— Что с ней?
— Нам срочно нужно с вами увидеться.
— Что со Светланой? В какой она больнице?
— Я могу отвезти вас туда, — предложила я. — И по дороге все объясню. Хорошо?
— Мне подъехать к вам?
— Не стоит. Ждите меня у подъезда.
— Ее хотели убить?
— Да нет же… Я выезжаю.
Нам предстоял абсолютно нетелефонный разговор. Кроме того, мне не терпелось выяснить у него кое-какие детали, прежде чем давать объяснения.
* * *
По дороге к Зеленину я размышляла на совершенно недетективную тему. Я подсчитывала, сколько времени он провел в командировке. Судя по всему, он уже закончил свою работу и вернулся домой окончательно. А ведь ездил, насколько мне было известно, на постановку программы.
Я понимала, что цирк — это не театр и, тем более, не кинематограф, где работа режиссера продолжается месяцы, если не годы. Но чтобы провернуть все дело за один день — нужно быть очень крутым профессионалом. Или я просто ничего не понимаю. Поэтому первый мой вопрос был именно на эту тему.
— Я прилетел на самолете, — частично успокоил меня Зеленин при встрече, хотя два дня, по-моему, тоже не срок для такой работы. Объединить кучу никак не связанных между собой номеров, поставить свет, подобрать фонограмму… Впрочем, я, кажется, отвлеклась.
Вырулив из двора и проехав несколько десятков метров по одной из центральных улиц, мы умудрились попасть в пробку. И пока не выбрались из нее, говорить о чем-то серьезном было невозможно. Лишь приложив всю свою сообразительность и водительский опыт и наконец-то выбравшись из образовавшегося затора, я уже через пятнадцать минут получила свободу передвижения. Но вымоталась так, словно провела за рулем несколько часов.
— Если не возражаете, я остановлюсь, и мы выкурим по сигарете, — предложила я.
Вениамин с сомнением посмотрел на часы, но возражать не стал. Я припарковала машину на тихой безлюдной улице в тени большого двенадцатиэтажного дома. Едва мы успели прикурить, я опередила все его вопросы и спросила в лоб:
— За что вы платите Хрусталеву?
От неожиданности он, казалось, потерял дар речи.
— Но откуда в-вам это известно? — наконец выговорил он, заикаясь. — Об этом не знает ни одна живая душа.
Слава богу, он не стал отрицать самого факта передачи денег, и я намотала себе это на ус. Значит, он действительно платит Александру, хотя до последней минуты полной уверенности в этом у меня не было.
— Профессиональная тайна, — отпарировала я неуместный в данный момент вопрос. — Так все-таки, за что?
На Зеленина было страшно смотреть. Он побледнел и спрятал глаза. Видимо, самым большим его желанием сейчас было покинуть салон моего автомобиля и исчезнуть в неизвестном направлении. Его рука, следуя подсознательному желанию, крепко вцепилась в ручку дверцы.
— Поверьте мне, это очень важно, — настойчиво потребовала я ответа. — Мне кажется, именно с этим связано нынешнее положение Светланы.
Тут я, конечно, блефанула, но мне необходимо было вытащить из него данную информацию, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки. К тому же, взяв инициативу разговора в свои руки, я была избавлена от необходимости отчитываться перед ним о проделанной работе. Рассказывать придется такие вещи, что мне требовалось подготовиться. И еще хотелось отсрочить этот момент, насколько возможно.
Затравленно посмотрев на меня, Зеленин спросил:
— Светлане действительно ничто не угрожает?
— Менее, чем когда-нибудь, — искренне ответила я. — Скорее всего она сейчас спит.
Движением головы Вениамин отогнал последние сомнения и неловко улыбнулся:
— Это длинная история, и боюсь, без бутылки мне ее не осилить.
Предложение было неожиданное, но весьма уместное. После пары рюмок я надеялась услышать от непьющего Зеленина всю правду.
И мы отправились с ним в одно уютное заведение, основным достоинством которого было то, что, кроме меня, туда никто не ходил. Во всяком случае, до сих пор я там никого не встречала. И не понимаю, каким образом его хозяйка при такой посещаемости заведения так долго не вылетает в трубу.
Заспанная, но очень вежливая официантка усадила нас за столик и принесла по просьбе Вениамина бутылку коньяку и шоколад. Прежде чем приступить к рассказу, он залпом выпил две полные рюмки одну за другой и закурил, кажется, пятую за последние полчаса сигарету.
