— Опять у нее ничего не получается! Где дублерша, давайте ее сюда. Попробуем по-другому.
Еще во сне я поняла, что это режиссер.
Старый коллекционер Иратов жил в центре, в доме сталинской постройки, слегка обветшавшем, но все еще помпезном, увешанном мемориальными досками, свидетельствующими о его славном прошлом. Впрочем, разрушительная работа времени в виде трещин на фасаде и залежей спрессованной до состояния войлока пыли на лепнине была практически незаметна, если особенно не приглядываться — вот что значит строить на века. Каких-то сорок лет назад архитекторы мечтали, чтобы их творения жили вечно, чего не скажешь о проектировщиках знаменитых хрущевок, у которых, похоже, была задача поскромнее: абы день простояли да ночь продержались. Ныне, правда, дела снова пошли в гору, во всяком случае, для тех, кто может хорошо заплатить, снова стали строить «на века», и, кто знает, не исключено, что еще лет через сорок кто-то, подобно мне, будет смотреть на возводимые сегодня дворцы для нуворишей как на символ эпохи первичного накопления капитала.
Впрочем, я отвлеклась, а ведь мне только еще предстояло переступить порог этого массивного реликта. А вдруг в подъезде сидят строгие охранники? Что я им скажу? Но мне повезло: от бдительного швейцара осталась только деревянная полированная будка. Лестница уже была порядком заплеванной, с отчетливыми следами и запахами запустения. Скорее всего контингент проживающих оставался прежним, и «новые русские» еще не успели облюбовать это уютное сталинское гнездышко, не исключено также, что оно для них попросту недостаточно комфортно.
Можно было воспользоваться лифтом, но я испугалась громоздкого металлического монстра и пошла пешком. Подниматься пришлось невысоко, семидесятая квартира оказалась на третьем этаже. На звонок я нажала не сразу: во-первых, отдышалась, во-вторых, собралась с мыслями и повторила про себя придуманную сказочку насчет того, что я журналистка и пришла за интервью. Я вполне отдавала себе отчет, что меня могли без особых церемоний выставить за дверь, а потому еще два часа назад позвонила коллекционеру из автомата, предупредила о визите, а потом до обговоренного времени околачивалась в окрестностях дома, отчаянно мерзла, поскольку здорово подморозило, и беспрестанно бормотала под нос сочиненные на скорую руку вопросы.
Наконец я почувствовала себя достаточно уверенной для того, чтобы нажать на кнопку звонка.
— Кто там? — спросил женский голос из-за дубовой двери.
— Я из газеты… Я звонила вам два часа назад, — проблеяла я.
Загромыхали засовы, дверь открылась, на пороге стояла высокая худая женщина с пучком волос на затылке, тронутых сединой. Ее правая рука протянулась к кнопке специальной охранной сигнализации на стене прихожей. Что ж, пожалуй, мера не лишняя. Убедившись в том, что никакой опасности я не представляю, она убрала руку и произнесла:
— Проходите.
Я вошла в просторную прихожую.
— Вот вешалка, — указала женщина.
Я сняла шубу и повесила на массивный металлический крюк.
— Ну что, она пришла? — донесся из глубины квартиры старческий голос.
— Пришла, пришла, — ответила женщина. Я поняла позже, что ее слова предназначались в том числе и непосредственно мне. — Пришла так пришла, пусть потом не жалуется… Один раз уже грабили, еще ограбят…
Она заставила меня снять сапоги, вытащив из тумбочки и швырнув мне под ноги безразмерные тапочки вроде тех, что дают в музеях. Я сунула в них ноги и пошлепала по свеженатертому паркету.
— Туда, туда, — бормотала, следуя за мной по пятам, хозяйка квартиры, или кто там она еще была. Так или иначе, но я чувствовала, что нахожусь под стражей, и даже старалась не смотреть по сторонам.
Меня провели в тесно заставленную мебелью комнату, сумрачную, пропахшую лекарствами. В носу у меня зачесалось, и вместо приветствия я громко чихнула.
— Будьте здоровы! — отозвался кто-то.
Я повернула голову и увидела тщедушного седовласого старика в массивном, с высокой спинкой кресле. Скудный свет едва пробивался сквозь полузашторенные окна, и потому я с трудом могла разглядеть его.
— Можете раздвинуть шторы, если вам темно, — предложил Иратов. — Что касается меня, то мне это уже не поможет.
Он не стал томить меня недомолвками и пояснил:
— Я уже пять лет почти ничего не вижу. По этой причине выпал из обоймы, нигде не бываю, ничем не интересуюсь, и про меня все забыли. Антонина, моя племянница, воров боится, а про меня, наверное, даже воры не вспоминают.
