— Ну нет, — отозвался бровастый водила, решительно заглушив мотор, — я тебя не отпущу. А то ты вильнешь хвостом, а я останусь при своих.
— И что делать? — растерялась я.
— Что-что, пойду с тобой.
Ладно, против подобной постановки вопроса я не возражала. Но я не успела выбраться из такси — меня остановил истошный женский вопль. От неожиданности мы с таксистом оба замерли.
Пятачок перед особняком, в котором помещался «Колорит», теперь, когда метель затихла, был виден как на ладони. Дверь дома резко открылась, и на ступеньках на наших глазах разыгралась нелепая сцена: двое здоровенных парней в белых халатах выкручивали руки маленькой пожилой женщине. Они тащили ее прочь от особняка, а она упиралась, выкрикивая что-то нечленораздельное, причем упиралась довольно успешно, потому что мужчины справлялись с ней с видимым трудом.
Догадка меня просто-напросто оглушила: это была та самая женщина, о которой Тим говорил Рунову, та самая, от которой Тим предлагал избавиться. Я с ужасом отметила, что она нисколько не напоминала брошенную поклонницу, имея в виду ее возраст. Женщину поволокли к стоящей в подворотне «скорой помощи». На крыльцо вышел Тим, по всей вероятности, чтобы проследить, насколько четко выполняются его указания.
Я выскочила из такси и, пролетев стрелой мимо опешившего Тима, в мгновение ока взлетела по устланной ковром лестнице на второй этаж. Дверь руновского кабинета была распахнута настежь, а секретарша Светочка что-то искала среди разложенных на столе бумаг.
— Олега Константиновича сегодня уже не будет, — сказала она, подняв на меня свои красивые, но холодноватые серые глазки. — Он уехал на срочные переговоры.
Ничего не говоря, я развернулась на сто восемьдесят градусов и с той же скоростью выскочила из дома. «Скорая помощь» медленно отъезжала, преодолевая свежие сугробы, а Тим и таксист мирно разговаривали на крыльце. Я услышала последнюю фразу таксиста:
— Да, больных сейчас много, время такое. Самому бы в желтый дом не загреметь.
Увидев меня, он, слегка смешавшись, доложил:
— Деньги я получил, так что не беспокойтесь.
Вот уж о чем я меньше всего переживала: о деньгах! Сейчас мне было не до них.
— Что здесь произошло? — спросила я Тима.
Тот пожал плечами:
— Да ничего особенного, сумасшедшую увезли.
Я поняла, что никаких подробностей мне от него не добиться.
— А Рунов?
— А его здесь, слава Богу, не было. — Лицо Тима одновременно было и непроницаемым, и приветливым.
— Может, еще куда довезти? — спросил все еще околачивающийся у входа в офис таксист, что, очевидно, свидетельствовало о Тимовой щедрости.
— Не переживай, водила, — ответил за меня Тим, — у нас есть кому отвезти даму. — Его голос звучал ровно и спокойно.
Наконец я приняла решение все рассказать Рунову — блуждать в потемках больше не было сил.
«Будь что будет, — убеждала я себя, — пусть он меня прогонит, пусть не поймет, но это единственный способ во всем разобраться, иначе я сойду с ума от всех этих головоломок».
Я смирилась с тем, что моего серого вещества не хватит, чтобы их решить самостоятельно. Теперь я была уверена, что недостающими стеклышками мозаики обладал только Рунов, а Карен пытался их добыть с моей помощью. Но он во мне ошибся — я так и не приблизилась к разгадке, напротив, каждая моя попытка приблизиться еще более отдаляла меня от желанной цели. Я добилась лишь одного — Ольга и все с ней связанное постепенно превращались для меня в навязчивую идею. Моя рыжеволосая копия, уже десять лет лежащая в могиле, преследовала меня, как собственная тень, не отпуская ни на минуту. Вырваться из этого плена можно было единственным способом — признаться во всем Рунову.
Но Рунов все еще не возвращался со своих переговоров, и мне оставалось в ожидании его только бесцельно расхаживать по квартире под неодобрительными взглядами Мальчика. В какой-то момент мне пришло в голову, что Мальчик мог тоже что-нибудь знать. Это предположение потрясло меня, словно я совершила научное открытие. Что, если я блуждала в трех соснах, а остальные с усмешкой наблюдали за моими мучениями? Нет, я не могла так думать о Рунове!
