Главное, он и ехать на дачу вовсе не хотел, да еще в желтой «коробчонке», но просьба сама собой сорвалась с губ. И она, вместо того, что бы отговорить от поездки, только посмотрела ему в глаза и взяла с собой.
Глупости всякие лезут в голову. Кислород так дурманит, что ли, — подумал Стрельников, еще сильнее ударив по полену. Щепки разлетелись во все стороны.
Саша хлопотала на кухне, и ему ничего не оставалось делать, как отправится на второй этаж. Здесь, как в старой квартире, почти все пространство занимали книги. И только на стене напротив шкафов висела, превышая размеры оригинала, репродукция Ван Гога. Светлые на светлом. «Подсолнухи», отражались в стекле книжных шкафов. Комната наполнялась особым желто — синим цветом, создавая ощущение не реальности.
Засмотревшись на картину, Стрельников, даже не заметил, как в дверном проеме застыла, рассматривая его, Александра. Только голос, тихий и немного грустный, заставил оторваться от картины.
— Нравиться?
Стрельников повернул голову, и желтые цветы отразились в стеклах очков. Теперь в комнате стало еще больше подсолнухов.
— Нравиться. Я видел картину в подлиннике. Но, представь себе, в Лувре она не произвела на меня впечатления. А здесь, просто чудо!
— Кто — то из пациентов подарил дедушке. Но дед, как истинный эстет, — с улыбкой вспомнила Саша, — не признавал репродукций. Говорил, что в репродукции нет, ни энергии, ни тепла. Картина должна быть живой. Так и оказалась на даче. А мне нравиться. Я обычно садилась вон в то кресло, — Саша грациозно повела рукой в сторону, напоминая экскурсовода в Лувре, — и смотрела на картину. Если долго смотреть на «Подсолнухи», то начинает казаться, что видишь глаза краба, а иногда улыбки. Я задумывала желание и всматривалась. Если увижу улыбку — значит, желание сбудется.
— И правду сбывались?
— Наверное. Это ж в детстве было. Желания были детские. Какие-то сбывались, какие — то — нет. Расскажи лучше о Лувре.
— Лувр надо видеть, — улыбнулся Стрельников. Говорить о Лувре ему расхотелось. Там он был не один. И ему казалось, что начни он рассказывать, как она все поймет.
— Ну, тогда прошу к столу.
На первом этаже было сыро и холодно, даже теплые полутона карельской березы не грели.
Во Франции Стрельников был с Лерой. Подарок к восьмому марта. И в Лувр ходили вместе, правда, только один раз. Потом, Лера, сославшись на усталость, отправила Стрельникова бродить по залам, а сама предалась столь любимому шопингу. Он и не возражал.
Ближе к ночи, наконец — то, сырые поленья разгорелись. В доме стало тепло. Запахло деревом и смолой.
— Саша, почему ты не замужем?
— Не сложилось.
От неожиданного вопроса Саша растерялась. А ты, почему не женат? Но спросить она так прямо не могла.
— В институте, — немного помолчав, продолжила Саша, — была первая любовь. Обычно первая настигает в школе. А я, видать, опоздала или не доросла тогда. В подружек была любовь, а в меня — нет. А вот в институте… Я даже замуж собралась. Счастья столько было. А потом, как в кино, ушел к другой.
— Подруга увела?
— Никто никого не уводил. Просто ушел. Нельзя увести человека. Глупость это все. И изменить нельзя.
— То есть, ты считаешь, что измены в принципе нет? — Стрельников, как гончая, принял стойку.
— Измену придумали романисты, что бы было о чем писать в своих романах. Как можно изменить человеку, которого любишь? Просто, когда это случается, мы питаемся оправдать в первую очередь себя. А все банально просто: встретились два совершенно чужих человека, и кроме как постель, толком ничего не связывает. Вот и у нас так случилось. Любви не было. Влюбленность — да. Но, это я позже поняла. А тогда была трагедия. Страдала. Мне повезло, что у меня мудрый дед. Он многое объяснил. Хотя легче не было.
— Все в тебя просто. Любовь есть. Измены нет.
Стрельников заводился. Обида давно приспанная, ожила и пучеглазо смотрела на мир.
— В каждого свое понятие любви и нелюбви. Опыт — то разный. И выбор разный. Женщина мужчину выбирает подсознательно.
Саша стала вдруг серьезной. И Стрельников понял, что она совсем не такая, как все другие женщины. Было в ней что — то от древней женщины. Может большие глаза с гусиными лапками, может открытость взгляда, может естественность. Встретившись с ее блестящими, черными глазами, он отвел взгляд.
— То есть, ты хочешь сказать, что выбирает и принимает решение женщина?