— Сомневаюсь, — возразила вошедшая Антонина, по-видимому, она не собиралась оставлять меня наедине со старым коллекционером. Мне не очень понравилась перспектива беседовать со стариком в ее присутствии, но что делать?
— Пойми ты, глупая, — трескучим менторским тоном, не терпящим возражений, заметил Иратов, — коллекционеров редко грабят, другое дело — их наследников. Вот помру, тогда тебя и ограбят, так что не радуйся, что тебе достанется богатое наследство, тебе достанется огромная забота.
Чувствуется, это была их излюбленная тема разговоров. И в подтверждение моего предположения женщина напомнила:
— Не грабят? А десять лет назад? Что, забыл?
— Ну ладно тебе, — отрезал Иратов, — завела свою шарманку. Тебе-то от этого, по-моему, только выгода. Сразу засветила перспектива получить наследство. Быстренько из своего Углича примчалась, никто тебя и не звал!
— Да что вы такое говорите! — возмутилась племянница коллекционера. — Разве я желала смерти Сереже?
Я поняла, что эти люди, проживая под одной крышей, изводили друг друга. Старик с утра до вечера — племянницу из-за того, что она заждалась его смерти, а та в долгу не оставалась. Но вполне возможно, что старик только прикидывался дышащим на ладан.
Присутствуя при этой дежурной, по всей видимости, сцене, я чувствовала себя неуютно. Такое впечатление, что они только и ждали, чтобы кто-то присутствовал при их пикировке.
Женщина начала всхлипывать, размазывая по лицу слезы:
— Я всегда любила Сережу. В конце концов, он был моим двоюродным братом, и мы всегда с ним ладили. Он всегда делал мне подарки, а последний раз подарил такую красивую палехскую шкатулку… такую… я храню в ней фотографии. С вашей стороны несправедливо упрекать меня в том, что я радуюсь его смерти, разве я виновата в несчастном случае? Тогда меня здесь даже не было, и вы сами меня позвали к себе, я не напрашивалась!
— Да ты спишь и видишь во сне, когда я опрокинусь и все достанется тебе, — прошипел Иратов с неприкрытой ненавистью.
Племянница ответила на вызов самым решительным образом:
— Да забери ты все в могилу, ничего мне от тебя не надо! Лучше я вернусь в Углич, а то ты и меня со свету сживешь, как Сережу. Ведь это ты его запилил, ты! — Она воздела руки вверх. — Это же надо, обвинить в краже собственного сына!
— Молчи, молчи! — Старик затрясся, и показалось, что через мгновение его голова не выдержит вибрации, сорвется с тощей шеи и шмякнется на пол. — Молчи, не смей говорить то, чего не знаешь!
Меня бесило, что они совсем не обращают внимания на мое присутствие. Их перепалка напоминала детскую игру в «собачку», когда двое бросают друг другу мячик, а третий бегает туда-сюда, пытаясь его поймать. Так и я пыталась перехватывать отдельные фразы их милой беседы, чтобы хотя бы что-нибудь понять. Но одновременно недоумевала: а зачем, собственно, мне все это выслушивать?
«Мячик» опять полетел от женщины к старику:
— Все-то я знаю! После ограбления ты его поедом ел, утверждал, что во всем виноват Сережа. Он мне сам написал в письме… письмо в той шкатулке… Хочешь, я тебе его покажу? Сейчас принесу и прочитаю… Подумать такое о собственном сыне! О ней ты такого не подумал!
— Не трогай ее, — завопил Иратов. — Оставь покойников в покое.
— Что, до сих пор по ней сохнешь, старый маразматик? По своей Оленьке… Ничего, на том свете ты с ней непременно встретишься — в аду! Представляю себе эту трогательную встречу! А Сережа, которого вы вместе погубили, в раю! Сейчас смотрит на нас сверху и все видит.
«Господи! Ну и дурдом!» — подумала я. Куда я вообще попала? Наверное, стоило попробовать вставить словечко и привлечь внимание к себе, но я не успевала и рта раскрыть, а они уже выливали друг на друга очередной ушат помоев. Правда, когда впервые было произнесено имя Ольги, я поняла, что мне следует помалкивать и как можно внимательней слушать. Эта парочка словно специально старалась, предлагая мне новую пищу для размышлений.
— Не смей говорить о ней! — сорвался на дискант старый коллекционер и запустил в двери толстой книжкой. Не долетев до двери, она распалась на части.
Я наклонилась и принялась собирать их с полу, а двое родственников, не смущаясь моим присутствием, продолжали свои внутрисемейные разборки.
