— Мы с Шоном Фланаганом старые приятели. Познакомились, когда я работал репортером. Брал у него интервью, и он остался им очень доволен.
— И он оплатил твой проезд сюда?
— Нет. Он пригласил меня только что. Сказал, что хочет купить право на постановку фильма по моей книге.
— Я могу это использовать?
— Да. Мне не помешает известность, даже если Фланагану это не понравится. Давай условимся: я пойду на этот вечер и, если случится что-нибудь скандальное, я тебе тут же сообщу.
— Нужно что-нибудь новенькое, и не позднее 11 часов, а то все в газете уже уйдут домой.
— Хорошо, не позднее одиннадцати, — повторил я, и тут появился Ласло Ласлов. Я представил его Смоллету как поэта. Мы втроем поужинали в ресторане, и на прощание я сказал Смоллету: «Встретимся в баре без четверти одиннадцать».
— Какой странный, — заметил Ласло, когда Смоллет ушел. — И он всегда так много пьет?
— Всегда. Но он надежный, я знаю его давно.
Ласло взглянул на часы:
— Уже почти девять. Может, пойдем?
* * *
Вечер был в разгаре. Было много народу, сильно пахло духами и гаванскими сигарами. Мы едва нашли место за столом в углу, драпированном тканью, похожей на паутину.
И что я здесь потерял, думал я. Хотя, конечно, хороший контракт не помешает, особенно если не выгорит дело с дневниками. Я думал о Татане, о Борисе, о том, что они были сейчас вместе. Вдруг подошел Фланаган с женой.
— Вам здесь хорошо? — спросил он. Какая-то актриса втиснулась между нами и воскликнула:
— Это грандиозный вечер, Шон!
Все улыбнулись, за исключением миссис Фланаган. Это была маленькая женщина с высокой грудью, туго обтянутой зеленым шелком. Волосы ее были тщательно причесаны, глаза обрамляли густые, сильно накрашенные ресницы. Она напоминала мне хорошенький пончик, украшенный краской и драгоценными камнями. Я представил ей Ласло, он наклонился, поцеловал ей руку, она улыбнулась.
Шон похвастался подарком жены — громадным брильянтом на массивной золотой цепочке.
— Вы здесь фильм снимаете? — вежливо поинтересовался Ласло. — На вечере много наших кинематографистов, я многих знаю.
— Да, конечно, — сказал Шон. — Не хочу сказать ничего плохого, но приходится иметь дело с венграми. Хотя фильм предназначен для показа за пределами этой страны. Мы снимаем оргии в старых замках — историческое порно. Хотя я знаю, что вы, коммунисты, — известные пуритане, и назовете это порнографией, уж точно.
— Я не коммунист теперь, — сказал Ласло.
— Ну конечно, конечно. Никто в Венгрии уже больше не коммунист. Ну прямо, как немцы? — он засмеялся, отпил из бокала с шампанским. — За тебя, Ласло! — сказал он, поднимая бокал, но венгр даже не пошевелился.
Тут я не выдержал:
— Ради бога, не забывай, что ты не в Баварии! Ты здесь в гостях и мог бы быть повежливей!
Фланаган пришел в ярость.
— Вон отсюда, — сказал он, и за его плечом, немедленно вырос телохранитель. — Видеть не хочу этих червей!
Ласло спокойно пил шампанское, будто ничего не случилось. Я встал. Телохранитель оттолкнул меня, устремился к Ласло и вцепился ему в плечо.
Через секунду мы уже были в фойе.
— Как вы? — спросил я Ласло.
— Все в порядке?
— Это мелочь, не такое бывало, — сказал он.
Мы поспешили в бар, было без четверти одиннадцать. Смоллет уже ждал, попивая вино.
— Пошли к тебе, Фрэнк, — сказал я. — Ты получишь скандальный сюжет!
Смоллет вмиг протрезвел.
— Английский писатель и венгерский поэт изгнаны с вечера Фланагана. Как тебе это? — спросил я.
Через десять минут он передал необходимую информацию в Лондон.
* * *
На следующее утро я завтракал со Смоллетом. Он выглядел весьма довольным вчерашними событиями.
— Фрэнк, хочу тебе сказать кое-что интересное, — начал я.
Он оживился, огляделся:
— Как ты думаешь, здесь есть подслушивающие устройства?
— Вряд ли. Слушай, Фрэнк, если ты обещаешь два месяца молчать как рыба, я преподнесу тебе шикарную историю.
Он кивнул:
— Я знаю правила, не беспокойся.
— Если ты проговоришься, то подведешь не только меня, но и многих других, и к тому же погубишь замечательную историю.
— Слушай, не надо читать мне лекции. Давай факты.