— Конечно. Если отбросить всю мелодраму. Развитие общества и его законы притупили древнее чувство или вообще вытеснили. И часто женщина в своем выборе руководствуется не инстинктом, а расчетом.
— А мужчина, значит, не имеет права выбора?
— Закон природы. Женщина вынашивает ребенка. И только она может чувствовать от кого ребенок будет жизнеспособным. Но это все я говорю в упрощенной форме.
— Значит, ни один мужчина не подошел под твои законы? — В вопросе Стрельникова сквозила ирония.
— Как видишь. Если не против, распределяем обязанности. Я — мыть посуду, а ты — подбрось дрова в печку.
Стрельников готов был на все условия, только б подальше от нее. Какое то непонятное или давно забытое чувство, как молодое вино, начинало будоражить кровь.
Уже, лежа в постели, он всматривался в подсолнухи. Хотелось увидеть в цветах улыбку, но на него смотрели глаза маленьких заспанных крабов. Он не хотел себе признаваться, что обидел ее специально, чтобы не услышать, что у нее кто — то есть, а любовь придумали неудачные романтики.
Саша уснула под утро. Обида вдруг накатила и слезы сами по себе покатись на подушку. А там, на втором этаже, в комнате с «Подсолнухами» во сне на диване ворочался Стрельников
Окна ординаторских всех пяти этажей, по замыслу архитектора, должны были выходить прямо на центральный подъезд, но с годами отделения немного перестроились и замысел нарушился. Ординаторская неврологии переехала вообще в конец коридора, заняв небольшую самую холодную угловую палату. Холодно, правда, было только зимой. За то летом — ординаторы спасались от жары. Большое, выходящее в сад окно занимало почти полстены. И сколько тетя Поля, громогласная и такая же добрая, не заклеивала щели, в ординаторской теплее не становилось.
Саша сидела за столом, подперев ладонями подбородок.
В глубине сада местные алкаши собирали с кованой скамейки не богатую закуску. Значит, увидели завхоза. Этих алкашей знала вся больница. Начиная с ранней весны и до осени они периодически, в свободное от пьянки время, или когда не за что выпить, работали в саду. Дорожки получались не ровные и трава, вместо покос, только сбивалась по верхушкам. А раз бесплатно, то какой спрос. Конечно, завхоз рассчитывался с ними разведенным медицинским спиртом, который потом, кряхтя и сетуя на беспредел, с которым надо в следующем году покончить, списывали старшие медсестры. Подобие выполненной работы обходилось гораздо дешевле, чем пригласить бригаду с местного зеленхоза.
Саша не ошиблась. Через минуту со стороны гаражей появился завхоз.
— О чем задумалась?
Елизавета включила чайник.
— О любви. О ее силе.
— Ты влюбилась? — Лиза в недоумении застыла возле чайника.
Ни в кого она не влюблялась. Стрельников не в счет. Но, тем не менее, она чувствовала, как предательски начала краснеть.
— Я о Лагунове.
— Ты в Лагунова?
Нет, к таким потрясениям Елизавета явно была не готова.
— Да не я в Лагунова, а Лагунов. Помнишь, я устроила сестрой — хозяйкой на подработку девушку — студентку.
— Татьяну? Конечно, помню. Милая приветливая девушка. Постой, ты хочешь сказать, что у них больничный роман?
— Да. Веришь, она сотворила просто чудо с Лагуновым.
— Саша, я тебя умоляю, не фантазируй. Столько, сколько ты вложила в Лагунова и мертвого можно поднять.
Чайник вскипел, громко забулькал бульканьем и выключился. В глубине сада между деревьями бродил завхоз.
— Нет, Лиза. Все дело в Татьяне. В обретенном смысле жизни, а потом, уже — медицина. Представляешь, захожу к нему рано утром, а он выбритый, весь такой оживший.
— Так что он серьезно уже бегает? Не завидую я Татьяне. Вспомнишь мое слово — добром все эти отношения не окончатся.
— Не бегает еще, но начинает ходить. Прогресс на лицо. А ведь ты единственная была права с самого начала.
Елизавета удивленно смотрела на коллегу.
— Помнишь, ты сразу сказала, что в него депрессия? А сколько его лечили везде. Я с тобой тогда была не согласна. Но как видишь — ты изначально была права.
Она даже не могла представить, что Лагунов может так измениться. Конечно, осталась худоба, сквозь тонкое одеяло проступало неправильное положение конечностей. Но это все было не страшно. На выбритом до синевы с мелкими порезами лице блестели живые глаза. Даже удивительно, но Логунов оказался довольно молодым человеком. Даже интересным.
