Я наклонилась и принялась собирать их с полу, а двое родственников, не смущаясь моим присутствием, продолжали свои внутрисемейные разборки.
— А почему я не могу ничего о ней сказать? — Женщина подбоченилась, давая понять, что не собирается церемониться со своим престарелым дядюшкой. — У меня, между прочим, есть свое мнение, и никто мне рот не заткнет. Эта ваша Ольга вползла сюда как змея, и все у вас пошло шиворот-навыворот: сначала ограбление, потом смерть Сережи…
— Как ты можешь! — Иратов впился дрожащими руками в полированные подлокотники своего кресла. — Ты ведь ее даже никогда не видела!
— Хватит того, что она до сих пор здесь присутствует. Да-да, здесь, здесь, здесь! — Женщина в ярости бросала гневные взгляды во все стороны, словно и вправду чувствовала чье-то присутствие. Потом подбежала к окну и с силой отдернула портьеру. Проникший в комнату холодный свет беспристрастно обнажил давно запущенную комнату. Похоже, здесь наводилась чистота только на небольшом пятачке посредине ее, а всего остального давно не касался ни веник, ни пылесос. Полки шкафов были уставлены разнокалиберными статуэтками, на полу повсюду стопки книг, словно поленницы дров, на стенах — картины в тяжелых рамах, а все вместе напоминало запасник музея.
Я уже успела собрать по частям развалившуюся книжку и положить ее на диковинный ломберный столик, а Иратов и его племянница, продолжая не обращать на меня ни малейшего внимания, перекидывались взаимными обвинениями. Все, что мне оставалось в столь нелепой ситуации, это не попасться им под горячую руку, и потому я, отступив в сторону, устроила себе нечто вроде обзорной экскурсии по иратовским владениям. Естественно, я не расхаживала по квартире и ничего не брала в руки, я просто рассматривала то, что находилось в поле моего зрения. Так я и наткнулась на портрет Ольги, который висел слева от огромного комода красного дерева, между двумя яркими и сочными натюрмортами с цветами и фруктами. Скорее это был даже не портрет, а карандашный набросок наподобие тех, что на скорую руку рисуют на Арбате, но в том, что на нем изображена именно Ольга, я не сомневалась. Лицо вполоборота, опущенные глаза полуприкрыты пушистыми ресницами, воздушные волосы отброшены со лба назад и обрамляют гордо посаженную голову, как диковинное кружево. Глядя на портрет, я не упустила случая похвалить себя за предусмотрительность, все-таки я потратила не менее часа, стараясь изменить собственную внешность, дабы избежать ненужных осложнений. Теперь ни полуслепой Иратов, ни зрячая его племянница не найдут во мне явного сходства с Ольгой.
Разгоревшийся скандал между тем подходил, по-видимому, к завершающей стадии. Первым решил сдаться старик, использовав вместо белого флага мою скромную персону.
— Хватит орать, — заявил он, — мы не одни, у нас гостья. Лучше организуй нам чайку.
Меня поразила перемена, мгновенно произошедшая с его племянницей, еще минуту назад метавшей громы и молнии. Она словно мгновенно остановилась на бегу, умудрившись непостижимым образом погасить остатки скорости. Перестав ругаться, она приблизилась к старику, деловито поправила подушки за его спиной и, не говоря ни слова, вышла из комнаты.
— На самом деле она неплохая женщина, — пояснил мне Иратов, когда мы остались вдвоем, — только любит совать нос не в свои дела. — Он помолчал, погрузившись в свои мысли, и снова изрек: — Я тоже не подарок… Ну что ж, зато ее долготерпение будет вознаграждено, когда я наконец отойду в мир иной. Все достанется ей. — Он развел руками, как бы желая объять то, о чем говорил. — Зачем, правда, непонятно. Что она будет делать с моим добром? Скорее всего распродаст. Обидно, но мне уже будет все равно.
Я решила, что мне пора вступать в разговор:
— А может, передать все какому-нибудь музею?
Старик еще ниже склонил свою седую голову, словно придавленную тяжестью раздумий. Вероятно, его самого уже неоднократно посещала высказанная мной мысль, и теперь он в очередной раз ее отверг:
— Бессмысленно, там все забросят в запасники и потихоньку разворуют. В общем, итог один, только в первом случае хоть она с этого что-то поимеет. Умру — сразу слетятся коршуны, начнут ее уламывать… Она быстро соблазнится. Главное, что все наверняка вывезут из страны. Вы вот про это и напишите, про то, что лучшие произведения искусства и бесценные раритеты из России уходят: граница как решето, милиция продажная, правителям за дележкой власти не до таких мелочей. Напишите, непременно напишите.
