- ...А главное, - рассказывал теперь Дашин папа, внимательно следя за шашлыком, - что смерть Каслинга волновала их меньше всего. По этому делу я как бы заранее считался оправданным. Их больше интересовало другое. Прежде всего, как меня нашел представитель центра Симона Визенталя, чего он от меня хотел и что нас связывало. Но тут, конечно, меня Алексей сильно выручил.
- Это вы о каком-то трюке типа "подчищенного дневника"? - спросил Димка.
- О нем самом, - кивнул Алексей Васильевич.
- А что это, все-таки, было конкретно? - любопытствовал Димка.
- Очень просто! - рассмеялся Алексей Васильевич. Он оглянулся на Дашиного папу. - Поведаю, вреда не будет. Ребята до стольких вещей сами докопались, что смысла нет от них скрывать. Докопались даже до того, чего я о тебе не знал... на мое счастье! Если бы я имел хоть малейшее понятие, что ты отмочил в Аргентине, я бы в обморок от ужаса грохнулся и двух слов не смог бы связать в разговоре с начальством. А вообще, я тебе скажу, убить тебя мало!
- Убей, - спокойно отозвался Дашин папа, в очередной раз переворачивая шампуры.
- Да я уж напрягаться не буду - как выясняется, охотников тебя убить и без меня хватает!.. - фыркнул Алексей Васильевич. Он повернулся к ребятам. - В общем, в чем был смысл? Виновен Николай или не виновен, но само появление у него в гостях представителя центра Симона Визенталя стало бы в глазах начальства достаточным доказательством, что Николай ведет двойную игру. Ну, логика у нашего начальства такая... И нельзя его за это винить, поспешно добавил он, - в любой стране контрразведчики обязаны быть подозрительными. Значит, надо создать какое-то контр-доказатльство, так? И вот я звоню одному генералу - из тех, которые не людоеды, а дельные работящие мужики - и говорю: так и так, мол, виноват перед вами, ещё неделю назад Николай попросил меня известить вас, что, кажется, с ним на связь пытается выйти человек от Симона Визенталя, непонятно зачем, и Николай хотел знать, что делать в этой ситуации. А напрямую вам сообщать не хотел, вдруг за ним следят, вот потому и поручил мне... А я, понимаете, старый стал, дурной стал, совсем из головы вон, да и, честно говоря, не поверил я ему. Кому мы, пенсионеры, интересны? Решил, мол, что у Николая мозга за мозгу зашла и чудится ему что-то, и стоит ли из-за старческих бредней занятых людей беспокоить? А сейчас, вот, дочка Николая в панике, что отец как-то странно исчез, и одно из его ружей исчезло, причем из самых дорогих, а в его отсутствие заявлялся в квартиру иностранец, довольно чисто говорящий по-русски, да быстро смылся. И по всему выходит, что Николая кто-то увез, такие-то и такие-то косвенные улики... И вот я хочу узнать, что, если это вы его увезли, чтобы он с этим человеком от Визенталя не встретился, то это одно, а если его кто-то похитил - то это другое. Потому что если не вы его забрали - его вполне могли похитить какие-нибудь бывшие нацисты, имеющие к нему свои счеты и выследившие его наконец в Москве, приехав под чужими именами, и тогда, возможно, человек от Визенталя ехал просто предупредить его, чтобы он был поосторожней, потому что в центре Визенталя по своим каналам узнали, что на него готовится покушение... В общем, говорю, как ни крути, а я Николая подставил, или под вас, потому что своим недонесением дал повод заподозрить его в двойной игре, или, того хуже, под убийц... Виноват, говорю, и голову честно кладу на плаху, но повинную голову, говорю, и меч не сечет, так что позвольте искупить свою вину участием в розысках... Ну, тут все и завертелось.
- То есть, вы, так сказать, дату подделали, - подытожил Юрка. Создали полную видимость, что Дашин папа честно отправил донесение неделю назад, а то, что донесение не дошло куда надо - это ваш ляп, а не его обман. Точно так же, как в дневнике подделывают подпись родителей, на той неделе, где полно двоек - мол, вот, родители видели, и расписались, и всыпали мне! Теперь я понимаю, что Седой имел в виду!
- Совершенно верно, - сказал Алексей Васильевич.
- Они мне все равно до конца не поверили, - сказал Дашин папа. - Всю неделю только и выясняли, не встречался ли я с ним раньше, и тысячу каверзных вопросов задавали, чтобы подловить на противоречиях. Мол, не встречались ли вы с ним раньше? Как вы думаете, откуда он мог узнать о вас, да ещё и найти ваш телефон и адрес? Понятия не имеете? А не сами ли вы передали ему ваши данные? Кстати, этот человек однажды побывал в Аргентине в то время, когда и вы там находились, не кажется ли вам это странным совпадением? Такую дотошную проверку устроили, так всю мою жизнь наизнанку вывернули, что только держись! Наверно, Мюллер Штирлицу такого не устраивал, как мне свои устроили. Но, в конце концов, убедились в моей порядочности.
- "Убедились"! - проворчал Алексей Васильевич. - Найди они твою израильскую побрякушку, они бы так убедились, что мало бы не показалось! Хорошо, ребята подстраховали... Но, я тебе скажу... Если б я не знал тебя тысячу лет, и не знал, что тобой двигало, когда ты взялся помочь израильиянам выловить Эйхмана, я бы тоже решил, что ты двойной агент!
