– Тебя подвезти?
Она кивнула.
– Куда? – спросил Андрей, когда она села в машину.
Маринка пожала плечами.
– Я домой еду, – сказал он, с трудом отводя взгляд от ее замороженного профиля, – это в сторону парка Менделеева. Хочешь посмотреть мою новую квартиру?
– Да, – согласилась она и села в машину.
Андрей и сам знал, что Маринка не из болтливых, но что-то с ней было не так. Она отрицательно ответила на ряд тестовых вопросов: поссорилась с Мишкой? На работе что-то не так? Может, родственники достали? Решив отстать от нее, он стал рассказывать о покупке квартиры, о том, что хотел именно такое жилье: в центре, но в месте не задымленном, в новом доме, с охраняемой территорией и подземным гаражом.
– Круто, в общем, – хвастался он, иногда поглядывая на подругу детства.
В гостях Маришка, не меняя выражения лица, вежливо осмотрела комнаты и лоджии. Не то чтобы ей не понравилось, просто она никогда не интересовалась чужими вещами и делами. Отсутствие зависти, как ни странно, происходило из Маришкиного абсолютного эгоизма, как и ее равнодушие в целом. Она была абсолютно лишена страсти к чужим вещам, лишь изредка замечая красивое платье коллеги или представляя себе, что могла бы так же, как ее обеспеченные знакомые, отдыхать зимой на Мальдивах. Болезненное любопытство в ней вызывали только чужие маленькие дети, что продолжилось бы до рождения собственного ребенка, а этого так и не произошло.
Вот и сейчас она была рада, что ее Андрюшка счастлив, купив квартиру, только выразить этого не могла, ибо была погружена в свои туманные ощущения. Думать о том, что было ею сделано только что, она не могла – это было страшно. Почти так же страшно, как тогда, когда она узнала о смерти Оксаны, или там, на деревянном пирсе над водами Круглого озера…
Все это время Андрей не спускал глаз с подруги детства, испытывая странные чувства. Он не мог отделаться от беспокойства за нее. Казалось, она безумно несчастна, катастрофически одинока, ее никто не понимает, даже правильный, хороший Мишка. Мишка, наверное, привык к Маринке, как привыкают к женам все мужья, и уже не ценил того, чем обладал. Так и отец Андрея привык к маме, а ведь другой такой женщины ему не сыскать вовеки! И Андрею почудилось, что было уж совсем фантазийно, будто отблеск светлой памяти его матери лег на Маринкин бледный лоб.
Усмехнувшись, он отогнал возвышенные мысли, удивляясь, что его, такого прагматичного и делового, накрыли чувства. Маринку он все равно продолжал жалеть, придумав о ней еще много такого, в чем после никому не признался, особенно Мишке с Борькой.
– Выпьем? – предложил он, вынимая из бара бутылку текилы.
– Ладно, – согласилась она.
И не так уж намного освободилась бутылка агавовой водки, когда с друзьями детства стали происходить странные вещи. В руке Андрея оказалась безвольная Маришкина ладошка, и он не мог отделаться от желания пригладить ее волосы, продолжавшие, как и в детстве, пушиться надо лбом и ушами. Желая отвязаться от назойливой тяги к этим рыжеватым волосам, он перевел взгляд на пальцы Маринки, отмечая, что ногти у нее как у маленькой девочки – необработанные и ненакрашенные. Таких рук у взрослых женщин он не встречал давным-давно, и выглядело это ужасно трогательно.
От Маринки и пахло только что проснувшимся ребенком, только глаза у нее были взрослыми, затуманенными мыслями.
Неизвестно зачем он стал целовать ее руки.
– Андрей, я ушла из дома, а Мишкину мать паралич разбил, – сказала она, тоже неизвестно зачем. Нет, известно – ей надо было сказать это, иначе ее разорвало бы от напряжения, а сказать такое Маришка могла только Андрею.
Он не поднял голову, только перевернул кисти ее рук ладонями вверх и снова прикоснулся губами к ее коже, чуть шершавой и розовой.
– Ее заколотило, а потом она по стене сползла. Я уходила, а она еще жива…
Губы Андрея скользнули вверх по запястью, ощутили пульс Маринки, учащенный, нервный, в противоположность ее заторможенному виду. Рук Маринки Андрею было мало. Вдыхая запах ее бледной кожи, он поцеловал майку на ее плече, добрался до шеи. Не встречая сопротивления, уткнулся носом в волосы, а ртом – куда-то в скулу.
– Андрей, понимаешь, – он едва слышал ее, – это же не просто так она в обморок упала, с ней что-то серьезное случилось. Мне моя знакомая рассказывала, как умерла ее мама. И она – почти так же… Мне показалось… Я не знаю…
Эти слова тревожили нервы Андрея, он понимал, что слышит не то, что ему хотелось бы, однако осознать услышанное было выше его сил. Его руки гладили ее талию, поднялись выше, к груди, небольшой, но горячей. Он подложил руку под спину Маришке, одним мягким движением опрокинул ее на диван, склонился над ней.