Я начал медленно:
— Ласло Ласлов (между прочим, это его не настоящее имя) прошлой осенью ездил в Россию, и ему в руки попала рукопись.
— Принадлежащая перу будущего нобелевского лауреата?
Я отрицательно покачал головой.
— Автор этой рукописи не мог стать лауреатом, даже если был бы жив сейчас. Да это и не литература в точном смысле этого слова. Это дневник — личные воспоминания одного из советских руководителей высшего ранга.
Смоллет перестал жевать:
— Как его имя?
— Неважно. Узнаешь потом, через два месяца, если мы вообще договоримся.
— В последнее время столько мемуарной литературы пришло из России. Пеньковский — Светлана — Хрущев. Но не все мемуары подлинные, — сказал Смоллет.
— Об этом пусть ломают голову издатели.
— А ты читал этот дневник?
— Еще нет. Сегодня Ласло даст его мне.
— И ты провезешь его в Австрию, да? А если тебя поймают?
— Постараюсь, чтобы не поймали.
— А почему ждать два месяца?
— Чтобы не подвести людей. Например, Ласло. И других, живущих на Западе. Ты должен полностью на меня положиться и ждать моего сигнала.
— А почему ты сам не хочешь опубликовать эту историю? — спросил Смоллет.
— Потому, что я не просто курьер. Я должен буду убедить издателей, в частности, американских, в подлинности документа, а иначе никаких денег не видать. Мне нужен хороший свидетель. Ты им и будешь.
— Понимаю, — кивнул Смоллет.
Я протянул ему руку.
— Помни: если проговоришься, Фрэнк, потеряешь шикарный сюжет!
— Отстань, я все понимаю, — ухмыльнулся он. Выходя из ресторана, я увидел, что он заказал еще вина.
На следующее утро я покидал Будапешт, увозя с собой подписанные Ласло четыре страницы текста, содержащего подробный отчет о том, как был вывезен из России некий важный документ.
— Когда вы переведете с венгерского, узнаете все, что вам нужно. Здесь все правда, все до единого слова, — сказал Ласло, передавая мне эти четыре страницы.
Денег он так и не взял. Я был готов к этому и все равно испытывал смущение. Такой идеализм будто подчеркивал наше корыстолюбие. И хотя Борис говорил мне, что я мог бы вверить Ласло свою жизнь и ничего не опасаться, мне было легче иметь дело с Фрэнком Смоллетом, так явно преследующим свои личные цели и выгоды.
По прибытии в Вену я сразу же нашел Бориса. Он уплетал обед в кафе отеля «Саша». Он приветствовал меня с набитым ртом. Указал на свободный стул, торопливо дожевывая пищу.
— Ну, привез бумаги?
Я выложил конверт с текстом Ласло и тысячей долларов, которые я провез через границу, упрятав в газету «Таймс».
— Все в порядке, вот только деньги он не взял, — сказал я.
— Он очень гордый. Таких не часто встретишь. Как у него со здоровьем?
— Кажется, хорошо — если судить по количеству выпитого им спиртного. Ты читал о скандале на вечере Фланагана?
Борис нахмурился.
— Конечно. Это было во всех австрийских газетах. Ты что, с ума сошел — так выставил себя напоказ, да еще и Ласло вовлек в это дело?
— Это доказывает, что я встречался с ним в Будапеште.
— Вот именно. Боюсь, что ты перестарался. — Борис грыз ногти. — Хочешь торт, у них тут очень вкусные торты подают?
— Я бы хотел кофе. А где Татана?
— Спит. С нею все в порядке. Все в полном порядке. А нам повезло. В Монтре состоится большая книжная ярмарка в начале следующего месяца. Там соберутся все известные издатели. Меня очень заинтересовало американское издательство «Бури». Они специализируются на публицистике, и в прошлом году пара их книг стала бестселлерами.
— А кто установит контакт?
— Я. Лучше если это будет русский, а не англичанин. Больше таинственности — это американцам понравится. Я немного подгримируюсь — например, приклею бороду и возьму псевдоним.
— Думаешь, справишься? — спросил я с сомнением. Это крепкие парни. Та сумма, которую мы запросили, заставит прислать целый батальон первоклассных адвокатов, и те устроят прессинг.
— Не волнуйся, — сказал Борис, — славянский темперамент подойдет лучше, чем англосаксонский. Надо в делах с американцами быть грубоватыми и хитрыми, как Сталин с Рузвельтом. Положись на меня, я хорошо знаю американцев.
Я рассказал Борису о моих планах относительно Фрэнка Смоллета. Как только будет достигнута договоренность с издателями, те опубликуют сообщение, что у них есть дневники Л. П. Берии. И тут я сведу Татану и Смоллета. Она поведает историю о том, как была изнасилована Берией в возрасте двенадцати лет. Потом ей придется исчезнуть.
