— Ты полагаешь, что можешь его исправить?— ласково сказал я.— Это обычное женское заблуждение, очень губительное… И где вы обо всем этом разговаривали? Не перед всеми же этими кентаврихами в школе верховой езды?
— Нет. Ты знаешь, меня всегда провожала Дженни. Я иногда встречала его на прогулке. Честное слово, случайно.— Она покраснела.
— Верю тебе, моя ласточка,— сказал я, но в моей памяти прочно сидели слова Дженни о том, что в любви все женщины хитры.
— Он, конечно, безумно красив и такой великолепный наездник,— мечтательно продолжала Коринна.— Наверно, именно его безразличие — плевать мне, мол, на вас всех — так покоряет женщин.
— Да. И ему действительно плевать на всех. Рано или поздно бедные женщины убеждаются в этом.
В глазах Коринны засверкали озорные искорки.
— Стало быть, это я теперь должна провожать Дженни. Правда, имея такого мужа, она вряд ли даже посмотрит на другого мужчину.
— Вы слишком добры, мэм.
— Не тревожься за меня, дорогой папочка. Это была, если не ошибаюсь, про… профи…
— Профилактическая беседа.
В доме затрезвонил телефон. Я вошел в дверь с чувством сильного облегчения, но Дженни опередила меня. Она сняла трубку в гостиной, и из своего кабинета я услышал ее голос. Я уже хотел было вернуться в сад, но меня остановили непривычные, я бы даже сказал, фальшивые нотки в ее голосе. Разговор прерывался долгими паузами, говорил в основном тот, кто был на другом конце провода.
— …Нет, он в саду… Нет, нет, я категорически отказываюсь. Неужели вы не понимаете, что я не чувствую ничего, кроме глубокой антипатии?… Не будьте так глупо самонадеянны… Неправда… Да, я знаю, что… Не могла поверить, что вы это всерьез… Неужели вы сами не видите, как это мерзко… Ну что ж, раз вы не оставляете мне никакого выбора… Ладно, пусть будет по-вашему… Сегодня вечером?… Да, но… Да, я знаю, где это… Да, верно, но предупреждаю вас…
Я, пошатываясь, вышел на веранду. Лучезарный солнечный день померк у меня в глазах. Все это время я изо всех сил душил в себе ревность, но случайно подслушанный разговор свел на нет мои старания. У меня не было ни малейших сомнений, что Дженни разговаривала с Берти Картом. И согласилась на свидание с ним. Правда, согласие она дала как будто бы с неохотой, но ее возражения звучали в моих ушах фальшиво — обычные женские увертки, лишь сильнее распаляющие мужчину. Выходит, она только прикидывалась, когда грубила ему, или же, в лучшем случае, просто не отдавала себе отчета в собственных чувствах — тщетно стараясь их побороть. А чего я мог ждать? Мужчина, которому уже шестьдесят один,— и молодая жена?
Барахтаясь в водовороте ревности, я вдруг услышал в душе голос Веры — она искушала меня, как Ева — Адама. На лужайке передо мной Коринна играла со щенком. Рассудок мой окончательно помутился.
За чаем, а потом и за ужином Дженни оживленно тараторила, но старательно уклоняла от меня свой взгляд. Ну что ж, пусть поступает как хочет, подумал я, не валяться же мне у нее в ногах, против этого восставала вся моя гордость. Ее лицо горело лихорадочным возбуждением — во взгляде у нее я читал и страх и экзальтацию; истолкование мое было однозначно — так выглядит человек, добровольно идущий на тяжкое испытание.
Но, услышав, как скрипнула, закрываясь, наружная дверь, я усомнился в правильности своего предположения. Экзальтация и страх могут отражаться и на лице мученика. Рассудок мой просветлел, я вспомнил, какая импульсивная, жертвенная натура моя Дженни. Я крикнул Коринне, что передумал и постараюсь догнать Дженни. Она уже скрылась из виду, но мне даже не надо было слышать ее тихие шаги, чтобы понять, в какую сторону она направилась. Я бросился вверх по тому же самому проулку, по которому накануне ночью мы спускались с Верой, и перелез через воротца, на которых мы сидели. Впереди, ярдах в пятидесяти, я различил в сумерках Дженни: она шла по тропинке, ведущей к лесу. Я окликнул ее, не очень громко, но она сразу остановилась и повернулась, затем подбежала и кинулась в мои объятия. Она плакала и дрожала всем телом и, только когда немного успокоилась, спросила:
— Откуда ты узнал?
— Я слышал, как ты говорила по телефону… Присядь, посиди со мной, моя Дженни.
— Не думаю, чтобы я решилась войти в лес… И все же это так хорошо, что ты догнал меня, Джон, мой любимый Джон. Почему же ты меня не остановил?