Теперь они смотрели друг другу в глаза. Маринка ждала, чтобы он понял. Андрею же было нужно, чтобы она приняла его – в себя, в свою глубину, раскрылась, вспотела, застонала, сделала встречное движение бедрами, прижалась. Он уже выгнал из сознания прочь весь моральный хлам на эту тему, но было еще одно препятствие на пути к цели – отсутствующий взгляд Маришки.
И тут он понял, что так – не может! Не сможет он обладать женщиной, которая смотрит на него без всякого выражения, готовая переспать с ним просто так, не за деньги, не из любви, а просто так.
– Что ты сейчас сказала? – спросил он, принимая на диване вертикальное положение.
Она тоже села и всхлипнула.
Слушая ее, Андрей больше не вспоминал о том, что могло случиться с ними двоими несколько минут назад. Сохранялась вероятность, что Маринка и вовсе не поняла его намерений. Он налил по новой порции текилы.
В памяти Андрея воспоминание об этом дне осталось очень странным.
В Мишкино десятилетие муж оставался для Маринки главным мужчиной в жизни. Она действительно любила его, очень нежно, хоть и не слишком преданно, желая оставаться с ним рядом от сего мига и пока смерть не разлучит их. Впрочем, до ее смерти оставалось уже не так много времени.
Она восхищалась его умением чинить компьютеры, телефоны, швейные машинки, мясорубки, текущие трубы. Она любила его тело, то, как он занимался любовью, ей нравилось, что в его руках удовольствие она получала гарантированно. Как гарантирована была его верность, его забота, его поцелуй каждое утро и каждый вечер. Пожалуй, она была с ним счастлива, но ведь существовали еще двое мужчин, которых она любила не меньше, чем мужа, не чувствуя при этом никакого диссонанса. Ей нужны были все трое.
И Маришка удивилась бы до крайней степени, если бы ей сказали, что она изменяет мужу с его лучшим другом. Борька был ее первой любовью, то, что происходило между ним и Маринкой, не имело ни малейшего отношения к Мише Ложкину. Это – другая сторона Луны, иное измерение, параллельная Вселенная. В мире Бешеного Боба Маринка переставала быть собой, как и сам Бешеный Боб не мог сохранить себя в ее присутствии.
Казалось, Маришка знала Боба как облупленного, а глубокой раны в его душе не видела. Смерть Машеньки изменила не только отношение Боба к женщинам, она изменила его отношение к жизни. Он стал гораздо более замкнутым, перестал гореть своим бизнесом и даже пустил в свой огород партнера – жуликоватого типчика. Олег Колесов не стеснялся пользоваться доверием Бориса, в результате чего у него росли доходы, а у Боба – долги.
Встречи Маришки и Бориса выливались в физическое слияние очень редко, может, раз в полгода, хоть по долгу службы они и виделись ежедневно. Для секса нужно было так проголодаться, чтобы в мозгу Борьки соображения о долге, дружбе и чести перевешивались горячим, пульсирующим, истекающим соками желанием. Маринке же нужно было ощутить, что ее безмерно хотят. Не по-домашнему, не в рамках супружеского долга, а вот так – преступно, отчаянно, с последующим бурным раскаянием, с недельным запоем.
И тогда она рвала одежду на Бобе, кусала его до багровых синяков, опрокидывала его на пол, землю, ковер, заднее сиденье автомобиля, закидывала ноги на его плечи. Он подчинялся с не меньшей страстью, но в том-то и было дело – подчинялся, а не овладевал.
В промежутках между слияниями Боб почти искренне считал связь с женой друга оборванной и, более того, искал невесту. Но дело это было непростым, осложненным страхом новой потери. Боб даже придумал способ обмануть судьбу, опираясь на распространенное заблуждение, гласящее, что не слишком ценные вещи и недорогие люди не теряются. Он считал, что ему нужна незатейливая гламурная блондинка, ибо такой мужчина, как он, не сможет влюбиться в глупенькую барышню с наращенными ногтями. А нет любви – нет и потери.
Только изменить себя Борьке не удавалось: каждый раз он неистово влюблялся в очередную девушку, и не было никакого способа избежать этого. Влюблялся, возгорался, распалялся и тут же – пугался, просил у высших добрых сил защиты, просил вытащить его из пылающего рая. Добрые силы игнорировали запрос, он продолжать любить. Борис приходил к убеждению, что зло уже рядом, он ощущал эти черные щупальца, предчувствовал боль. И тогда – отстранялся от возлюбленной, начинал искать в ней недостатки и пороки, провоцировал ссоры, наконец, разрывал отношения. Мучился от всего этого, страшно страдал. И успокоение ему – через взрыв страсти и болезненное чувство вины – приносила только Маришка.
