Ознакомительная версия.
Суббота, семь часов вечера. Час ритуала, мой импульс надежды.
Постояв под душем, одевшись, побрившись, я шел по затихшим улицам своего квартала к парку за прямыми высокими стенами. Ворота были уже заперты на ночь, но сторож Марк знал мою историю и знал, как много значит для меня это место. Я нажал кнопку домофона, Марк появился в одном из окон своего дома, отпер замок и, махнув рукой, издали со мной поздоровался. Я ответил ему тем же.
Моих любимых похоронили в их родной северной земле, в ее истерзанной утробе, среди отработанного угля и заброшенных копров. Я живу слишком далеко от них, а потому вместо кладбища каждую неделю прихожу сюда, и вместо могил у меня живые ковры, на которых лопаются почки и распускаются розы. Сколько раз я бродил в одиночестве по засыпанным лепестками тропинкам, гладил надежную кору вязов, прикасался к крашеным доскам старых скамеек, где столько влюбленных находили себе приют, и каждую субботу в один и тот же час плакал. Плакал совсем тихонько, изливая накопившиеся в сердце горючие детские слезы. Без ненависти, без скорби, с такой любовью!
Марк нередко видел, как я возвращаюсь с блестящими глазами и дорожками слез на щеках, – он провожал меня в таких случаях все тем же дружеским жестом и молча смотрел вслед: «До свиданья, комиссар, до следующей недели…»
Мои странствия неизменно заканчивались в глубине парка – я огибал цветник и выходил к великолепному дубу, насмешливо смотревшему сверху вниз на хилый ясень. Именно его, этот ясень, мы с Сюзанной и выбрали, чтобы вырезать на корявом стволе наши инициалы: он символизировал для нас внутреннюю хрупкость живых существ и нежную чистоту чувств. Я любил проводить рукой по этим буквам из прежних времен, вызывать из глубин памяти поблекшие губы жены и росу ее слов… Поль Лежандр был прав, деревья излучают силу… Но сегодня вечером вместо наших инициалов мои пальцы нащупали нечто совсем другое: кора была содрана, ствол изрезан так глубоко, что ясень истекал кровью. Ни «Ф» от Франка, ни «С» от Сюзанны больше не существовало, безжалостное лезвие начисто истребило буквы. Рана была свежей, еще выступал сок.
Я резко обернулся. Меня ослепило закатное солнце, дробящееся в листве. Длинные тени, стволы, розовые кусты, поросшие травой лужайки… Ни души. Кто мог сделать такое? Моя тайна…
И вдруг я понял. Кто же еще, если не девчонка из седьмой квартиры! Эта мелкая дрянь слышала, как я говорил во сне про дуб и ясень…
Я мчался, не разбирая дороги, через ухоженные лужайки, слезы от ярости высохли. Добежав, постучался к сторожу.
Марк, слегка удивленный моим появлением, протянул руку, я ухватился за нее.
– Марк! Ты не видел здесь девочки лет десяти, с темными, довольно длинными волосами? Не приходила сюда такая, совсем одна?
Он с любопытством поглядел на меня снизу вверх:
– Что-то случилось?
Я сильнее стиснул его пальцы. Он на мгновение задумался.
– Днем сюда приходит толпа народу, в том числе немало девчушек. Как, по-твоему, я могу ответить?
– А после закрытия никого не видел?
Он покачал головой:
– Ты единственный, кого я впускаю в парк не по расписанию… Может, зайдешь чайку попить?
– Нет, извини, мне некогда.
Марк был нескрываемо разочарован:
– Ну ладно… Если я могу тебе помочь, если тебе надо… с кем-то поговорить, ты не стесняйся…
Я кивнул и собрался уходить, но тут он спросил:
– А ты теперь приходишь два раза в неделю?
– Что?
– Ну да, вчера, а потом сегодня.
– Вчера? Когда?
Он странно на меня посмотрел:
– Когда? В половине одиннадцатого, почти ночью! Позвонил в домофон, сказал: «Это Франк Шарко. Впусти меня!» Что, уже не помнишь?
Я потер лоб:
– Черт! Что за ерунда? Вчера вечером я вообще не выходил из дому!
У Марка округлились глаза.
– Но…
– Кого ты видел вчера вечером?
– Я… По правде сказать, я особенно не присматривался. Было темно, я заметил только широкие плечи и высокий рост, как у тебя. Правда, ты… даже головы не повернул в мою сторону, и мне это показалось странным, потому что ты всегда со мной здороваешься и прощаешься, но я решил, что ты не в настроении или задумался…
Я теребил пальцами губы:
– А голос? Голос был какой?
– Домофон очень плохо работает, я тысячу раз им говорил, чтобы поменяли! Но нет! И голоса все одинаковые…
Я подался к нему, лицо Марка оказалось так близко, что я почувствовал его дыхание. Все во мне кипело.
– А больше ты ничего не заметил?
– Нет, ничего. Ты… Ну, то есть он опять позвонил в домофон минут через пятнадцать и ушел, не попрощавшись… Этот… какого черта этому типу понадобилось в моем парке?
