— А ты уже так все и разглядел, — ревниво воскликнула Панкратьевна. — А ну их всех, гостям, поди, не больно интересно все это и слушать… Вот я вас сейчас холодным взваром угощу.
Она ушла за взваром, а Прохоров с Андреем Аверьяновичем встали из-за стола и стали прощаться, сославшись на то, что путь им предстоит еще дальний и сегодня засветло надо успеть в контору.
Вернувшись в город, Андрей Аверьянович еще раз внимательно просмотрел дело Кушелевича. Еще там, в горах, поинтересовался Андрей Аверьянович, далеко ли от места убийства Моргуна до пастбищ колхоза имени Кирова. Прохоров сказал, что хороший ходок, отлично знающий горные тропки, за два часа сможет «добежать» до пастбищ. Меньше, чем за два часа никак не добраться. «А если верхом?» — спросил Андрей Аверьянович. Прохоров ответил, что верхом еще дольше, потому что полдороги коня надо вести в поводу по крутякам и осыпям и разогнаться вообще там негде.
Пастухи колхоза имени Кирова засвидетельствовали, что после полудня Лузгин еще был у них на пастбище. «После полудня» — понятие растяжимое, следователь это понимал и не успокоился до тех пор, пока не допросил некоего Вано Курашвили, экспедитора, прибывшего в тот день из-за перевала, из Абхазии. Курашвили утверждал, что помнит, сколько было времени, когда они виделись с Лузгиным. Тот подряжался закупленное экспедитором масло поставить в селение Пслух.
Расстались они в два часа дня. Курашвили ориентировался во времени по часам, а не по солнцу.
Выходило, что в два часа пополудни Лузгин был еще на пастбищах колхоза Кирова, а убили Моргуна в три часа дня. Это время назвал Кушелевич и подтвердили медики. За час, уверял Прохоров, Лузгин при всем желании не мог с горных пастбищ «добежать» до места происшествия. То же сказал директор заповедника, ходивший теми тропами. Не было оснований и для предположения, что Лузгин склонил Курашвили дать неверные показания: они с тех пор не виделись.
Виктор Скибко и Владимир Кесян, приятели Моргуна и Лузгина, тоже в тот день находились в лесу. Скибко целый день торчал на лесосеке, его там видело несколько человек. Было алиби и у Владимира Кесяна. В полдень встретил его Филимонов возле кордона без ружья, с самодельной удочкой. Ушел он не вверх, а вниз по реке. В четыре часа дня, через час после убийства, видели Кесяна геологи, бившие свои шурфы в одной из щелей за хребтом, отделяющим Малую Лабу от Большой.
Андрей Аверьянович взял карту и стал прикидывать, далеко ли от той щели до места убийства. По прямой выходило не так уж и далеко. Но по прямой в горах не ходят. Следователь, конечно, проверял, можно ли за час «добежать», как здесь говорили, от геологов до места происшествия. Пришел к выводу, что нельзя. Надо было проверить этот вывод, и Андрей Аверьянович в конце дня направился к директору заповедника.
Зубра и оленя, смотревших со стен кабинета, он приветствовал, как старых знакомых. Сел в покойное кресло у стола.
— Этот у вас давно? — кивок в сторону короткорогой головы.
— Этого я принял вместе с кабинетом, — ответил Валентин Федорович. — Говорят, погиб он на осыпи — зашибло большим камнем, пришлось пристрелить.
Андрей Аверьянович спросил насчет тропы от геологов до верховьев Лабенка. Вместе с Валентином Федоровичем долго водили они карандашами по карте, висевшей за спинкой директорского кресла.
— Отсюда поближе, чем с горных пастбищ, — сказал, наконец, Валентин Федорович, — и не одна, а две тропы выводят к тому месту, откуда стреляли в Моргуна, но…
— Что вас смущает?
— А то смущает, что короткой тропой здесь давно не пользуются — оборвался висячий мостик через ущелье. Вот здесь, — он показал на карте, где был висячий мостик. — А другая вон как идет, вкруговую.
— Выходит, что у трех наиболее вероятных кандидатов в убийцы, — сказал Андрей Аверьянович, возвращаясь в кресло, — есть алиби. И снова мы возвращаемся к Кушелевичу.
— Но мог быть кто-то четвертый, кого мы и не подозреваем?
— Мог быть и четвертый, но мы о нем понятия не имеем, значит, практически четвертого не дано. Четвертый — Кушелевич. Он же пока что первый, кому предъявлено обвинение в убийстве.
Валентин Федорович, уперев локти в стол, стиснул голову ладонями. Медленно произнес:
— В горах, в самых диких и головоломных, все-таки легче и проще, чем в дебрях юстиции.