— Не знаю, что вам известно о моей жизни, но, судя по последнему вопросу, многое. Поэтому если что-то вам покажется неинтересным, останавливайте меня, — сказал он, наливая третью рюмку, но пить ее не стал и продолжил: — Все началось восемь лет назад. Я тогда считался молодым режиссером и буквально бредил цирком. Я много ездил и ставил по всей стране. Как программы, так и отдельные номера…
Он на минуту задумался, словно что-то вспоминая, взял в руки рюмку, но тут же поставил ее на место.
— Я тогда только что получил квартиру… Не эту, теперешнюю квартиру я купил недавно… Другую… Впрочем, это не важно. Так вот. Я считал себя самым счастливым человеком на свете, потому что у меня была любимая работа и своя собственная квартира. Однажды меня познакомили с молодой парой и попросили сделать с ними номер. Это были Александр и Александра Хрусталевы. Тот человек, которому, как вы знаете, я… плачу, и моя будущая жена.
Все это мне было прекрасно известно, но я не перебивала Зеленина, боясь тем самым упустить какую-нибудь важную информацию. Торопиться мне было некуда, и коньяк был совсем не плохой.
— Шурочка была красавицей и безмерно любила цирк, — снова улыбнулся Вениамин. — Через месяц она переехала ко мне, а через девять, как и положено, у нас родился сын.
«Вот что значит магия чисел, — подумала я. — Если бы ребенок родился на пару месяцев раньше, у Зеленина могли бы зародиться какие-то подозрения. А тут девять месяцев. Как в аптеке. А на самом деле это означало только одно: с первого же дня их „бурного романа“ она продолжала изменять ему с собственным братом».
— Мы чуть не сошли с ума от счастья и назвали мальчика Александром, как и мать.
«Господи, ну нельзя же быть до такой степени наивным! — мысленно возмутилась я. — Кроме матери, ты никаких Александров поблизости не заметил? А напрасно».
— Но нашему счастью не суждено было продлиться. Уже через месяц стало понятно, что ребенок неизлечимо болен. Врачи поставили ему страшный диагноз, но, говоря нормальным языком, он… — на глаза Зеленину навернулись слезы, и он махнул рукой. — Вы не представляете, какое свалилось на нас горе. Мы так ждали рождения мальчика… На него страшно было смотреть. Он плакал двадцать четыре часа в сутки, и слышать это не хватало сил. Я чуть было не наложил на себя руки, сознавая свою вину перед Шурочкой.
— Да вы-то в чем были виноваты? — поразилась я его неожиданному признанию.
— Я еще никому об этом не рассказывал, да чего уж теперь… — Вениамин снова взял в руку рюмку и на этот раз выпил ее залпом. — В молодости, еще до театрального института, я подцепил серьезное венерическое заболевание. Меня уверяли, что никаких последствий быть не должно. Если бы я знал, что может случиться такое… разве разрешил бы Шурочке рожать…
Мне захотелось тут же все ему рассказать, но я решила выслушать его версию до конца, чтобы иметь полное представление обо всех обстоятельствах дела. Тем более что, как я уже догадывалась, на этой его уверенности в собственной вине ловко сыграли брат с сестрой.
Вениамин прикурил очередную сигарету и продолжил:
— Шурочку словно подменили. Она совершенно не могла спать, даже пыталась употреблять наркотики… Вы представляете?
Он говорил об этом с трогательной улыбкой на лице, словно о ребенке, который по глупости назвал родителей нецензурным словом, понятия не имея о его значении.
— Я совершенно случайно наткнулся на них. Чтобы не расстраивать меня, она прятала их под подушкой… Это Шурочка-то, спортсменка…
«Значит, не наркотики стали причиной ее смерти, — сообразила я. — В этом случае наверняка бы открылось, что его „бедная Шурочка“ — наркоманка со стажем».
— Я сам предложил ей отдать ребенка в приют. Это было невыносимо. Тем более что врачи не оставили нам никакой надежды… Вы совсем не пьете.
В ответ на его замечание я взяла свою рюмку и сделала небольшой глоток. Зеленин выпил со мной за компанию и неожиданно опьянел. Он говорил об этой женщине с таким умилением… Я даже пожалела, что не прихватила парочку фотографий из «семейного альбома» Александры и Александра. Думаю, это моментально отрезвило бы его. В прямом и переносном смысле. По всей видимости, рассказывать о своей чудо-гимнастке он мог часами, но мне нужна была конкретная информация.