- Я поступил по совести и справедливости, - тихо проговорил Дашин папа. - Если у меня есть данные об одном из самых жутких преступников нашего времени - я должен сделать все, чтобы этот преступник понес достойную кару. И если единственные люди, которые способны его покарать, на данный момент находятся во вражеском лагере - что ж, можно заключить с ними краткосрочное перемирие. И, кстати, я получил поддержку... не буду говорить, кого. Человека, тоже возмущенного происходящим: что мы сидим на данных по Эйхману и даем ему жить в свое удовольствие, не желая, из политической коньюктуры, пойти на сотруничество с теми, кто может по делу использовать эти данные. Как ты думаешь, сумел бы я в те времена надолго уехать в Аргентину, если бы у меня не было протекции сверху?
- Я, кажется, понимаю, кого ты имеешь в виду, - сказал Алексей Васильевич. - Надо понимать, этот человек и сейчас тебя прикрыл?
- Понимай, как знаешь, - уклончиво ответил Дашин папа. - А тогда... Да, Израиль - враг. Насер, борец с Израилем - союзник. Насер, ради которого опозорили тот орден, который я, без прикрас, кровью и мужеством заслужил, почти двадцатью годами вечного риска. А сколько их, наших настоящих героев, которым этой наградой, нацепленной на грудь Насеру, в морду плюнули? Да за одно это стоило умыть и Насера, и тех, кто придумал его награждать!
- Теперь понятно! - воскликнул Ленька. - Я хочу сказать, понятно, почему ты, Седой, сказал, что объяснение всему - в песенке Высоцкого про "Не давайте ордена Насеру!"
- Да, возмущение было всеобщим, - вздохнул Алексей Васильевич. - И хоть Высоцкий написал, по сути, антисоветскую песенку - ничего ему за это не было. Слишком многие разделяли его мнение.
- "Фашистский выкормыш", - пробормотал Дашин папа.
- Ну, ты!.. - резко прикрикнул на него Алексей Васильевич.
- А что? - Дашин папа обернулся, с ехидной улыбкой. - Как-никак, почетный чекист написал...
- Уже давно не почетный чекист, - хмуро сказал Алексей Васильевич.
- Ничего, восстановят в звании, - хмыкнул Дашин папа. - Может, посмертно.
(Тогда ребята этого куска разговора не поняли. Лишь много лет спустя Ленька сообразил, что разговор шел о Галиче. Галич в одной из своих песен назвал Насера "фашистским выкормышем" - и, видно, это была не просто красивая фраза, если она так запала в память Дашиного отца и если он так торжествовал, что поимкой Эйхмана и Насеру утерли нос. В свое время Галич получил "почетного чекиста" за фильм "Государственный преступник". К семьдесят третьему году Галич был не только лишен всех званий, в том числе и этого, но и обсуждался вопрос о его высылке из Советского Союза, за "недопустимые песни". Не только цитирование песен Галича, но и упоминание его имени могло быть приравнено к "антисоветской пропаганде". Понятно, почему Алексей Васильевич так взвился. Надо сказать, и Дашин отец оказался прав. В наши времена, когда имя Галича опять встало рядом с именами Высоцкого и Окуджавы, когда весь великий триумвират был восстановлен в правах, лишение Галича звания "почетного чекиста" было признано "прискорбнейшей ошибкой".)
- А я не понимаю, чего из-за Насера переживать, - вдруг вякнул Димка, - когда Брежнев вон сколько незаслуженных наград получает, и Героев тоже, и ничего. Все только ржут, и все тут.
- Цыц ты! - прикрикнул на него Алексей Васильевич. И опять повернулся к Дашиному папе. - Ну, компашка подобралась! Тебе бы этого пацана, - он кивнул на Димку, - в зятья получить, то-то быстро вы вдвоем допрыгаетесь! Оба без ума, что старый, что малый, и оба такого готовы намолоть, что прямо слышно, как Сибирь горькими слезами по вам плачет.
- Ладно, брось, - усмехнулся Дашин папа. - Как будто мы не знаем... Мне за многое горько и обидно. Что-то мы пропустили в этой жизни... Когда мы молодыми уезжали в Германию - мы знали, на что идем. Мы видели звериную морду нацизма, рвущегося к власти, и хотели этому зверю противостоять. А вернулись - оказалось, что мы не знаем родной страны. Можешь представить, как мне было дико, когда меня, заслуженного офицера, допрашивал в сорок пятом году следователь в новеньком и чистеньком мундире. Таком новеньком и чистеньком, что сразу было понятно: он от всех передряг войны держался подальше! И это наглое ничтожество не верило ни одному моему слову, заранее записав меня в предатели! Если бы не... Да, если бы мы с тобой не принадлежали к особой группе, то тоже хлебнули бы лагерной баланды. А так, обошлось временным отстранением от дел. Я не понимаю, и никогда не пойму, почему нас с тобой и вот такого следователя объединяют под одним словом "чекисты". Мы ж из разных миров... А дальше - хуже. Чиновничество из всех щелей поперло во власть, тупое чиновничество. Торгаши! Не знаю, может, я столько времени провел за границей, что разучился понимать родную страну, но... но ведь есть же понятия чести и совести! И я не могу молчать. Если мне что-то не нравится, я должен сказать об этом, и это не значит, что я антисоветчик, антикоммунист. Наоборот, если миришься со всякой гадостью, то какой же ты коммунист?.. Ладно, разбирайте шашлыки, готовы, надо новую порцию заряжать.
