— Мы ведем расследование,— флегматично отозвался сержант.
— Здорово! А что, еще не хватает вещественных доказательств?
Время от времени я почитываю детективные романы и давно уже усвоил, что полицейские предпочитают задавать вопросы, а не отвечать на них, но толлертонский сержант, видимо, исключение. Энергично пустив в ход свой ручной насос, мистер Максвелл сумел выкачать некоторые любопытные, хотя и малополезные, на мой взгляд, сведения. Пункт первый: кроме Картов, еще несколько человек показали, что у них в доме, как память о первой мировой, хранятся гранаты Миллза, однако ни одна из них не пропала, все на месте, если только на чердаке у Картов в груде хлама не валялась еще одна штука — этого хозяева дома не помнят. Пункт второй: полиция так и не смогла установить, кому принадлежали игральные карты с приклеенными к ним анонимными записками, на них обнаружены только отпечатки пальцев их получателей. Единственный способ выяснить это — найти старые колоды, откуда изъяты джокеры; вышестоящее начальство, однако, не готово ходатайствовать о выдаче ордеров на обыск, впрочем, можно предположить, что автор анонимок уничтожил все эти старые колоды.
— И сколько таких анонимок было разослано?— поинтересовался Максвелл.
— Семь, насколько нам известно.
— Вряд ли, старина, у обычного деревенского жителя может оказаться семь использованных колод.
— Я тут навел кое-какие справки: колоды у всех целы.
— Но ведь джокеры,— заметил я,— употребляются лишь в таких играх, как покер или рамми[29].
— Ага!— воскликнул неподражаемый мистер Максвелл.— Шарики у нашего друга крутятся недурно. А ну-ка, спрашивает мистер Шерлок X., у кого здесь играют в покер? У викария? Там, верно, в ходу бинго[30]. Нужны ли джокеры для игры в бинго? А как насчет вашего местного набоба… мистера… э?…
— Пейстона?
— Он и его друзья в плохую погоду играют скорее всего в покер.
— Да, иногда, как я понял, играют. Но его слуги уверяют, что все колоды на месте, все до единой.
— Он может позволить себе платить им хорошие деньги,— продолжал мистер Максвелл.— Говорят, его отец сколотил приличное состояние на металлоломе. Так-то вот, на металлоломе. А ведь эти гранаты Миллза, ей-же-ей, делали из металлолома. Ясно, приятель? Где был ваш мистер Пейстон в ту ночь, когда у нашего приятеля раскокали окно, есть у него алиби?
— В связи с этим происшествием мы выясняем, кто где был,— сурово произнес сержант.
— О'кей, о'кей, сержант. Молчу. Не хочу совать нос куда не просят. Я здесь чужак,— примирительно забормотал мистер Максвелл.
Возвращаясь домой к обеду, я старался припомнить, где я уже слышал подобную жаргонную речь — бойкую, грубовато шутливую, искусно скрывающую истинные мысли,— и наконец припомнил. Я ехал в йоркширском поезде. Много лет назад. На какой-то остановке в мое купе вошли — по одному — трое пассажиров и, когда поезд тронулся, начали разговаривать, как только что познакомившиеся люди. У них была такая же жаргонная речь — настолько характерная, что даже если бы проводник не предупредил меня, что на этой линии орудуют шулера, я все равно заподозрил бы, что они в сговоре. Через несколько минут один из них с ловкостью профессионального фокусника извлек колоду карт и предложил мне сыграть. Вагоны в поезде были с отдельными купе, без общих проходов, а эти трое были дюжие молодчики, и я позволил им обобрать себя на один фунт. Перед следующей остановкой, едва поезд затормозил, они выскочили из купе.
Этих-то людей и напомнил мне странный мистер Максвелл. Считать его мошенником у меня не было никаких оснований, но в его речи, в его добродушии и интересе к нашим деревенским делам сквозило что-то фальшивое. Уж не в сговоре ли он с кем-нибудь из присутствующих? Во всяком случае, не со мной и не с Фредом Киндерсли. Может, с сержантом из уголовного розыска? Впрочем, было бы нелепо даже предположить, что для расследования наших, пустяковых, в сущности, дел прислали не только сержанта, но и тайного агента в штатском. Тут я вспомнил, какого невысокого мнения Роналд Пейстон о местной полиции и как он жаловался, что старший констебль не проявил ни малейшего интереса к его версиям. Вполне возможно, что Максвелл — частный сыщик на службе у Роналда. Его шутливые нападки на Пейстона — скорее всего неуклюжая попытка отвести от себя подозрения. Сержант, по-видимому, это знает, потому и разговаривает так откровенно в присутствии человека постороннего.