Рунов не пришел ночью, не пришел и утром, но, судя по тому, как спокойно и невозмутимо вел себя Мальчик, отсутствие дорогого шефа не было для него чем-то неожиданным. Он наверняка знал, куда запропастился Рунов, но ничего мне не говорил. Впрочем, я его и не спрашивала: спросить значило для меня признать свое поражение, признать, что Мальчик Рунову ближе, чем я. Правда, я попыталась позвонить в офис, но там трубку подняла Светочка и с дежурной приветливостью сообщила, что господина Рунова пока нет.
Я решила во что бы то ни стало его дождаться и выложить ему все начистоту. Тогда и необходимость повторного визита к Иратову, который я замышляла еще вчера, отпадет. И вообще, будь что будет!
В гостиной, как всегда, лежал целый ворох свежих газет — Мальчик безукоризненно исполнял священную обязанность поставлять Рунову ежедневно оперативную информацию, — только сегодня газеты просматривать было некому. Кстати, сам Мальчик к газетам никогда не притрагивался, предпочитая упиваться своими пестрыми книжонками. Что меня заставило, не знаю, может, маета и желание чем-нибудь себя занять, чтобы отвлечься от душераздирающих предчувствий, но за пахнущие типографской краской и морозом газеты взялась я. Равнодушно перелистав несколько еженедельников, я с раздражением спихнула все газеты на пол, и вдруг одна из них, раскинувшись, как пасьянс, раскрылась передо мной фотографией спящей Моны Лизы.
Я моментально узнала ее лицо, почему-то удивительно молодое и спокойное, с плотно закрытыми глазами. Помещался снимок в колонке происшествий под рубрикой «Внимание: розыск». Я схватила в газету и с ужасом прочитала:
«20 декабря, в районе платформы «Дачная», обнаружен труп неизвестной женщины со следами насильственной смерти. Приметы: на вид 30–35 лет, рост 167–170 см, нормального телосложения, волосы до плеч, окрашены в каштановый цвет, глаза карие. Одета: дубленка коричневая, костюм белого цвета с металлическими пуговицами, блузка черного цвета, колготки телесного цвета, сапоги черные. Просим лиц, опознавших женщину, позвонить по телефонам…» Далее перечислялись телефонные номера.
Прочитала и ровным счетом ничего не поняла. Главное, до меня не доходило, какая связь между фотографией Моны Лизы и неизвестной мертвой женщиной. Тогда я начала читать снова, уже вслух…
Господи! Да неужели это все о ней? Молодое лицо Моны Лизы с пухлыми, чувственными губами в загадочной дреме… Мона Лиза, совершившая свой головокружительный полет в небытие… Еще несколько дней назад дежурившая под окнами руновской квартиры в надежде слупить с меня кругленькую сумму… Мона Лиза, с тех пор уже успевшая пережить страх и неотвратимость близкой смерти, насильственной смерти!
Кто же ее убил, кому она мешала? Она мешала, мешала… мне. Но я… А мой звонок Карену? Меня словно ледяной водой окатили. Но ведь не стал бы Карен ее убивать… Но откуда мне знать, что стал или не стал бы делать Карен?
Я взлетела с дивана с такой стремительностью, словно во мне в одночасье распрямилась тугая невидимая пружина. Я должна была, я должна была немедленно узнать, имеет ли Карен какое-то отношение к смерти Моны Лизы!
* * *
Карен жил в престижном, дорогом доме с консьержкой, восседающей в маленькой стеклянной кабинке. Когда я была у него в последний раз, вскоре после того, как он меня окончательно забросил, то, помнится, была подвергнута допросу с пристрастием: кто я, откуда и по какому делу. Теперь консьержка не успела даже рта раскрыть, потому что, едва войдя в дом, я уже неслась по лестнице, не дожидаясь лифта, и моя песцовая шуба подметала ступеньки.
На мои звонки долго никто не открывал, но я продолжала упорно давить на кнопку, прислушиваясь к разносящимся по квартире трелям. Наконец дверь отворилась с невыносимой медлительностью: сначала образовалась узкая щель, потом раздался осторожный скрежет снимаемой цепочки, и меня окутала адская смесь характерных кареновских запахов: дорогого одеколона, коньяка и нездорового тела.
Карен выглядел неважнецки, похоже, почечная недостаточность, которой он страдал, сколько его помню, несмотря на усилия лучших врачей и дорогие импортные препараты, неумолимо прогрессировала. Лицо сильно пожелтело, под глазами темные мешки. Я непроизвольно отпрянула, вспомнив об обычном утреннем амбре из его рта, но он отнюдь не собирался приветствовать меня пылким поцелуем.
— Какого черта! — бешено завращал он своими выпуклыми совиными глазами.
Я его торопливо заверила, что меня никто не видел…
Он запахнулся в махровый халат и процедил:
