была непривычно длинная. Казалось, этот чёртов лес и не думал заканчиваться. Юбер усадил доктора в свою повозку, а сам управлял лошадьми. Он гнал их как никогда раньше; они не вписывались в повороты, останавливались, поднимались на дыбы, а он стегал их что было мочи, будто это они были виновны во всём.
– Не перевернуться бы… – Доктор, который, казалось, ещё больше поседел, вцепился в сиденье.
– Не бойтесь умереть, доктор, бойтесь не успеть сделать укол, если мальчик умрёт; я в долгу не останусь…
– Это же немыслимо, любезнейший; вы же понимаете, что он не жилец.
– Я понимаю, что ты слишком много болтаешь. Говори лучше адрес своего фармацевта!
У постели мальчика было тихо. Как и в доме, как и во дворе. Лихорадка не отступала, хоть доктор, как он сказал, сделал всё возможное.
– Что же они так долго, – Фабьен переступал с ноги на ногу, – он же еле дышит…
За дверью комнаты, зажав руками рот, рыдала Ребекка.
– Как ты оказался в лесу, зачем ты туда пошёл? – причитала Ирен.
– Он не слышит тебя, Ирен, – всхлипывал Фабьен, – наш мальчик ничего не слышит…
– Как так получилось, – не унималась Ирен, – как так получилось…
– Он пришёл ко мне, – Фабьен тряс двойным подбородком, – пришёл в кабинет; он просился играть, чтобы я поиграл с ним…
– Ненавижу тебя, – Ирен кинулась на Фабьена, – ненавижу! – Она била его по лицу.
– Перестань, мама, – вбежала Ребекка, – он не виноват!
– А ты защищай его, защищай этого пьяницу, – она трясла головой, – он проиграл почти все свои деньги, но ему было мало, и он решил проиграть жизнь нашего сына! Нашего мальчика! – Упав на колени, она опять разрыдалась.
– Пожалуйста, мама, – шептала Ребекка, – Жоэль же всё слышит…
– Посмотри на него, – кричала Ирен, – посмотри на его стеклянный взгляд, он не слышит уже ничего!
Ребекку трясло от плача, как и всех, кто был в этой комнате.
Юбер уже десять минут стучал в дверь фармацевта. Старый дом с покосившимися окнами и покатой крышей находился почти в самом центре города. Дубовая дверь дрожала под кулаком конюха.
– Месье Маршаль, будьте так любезны, откройте дверь, – бормотал доктор Фишер.
– Открывай, сукин ты сын! – барабанил Юбер. – Открывай, а то я её сам выломаю!
В доме включили свет, за дверью послышались мелкие, шаркающие по полу шаги.
– Кто там? – раздался дрожащий старческий голос.
Юбер ткнул локтем Фишера в бок.
– Ой, – завопил тот, – месье Маршаль, это я, доктор Фишер.
– Кто-кто?
– Доктор Фишер…
– А, так что же вы пришли в такой безбожно поздний час…
– Понимаете, тут такое дело…
– Ребёнок там умирает! – закричал в закрытую дверь Юбер. – Открывай сейчас же, или я выбью дверь!
Замок повернулся с треском. На пороге показался старичок в кружевной пижаме и ночном колпаке на голове.
– Ребёнок? – переспросил он.
– Да, укус змеи… – Юбер задыхался. – Нам нужно противоядие…
– Конечно-конечно, – залепетал доктор и пошёл в глубь дома. – Какой безбожно поздний час, я же потом не усну…
– Вы не могли бы побыстрее?! – крикнул Юбер.
Ему казалось, что тот слишком долго шёл, потом слишком долго копошился, звеня своими склянками, потом, судя по звуку, у него что-то упало, и старик слишком долго это поднимал, жалуясь на проклятую спину.
– Побыстрее, месье, мы очень торопимся! – ещё раз крикнул Юбер.
– Иду-иду, – раздалось из дальней комнаты. – Я не вижу надписей без моих очков, где же они, где мои очки…
– Месье, я сейчас пройду сам и всё найду. – Юбера трясло.
– Ах, вот же они! Так-так… – Он опять зазвенел склянками. – Кажется, это оно, точно…
– Нашли? – Юбер чуть не плакал.
«Какое же невежество, святой Дарвин, – размышлял про себя месье Фишер, – и вот из таких вот необразованных плебеев состоит наше общество… Сказал же ему, что мальчик не жилец, но разве ему понять? Хотя что это я; как говорится, блажен кто верует…»
– Так нашли? – Юбер напрягся, как струна перед обрывом; ещё немного, и он разгромил бы весь дом.
– Нашёл-нашёл, – старик возвращался с ампулами лекарства и какой-то мазью. – А сколько уже прошло времени?
– Около часа.
– Боюсь, уже два или даже больше; мы не знаем, когда его укусили, – заметил Фишер.
– Боюсь, вы опоздали, молодой человек.
– Без вас разберёмся! – Юбер взял лекарства и мазь, схватил под локоть доктора Фишера и побежал вместе с ним к повозке.
Лошади заржали и с цокотом помчались по каменной мостовой.
Жоэлю вкололи противоядие, натёрли жёлтой вонючей мазью место укуса, приложили компресс и отошли от кровати. Всё делалось молча. Никто не проронил ни слова, только изредка слышались всхлипывания женщин. Ирен уже не плакала; то горе, что ещё пару часов назад изуродовало в истеричной гримасе её безупречное лицо, превратилось в озлобленность и обречённость.
С этого самого дня она возненавидела мужа и всё, что было с ним связано.
– Осталось только молиться, – доктор Фишер причмокнул узкими, как нить, губами, – только молиться, господа. Ничем больше помочь не могу, – подытожил он, взял под руку тётку Кларис и уехал.
– Мы ещё навестим вас, – сказала тётка Кларис на прощание.
Больше к ним никто не приезжал, никогда. Месье Лоран перебрался в дальнюю комнату, выслушав от жены всё, что она накопила за несколько лет. У постели Жоэля дежурила Люсинда.
У Ребекки ночью поднялся жар, но этого никто не заметил.
Доктор Андре Бёрк уже давно вынашивал свой план. Получив отказ от разных фармацевтических компаний, он понял, что нужно брать дело в свои руки и пойти наконец против системы – точнее, обойти её. Им нужна доказательная база – они её получат, рассуждал Бёрк, как-то расхаживая по кабинету. Но тогда уже они, а не он, будут осыпать его предложениями. Дело осталось лишь за малым – подать документы и пройти весь этот бюрократический ад.
Андре Бёрк жил один всю свою сознательную жизнь – вплоть до декабря прошлого года. Его секретаршей была мисс Элен Бошан, неприметная женщина лет сорока, с непонятным пучком на голове и рябящим в глазах шерстяным костюмом в клетку. Пучок она то и дело прикрывала шиньоном. Шиньон постоянно падал, перекашиваясь то на одну, то на другую сторону затылка, делая и без того невзрачное лицо секретарши ещё более асимметричным. Мисс Бошан постоянно краснела, когда доктор Бёрк это видел.
На самом деле Андре Бёрк ничего не видел – ни Элен, ни шиньон, ни её смущенных взглядов. Он заметил, что она – женщина, лишь однажды, когда ему нужна была женщина не как объект, а как факт, который необходимо было вписать в графу