— Я не был уверен, что это совпадает с твоим желанием. Я был сам не свой от ревности. И во мне заговорила гордость.
— Но ты же знаешь, как я его презираю. Неужели ты не понимаешь, почему я согласилась?…
— Да, моя родная, теперь понимаю. Ты хотела отвлечь его от Коринны. Догадываюсь, он обещал оставить ее в покое, если…
— Я пыталась сказать тебе вчера вечером. Но ты был так занят своими мыслями, что я не решилась.
— Бедняжка! Извини, но в этом не было никакой необходимости. Сегодня я поговорил с Коринной и уверен, что худшее уже позади.
— Почему же ты не сказал мне, Джон?
— Никогда не прощу себе этого.
Мы просидели на лугу около получаса. Я помню, как, уткнувшись лицом мне в плечо, Дженни сказала: «Знаешь, самое ужасное, что я все-таки находила его привлекательным, хоть и знала, что это за субъект». И еще я помню, как она сказала: «Погляди на эту старую шляпу. Любопытно, кто ее потерял». Если бы я не дал слово свято хранить тайну «цыганенка», я бы тоже, вероятно, покаялся, но тут со стороны леса послышались дикие вопли.
Мы оба вскочили. Человек я не суеверный, никогда не склонен был верить в сверхъестественное, но должен признаться, что я просто остолбенел, как любой средневековый крестьянин на моем месте. В двухстах ярдах от нас на фоне еще светлого, но быстро тускнеющего неба выделялась непомерно большая фигура в монашеском облачении с капюшоном, она огромными шагами двигалась по направлению к нам. Справа от дальнего конца леса мелькнули несколько маленьких фигурок — до сих пор их скрывал небольшой бугорок; крича, как скворчата, они покатились вниз с холма, улепетывая от привидения.
При виде гротескно высокой, размашисто шагающей фигуры в моей памяти воскрес самый кошмарный образ моего детства — Человек-Ножницы. Но у меня было очень мало времени для наблюдения за исполинским монахом: один из мальчуганов, которых тот преследовал, далеко отстал от других, он все еще был где-то возле опушки леса — и вдруг с ужасающим криком исчез. Его приятели — среди них я уже узнал младшего Гейтса, сына бейлифа,— опрометью мчались в нашу сторону. Дженни побежала наперерез их преследователю в монашеском одеянии, и я, не раздумывая, побежал за ней. Когда младший Гейтс упал на землю у ног Дженни, всхлипывая и закрывая лицо руками, монах-исполин резко остановился, повернулся и странной страусиной походкой быстро зашагал к лесу; вскоре он скрылся среди деревьев.
Понадобилось несколько минут, чтобы успокоить ребят. Младший Гейтс пришел в себя первый и даже набрался смелости проводить меня к тому месту, где исчез один из его приятелей. Подойдя ближе, я разглядел старый карьер с поросшими буйной растительностью краями; там, где в панике пробежал мальчик, болтались два конца порванной ржавой проволоки. Его скорчившееся тельце лежало у подножья большой глыбы известняка, смутно различимой во тьме.
Я подозвал Дженни. Остальных ребятишек мы послали в деревню за подмогой. Затем все втроем осторожно спустились по более отлогому краю карьера. Мальчик лежал в беспамятстве, он сильно расшибся при падении, но был жив; по его вискам струилась кровь, а одна рука, похоже, была сломана в запястье. Дженни перевязала ему голову моим платком, мы уложили его поудобнее, затем, оставив для присмотра за ним жену и младшего Гейтса, я выбрался из карьера.
Шагах в тридцати выше по склону я отыскал место, где, по моим предположениям, монах в капюшоне вошел в лес: здесь начиналась протоптанная тропка, которая уводила в густую чащобу. В кармане макинтоша у меня лежал электрический фонарик. На поле, покрытом прочной ссохшейся коркой, я не нашел никаких следов, но в самом лесу, где земля была помягче, при свете фонарика, нагнувшись, разглядел слабый круглый отпечаток, по всей вероятности, оставленный ходулей. Конечно же, ходулей. Если этот монах не одно из привидений, якобы водящихся в лесу, нельзя найти иное объяснение его росту и походке.
Даже в этот благодатный вечер в лесу было прохладно. Запах гниющих деревьев смешивался со сладостным тленным запахом кустов бузины. Стояла мертвая, почти угрожающая тишина, какая бывает в древних заброшенных руинах. У того, кто устроил этот непристойный маскарад, вполне хватало времени спрятать рясу и ходули где-нибудь в глубине леса и выйти с другой стороны, прежде чем мы доберемся до карьера. Впрочем, он мог все еще прятаться в темной путанице деревьев, и у меня не было ни малейшего желания сталкиваться с человеком явно безумным.