— Самые сложные и головоломные дебри — это жизнь, каждодневная, такая обычная на первый взгляд, — сказал Андрей Аверьянович, — сплетение и столкновение страстей, характеров, самолюбий. Человек недалекий не замечает этого, ленивый не хочет видеть. Юстиция не имеет права ни на то, ни на другое, она обязана проделывать в этих дебрях проходы, вести санитарные рубки, отличая низость от благородства, подлость от высоких побуждений.
— И всегда ей это удается?
— Увы, не всегда. Юстиция — это область человеческой деятельности, а люди могут ошибаться.
— Вот это меня и удручает.
— Я возлагаю большие надежды на судебное разбирательство.
— Суд может согласиться с доводами и выводами следствия.
— Может, конечно. А может и не согласиться. Кстати, первая забота адвоката как раз о том, чтобы суд не просто с кем-то согласился, а рассмотрел все обстоятельства дела заинтересованно и объективно, тем более что дело это не такое уж заурядное, как может показаться с первого взгляда. Хотя бы потому, что обвиняется один, а убийца скорее всего кто-то другой. По элементарной логике убить должны были Кушелевича, а убили — Моргуна. Почему?
— Вот именно, почему?
— Если бы у Лузгина или Кесяна не было алиби, я бы предположил, что это сделал кто-то из них. И тем и другим Моргун помыкал, даже, случалось, поколачивал. Кстати, не без повода: «ла фам» по имени Людка, у конторой с Моргуном был роман. И Павел Лузгин ее домогался, за что и был Моргуном бит.
— А это вам откуда известно? — спросил Валентин Федорович.
— От Ревмиры Панкратьевны, — ответил Андрей Аверьянович, — к которой, как справедливо заметил Прохоров, поселковые женщины сносят все сплетни. Так что были у Павла Лузгина и его приятеля основания. Мягко выражаясь, питать неприязнь не только к Кушелевичу, но и к Моргуну. Если они и не убивали, то руки к этому делу приложить могли.
— Но доказательств их причастности ни у следователя, ни у нас нет. Видите, — усмехнулся Валентин Федорович, — я уже рассуждаю по вашей методе — с одной стороны мы убеждены, что Кушелевич не убивал, с другой — уверены, что тут не обошлось без браконьеров, с третьей — у нас нет никаких доказательств, которые можно предъявить суду.
В дверь постучали.
— Войдите, — сказал Валентин Федорович.
В кабинет вошла молодая женщина, смуглолицая, большеглазая, в ярком цветастом платье. Нельзя сказать, что наряд ее отличался строгим вкусом, но шел к ней. Андрей Аверьянович подумал, что этой женщине пойдет любой наряд — она была великолепно сложена, держалась уверенно.
— Вы ко мне? — спросил Валентин Федорович.
— Мне нужно видеть защитника Петрова, — женщина остановила взгляд на Андрее Аверьяновиче. — Сказали — он здесь.
Переглянувшись недоуменно с Валентином Федоровичем, Андрей Аверьянович слегка кивнул головой.
— Я Петров. Чем могу служить?
— Поговорить с вами надо.
— С кем имею честь? — спросил Андрей Аверьянович.
— Зверева моя фамилия.
— А зовут Людмилой.
— Да. Вы меня знаете? — удивилась женщина.
— Слышал о вас, — сказал Андрей Аверьянович.
Валентин Федорович встал, вышел из-за стола.
— Вы, наверное, хотели бы поговорить с защитником наедине? — обратился он к Зверевой.
— Да, лучше наедине, — ответила она.
— Скажу, чтобы вас тут не беспокоили, — повернулся директор к Андрею Аверьяновичу.
Когда он вышел, Андрей Аверьянович усадил Людмилу Звереву в кресло, сам сел напротив.
— Я вас слушаю.
— Не знаю, как начать… — замялась Зверева.
— Начните о того, что объясните, почему вы пришли ко мне, а не в прокуратуру.
— Я была в прокуратуре, там мне сказали, что следствие закончено, скоро суд. Тогда я пошла к жене Кушелевича, сказала ей.
— Что же вы ей сказали?
— Сказала — не верю я, что Кушелевич убил Григория, и не хочу, чтобы невиновный пострадал.
— И она адресовала вас ко мне?
— Да. Сказала — идите к защитнику Петрову и расскажите ему все, что знаете.
— И что же вы знаете?
— Не верю я, что Кушелевич стрелял в Григория.
— Не верите или точно знаете?
— Я там не была, когда стреляли, сама не видела…
— Тогда почему же не верите?
Людмила Зверева совершенно мужским жестом стукнула кулаком по коленке.
— Ну как вам объяснить…
— Не торопясь, спокойно, — сказал Андрей Аверьянович. — Вы любили Григория Моргуна?