За обедом Коринна была непривычно молчалива. Сквозь загар под глазами проступали синие полукружья: должно быть, она плохо спала. Ее полная апатия встревожила меня. Я обещал Дженни потолковать с Коринной, прежде чем принять окончательное решение о прекращении уроков; и после обеда, когда она лежала в гамаке с раскрытой, обложкой вверх книгой на коленях, я пододвинул шезлонг и сел рядом. Одно дело — поддерживать добрые отношения со своими детьми, совсем другое — вмешиваться в их личную жизнь. Как всякий мужчина, я инстинктивно избегаю эмоциональных сцен, и это делало мою миссию особенно неприятной. С большим трудом я наконец выдавил:
— Мы с Дженни беспокоимся за тебя, дорогая.
— Знаю,— ответила она, глядя на осенявшую ее листву.
— Тебе, пожалуй, не стоит больше видеться с ним.
— Пожалуй.— Голос Коринны звучал глухо и безжизненно.
— Мы могли бы подыскать тебе другого учителя верховой езды.
— Ну это-то меня меньше всего волнует,— воскликнула она.
— Ты сильно влюблена в Берти?— пустил я пробный шар.
— Это очень смешно — шестнадцатилетняя девица и мужчина уже за тридцать?— и вдруг она как будто хлестнула плетью:— Я не ищу у вас понимания. Хочу только, чтобы меня оставили в покое.
— Это совсем не смешно. Но дело это безнадежное, и тебе придется это признать.
— Я не согласна, что безнадежное. А если и так, мне наплевать.
Трудно иметь дело с девушкой в возрасте Коринны — уже не ребенок, но еще и не взрослая, она беспомощно колеблется между двумя состояниями.
— Но, моя ласточка, неужели ты надеешься, что он женится на тебе?
— Почему нет? Через год-другой?
— Потому что он не из тех, кто женится… Он… он просто меняет женщин. У него и сейчас есть по меньшей мере одна любовница. Я знаю это совершенно достоверно.
— А я не прочь стать его любовницей,— упрямствовала Коринна.— И кто же она? Миссис Пейстон, я полагаю?
— Я понимаю тебя. Это было бы потрясающе увлекательное приключение. Правда, недолгое.
Она резко приподнялась и впилась в меня глазами, которые так и сверкали сквозь упавшие на лицо волосы.
— Потрясающе увлекательное приключение? Уж не поощряешь ли ты меня, папа?
— Я сказал: недолгое. Твое сердце было бы разбито.
— Это уже произошло,— сказала Коринна, протягивая мне руку. Я с трудом удержался от слез.
— В твоем возрасте любовь — сплошная мука и отчаяние. Беспросветное отчаяние, потому что ничто не сможет умерить твою боль, отвлечь твои мысли.
— Не заняться ли мне благотворительностью?— Она чуть-чуть улыбнулась.
— Упаси Боже! Послушай, моя ласточка, я не хочу подвергать тебя вивисекции, а не пытался ли он?…
— Подкатиться ко мне? Извини, папа, я не хотела тебя шокировать.
— А ты и не шокировала. Женщины — существа здравомыслящие, обеими ногами стоящие на земле, к тому же достаточно толстокожие. Ты уже без пяти минут женщина, это совершенно ясно, ужасный ты ребенок!
Коринна пожала мою руку и засмеялась — ее голос слегка дрожал.
— Не беспокойся. Он только поцеловал меня однажды. В конюшне. Если уж быть откровенной, я сама навязалась. Наверное, меня подкупило то, что он разговаривал со мной, как со взрослой, делал комплименты. Я думаю, вы с Дженни ошибаетесь в нем.
— Ты умеешь хранить тайны?— спросил я чуть погодя.
— Да!
— Дженни терпеть его не может, потому… потому что он, как ты выражаешься, подкатывался к ней.
Все это время я как будто шел по минному полю и вот наткнулся на мину: сейчас грянет взрыв.
Коринна смотрела на меня широко раскрытыми глазами, затем отвернула свое хорошенькое личико.
— Бедный папочка!— выдохнула она.
— Погоди меня жалеть, молодая леди! Что бы ты там ни думала, не такой уж он неотразимый.
Коринна словно бы не слышала меня.
— Кое-какие подозрения у меня были,— медленно произнесла она.— Берти много расспрашивал меня — о тебе и о Дженни.
— В самом деле? Что же его интересовало?
— Трудно сказать… Ну, как у тебя обстоят дела. Богат ли ты. Можешь ли заплатить за мое обучение в Оксфорде. Деньги не сходят у него с языка. Брат, видимо, держит его на коротком поводке. Насколько я понимаю, Элвин унаследовал все деньги матери, сколько их там оставалось, и половину отцовских денег. Вторая половина досталась Берти, но он быстрехонько ее промотал, «весело пожил», как он говорит. Теперь он вынужден жить на то, что выделяет ему Элвин. Транжира он страшный, я не преминула ему это сказать,— не без некоторого самодовольства добавила Коринна.