– Понятия не имею, Марк, ни малейшего понятия, – отозвался я, вытирая лицо платком.
И поплелся прочь по теплому асфальту…
Поезда… Запустить поезда. Арабески рычагов, завитки пара. Надо подумать. Я уселся по-турецки среди рельсов, в самой середине, опустив подбородок на сжатые кулаки.
Сначала он натравил сфинксов на Дель Пьеро, затем переключился на меня и покусился на мои тайные сокровища. Он заразил нас, нанес удар по телу изнутри, после чего принялся за наши души. Как ему удалось так глубоко залезть в мою личную жизнь?
Так что же получается? Кто мог догадаться про розарий? Это место… Наше место… Никто о нем не знал. Изуродованный ствол нашего ясеня – там, где были наши инициалы… Точно! Это девчонка! Она кому-то все рассказала! Кому-то моего роста, моего телосложения… Кто он?
Франк, тебе плохо? Расскажи мне! Я готова тебя выслушать.
Отстань! Сейчас не время. Понятно?
Запустив сразу все электрические локомотивы, я разбудил лязгающую сталь, довел мощность до предела…
Сначала он насилует мой организм, потом истребляет память о жене, уничтожает мое прошлое. Почему? Почему? Почему?
Никогда у меня так сильно не дрожали руки. Я обливался по́том, пересохшее горло пылало печным жаром. Мне опять надо принять ее – волшебную таблетку. Опасный, но необходимый наркотик.
У меня за спиной послышался свист. Я обернулся. Девчонка! Она расхаживала взад и вперед в глубине гостиной, не сводя с меня кошачьего взгляда. Откуда она взялась на этот раз?
– Черт!!! Ну-ка иди сюда! Мне надо сказать тебе пару слов!
– Никому не рассказывай, Франк, что знаешь меня. Даже и не думай! Это наша с тобой тайна! Ты никогда не должен открывать эту тайну! Никогда! Не то…
Я резко вскочил на ноги, кипя яростью, со сжатыми кулаками. Хотел броситься к ней, но споткнулся о мчащийся состав и упал. Правда, в последний момент я успел инстинктивно протянуть вперед руки, чтобы приземлиться на ладони и предотвратить железнодорожную катастрофу, но все же один из тоннелей взорвался, левым плечом я разрушил вокзал и уничтожил в его окрестностях всю поддельную жизнь: коровы, человечки, кусты… все разломано.
Я вскочил и кинулся через гостиную ее ловить, но девчонка уже выбежала в коридор.
С грохотом захлопнув входную дверь, я запер ее на два оборота и крикнул:
– Я больше не желаю видеть тебя здесь, поняла?!!
Почему я и на этот раз оставил дверь открытой? Я рухнул навзничь, закрыл лицо руками.
Ты сдаешься, Франк, ты сдаешься. Соберись, милый. Тебе трудно жить без нас, но ты должен привыкать. Так надо! Другого выхода нет, любимый. Поверь мне, другого выхода нет…
Я встал, пошарил в кармане штанов, покрытых пылью и паутиной. Коробочка с таблетками… Она исчезла! Должно быть, я потерял ее в том проклятом тоннеле, у Амадора… В аптечке ничего не осталось. Шкафчик в ванной – пусто. Черт! Черт! Черт!
Но мне надо выпить таблетку, просто необходимо. Любую, что угодно, все равно какую… Вилли…
Зазвонил мобильник.
– Шарко!
Сиберски.
– Комиссар! Куда вы подевались? Я уже на месте, рядом с Амадором!
Я посмотрел на часы. Четверть девятого.
– Надо же… время прошло незаметно…
– Вы что, еще дома? Но сейчас такие пробки, что вам потребуется несколько часов, чтобы…
– Ладно, ты… из-за этого… не волнуйся, начинай без меня! Я уже еду!
В последний раз, перед тем как покинуть эту разворошенную могилу, в которой неутомимо копошились раненые поезда, я поглядел на собственные руки, на одичавшие пальцы – они безостановочно дрожали, как у наркоманов…
Постучал в соседнюю дверь, но Вилли не отозвался.
Таблеток нет… Как поведет себя мой организм?
Неспешные шаги полуночников удалялись по улице, среди мирного шороха кленов и медлительного шелеста лип. Монмартр, вознесенный над серыми, туманными, зажатыми в тисках Парижа домами, был на фоне розовой фрески сумерек полон жизни.
Я то и дело застревал на плотно забитых дорогах столицы, а потому добрался до Сиберски только к десяти часам вечера, и затылок у меня к тому времени одеревенел от напряжения. Потусторонние голоса не оставляли меня в покое, и несколько раз я лишь в последний момент успевал затормозить, не врезаться в чужую машину. Где-то там, в голове, напевала дочка, жена требовала, чтобы я продолжал битву жизни, слова приходили, уходили и тотчас возвращались снова, возвышенные самыми лучшими намерениями. Конечно, эти голоса желали мне добра, но когда они уже от меня отстанут?..
Ознакомительная версия.