Я кивала головой, как китайский болванчик, и для проформы что-то черкала в прихваченном для видимости блокноте. Но даже мне было понятно: что пиши, что не пиши в газетах — ничего не изменится.
Тут последовал вопрос, который был не очень желателен, но к которому тем не менее я заранее подготовилась:
— А вы из какой газеты, я что-то позабыл?
— «Московский калейдоскоп», — соврала я.
Конечно, я могла бы назвать любую из известных мне газет, но еще накануне, прикинув возможные варианты, пришла к выводу, что этого лучше не делать. А вдруг у старого коллекционера там найдутся знакомые? Я придумала ничего не значащее название, благоразумно рассудив, что Иратов вряд ли заметит подвох: газеты и журналы плодятся в Москве, как мыши в амбаре.
Мои ожидания вполне оправдались, старик только пожал плечами и слегка поморщил свой высокий лоб цвета воска.
— Не слышал про такую. Впрочем, сейчас их столько развелось, что немудрено. Раньше проще было: десяток центральных, остальные — областные и районные, не запутаешься. Это что ж у вас, ежедневная газета? — все-таки уточнил он.
— Нет, еженедельник. — Я знала, что такой ответ еще более облегчит мне жизнь, потому что иллюстрированные еженедельники возникали с особенной частотой, как вулканические прыщи на лице подростка.
— Ну хорошо, и что же вас ко мне привело?
Я решила, что беседа наконец потекла в нужном мне русле, и устроилась в старом кресле, стоящем у окна.
— Решили порадовать читателей интервью с интересным человеком.
— Так уж и интересным, — недоверчиво отозвался Иратов. — Где вы вообще мой адрес взяли?
Здесь я могла не брать на душу лишнего вранья:
— Узнала в антикварном салоне.
— Понятно, — хмуро заметил старик. — Значит, они все-таки решили провести эту барахолку. Меня тоже звали, да я отказался, мне такие мероприятия не по вкусу… Кстати, — спохватился он, — что вы собираетесь про меня писать? Я, честно говоря, в широкой огласке не заинтересован. Те, кому нужно, и без того про меня знают, а вы напишете, найдутся какие-нибудь идиоты, которые решат, что здесь можно поживиться. Время-то какое!
— Мы ведь можем обойтись без имен, если вы желаете, просто расскажем читателю об особенностях вашего увлечения, о том, почему вы посвятили ему всю жизнь. — Торопясь его успокоить, я плела уже совершенную чушь. — Я ведь все понимаю, тем более что вас уже грабили, как я поняла… — Произнеся последнюю фразу, я прикусила язык — не исключено, сболтнула лишнее. Во всяком случае, проявила интерес к давнишней истории.
— Ну, то было давно, — невозмутимо изрек Иратов, но в его надтреснутом старческом голосе я уловила тайную и мучительную печаль. — Слава Богу, это было давно. Теперь бы, наверное, я такого уже не пережил.
Видя, что он не торопится меня отшить, я решила гнуть свою линию напропалую, во всяком случае, до тех пор, пока Иратов не выкажет явного неудовольствия.
— Извините за бестактность, из вашего разговора с племянницей я поняла, что вы потеряли сына…
— Потерял, — вздохнул коллекционер, — и сына, и… Я тогда потерял все, что мне было дорого. — Он замолчал, склонив голову на грудь.
Я продолжала допытываться, в любой момент ожидая, что он оборвет мое любопытство:
— Сын ваш тоже увлекался… коллекционированием?
— Нет, он был художником, очень неплохим. Там, на той стене, есть его работы.
Я воспользовалась случаем, чтобы получше рассмотреть Ольгин портрет, и подошла поближе. Теперь следовало каким-то образом перевести разговор на Ольгу, потому что другой столь же удобный случай вряд ли еще представится.
— Какое интересное лицо, — произнесла я как бы невзначай.
Мой прогноз оправдался: он вздрогнул и повел головой в сторону портрета, который не мог видеть глазами, но который, как мне показалось, все же видел особым внутренним зрением. Во всяком случае, он не стал уточнять, чье именно лицо привлекло мое внимание, безошибочно назвав:
— Это портрет Ольги… Она помогала мне когда-то, я тогда решил систематизировать кое-какие свои записи, к тому же кое-что из моих вещей требовало реставрации, а она была реставратором…
Мне почудилось, что рассказ об Ольге доставляет ему удовольствие. И в самом деле, с кем он еще мог о ней поговорить, если единственный, находившийся рядом человек, племянница, ее ненавидел?
