Они распрощались с Марией Ивановной и вышли в коридор.
— Ты огорчен? — спросил Николоз Давидович.
— Нет. Теперь не миновать третьей экспертизы, а ее могло бы и не быть.
— Третью экспертизу будут делать в Москве, там престиж товарища Габуния щадить не станут.
— Думаешь, здесь пощадили?
— Я не думаю, что из следственного отдела прямо вот так и говорили экспертам: не выдайте, братцы, нашего товарища из С. Внушали, наверное, что все другие улики бесспорны, что адвокат тянет время, основывая свои возражения на формальных придирках. Недавно попалось мне на глаза одно социологическое исследование, в нем говорится, что и сегодня к деятельности защитника в судебных делах различные круги нашей общественности относятся по-разному. Пятьдесят процентов опрошенных работников милиции к институту адвокатуры отнеслись отрицательно. Каково? Половина! Сколько из них работают в следственных отделах? Они вышли из здания и, перейдя узкую улочку, сели в коричневую «Волгу».
— Шесть лет назад ты, помнится, передвигался с помощью городского транспорта, — сказал Андрей Аверьянович.
— Это было давно, я был молодой, высокого роста, — усмехнулся Николоз Давидович. — Автомобиль для пожилого кандидата наук не роскошь, а средство передвижения.
«Волга» свернула в переулок, узкий, как щель. Навстречу поднималась машина. Николоз Давидович чертыхнулся.
— Вах, всегда я тут путаюсь, — и стал подавать свою «Волгу» назад и разворачивать ее среди других машин, стоявших у обочин и двигавшихся по узкой улице Атарбекова..
Андрей Аверьянович ждал, что на них станут орать шоферы, которым они перекрыли дорогу, но никто не орал, все спокойно ждали, когда незадачливый водитель, выкрутит свою баранку.
Выбрались на широкий проспект. Николоз Давидович откинулся на спинку сиденья и вернулся к прерванному разговору:
— Отрицательное отношение к институту адвокатуры неслучайно, конечно, не из воздуха родилось и само собой, как дым, как утренний туман, не испарится.
— Даже в кино, — сказал Андрей Аверьянович, — адвокат обычно либо прохвост, либо дурак.
— Даже в кино, — согласился Николоз Давидович. — Я далек от мысли, что адвокаты сплошь умницы и Цицероны. В свое время набилось в адвокатуру людей бездарных, а то и просто малограмотных. Но ведь в том же кино сколько бездарностей, выпускающих явную чепуху.
— Однако кинодеятели окружены неким ореолом, у них есть общественное лицо.
— Вот, вот, — подхватил Николоз Давидович, — и у адвоката оно должно быть, потому что в конечном счете он полноправный и равноправный с прокурором участник судебного разбирательства.
«Волга» выскочила на круглую площадь и чуть не наехала на палевого «Москвича». Через несколько секунд их чуть не стукнула в борт синяя «Волга». Машины теснились на этой площади, мешали друг другу на перекрестках, терлись боками и разве только не перепрыгивали одна через другую.
— Движение у вас, однако, — не удержался Андрей Аверьянович.
— Тут всегда много машин.
— Водят как-то небрежно.
— Что ты, у нас очень строго на… — он не договорил, пришлось резко класть руль вправо, чтобы не стукнуться еще с одной «Волгой».
— У русской адвокатуры великие традиции, — снова заговорил Николоз Давидович, когда они вырвались с этой сумасшедшей площади. — Петр Акимович Александров, защищавший Веру Засулич, Николай Платонович Карабчевский, Федор Никифорович Плевако, Константин Федорович Халтулари… Да разве их мало было, знаменитых, широко известных. А теперь? Кого знает публика теперь?
— Ленинградца Киселева. Изданы его защитительные речи.
— А еще?
— Сразу не припомню.
— Потому что нечего припоминать, — Николоз Давидович круто повернул в переулок и остановил машину. — Приехали. Милости прошу.
Андрей Аверьянович вернулся домой. Новые заботы отвлекли на некоторое время от дела Мити Шарапова. И Шурочка не показывалась. Но вот однажды она вошла в помещение консультации с таким лицом, что Андрей Аверьянович сразу понял — на этот раз у нее добрые вести.
— А я не одна, — поздоровавшись, сказала Шурочка и метнулась к двери: — Заходи.
Вошел и стал среди комнаты, не зная, куда себя девать, Митя Шарапов.
Усадив супругов у своего стола, Андрей Аверьянович спросил:
— Освободили?
— Выпустили, — улыбнулся Митя.
— Принесли извинения?
— Да не нужны мне их извинения. Документы выдали, я шапку в охапку и ходу, электричку не стал ждать: а вдруг передумают. Сел на первую попутную и домой.
— Мы зашли поблагодарить вас, — сказала Шурочка, — и спросить, как быть дальше. На работе Митю восстановили — хоть сейчас садись на машину, а вот платить за вынужденный прогул…
— Не пойму, — Митя пожал плечами, — будут платить или нет, ничего определенного не говорят.
— Будут, — заверил Андрей Аверьянович, — оформим документы, как полагается, профсоюз вас в обиду не даст.
Шараповы ушли успокоенные, а Андрей Аверьянович подумал, что прав был Николоз Давидович — московская экспертиза не оставила, видимо, никаких шансов следователю Габуния.
С Шалвой Григоловичем встретились они неожиданно, в аэропорту. Погода была нелетная, и в залах ожидания скопилось много пассажиров. В поисках свободного кресла Андрей Аверьянович бродил по залам и вдруг услышал свое имя. Обернулся. С кресла поднялся стройный, в модном коротком пальто Шалва Григолович.
— Садитесь, — предложил он, снимая портфель с соседнего кресла, — тут один товарищ сидит, но он пошел прогуляться, когда еще придет.
Андрей Аверьянович поблагодарил и сел рядом с Шалвой Григоловичем.
Они посетовали на дурную погоду, высказались в том смысле, что, если торопишься, не летай самолетом. Помолчали.
— А вы были правы, — первым нарушил затянувшуюся паузу Шалва Григолович, — ваши опасения по поводу экспертизы подтвердились.
Андрей Аверьянович уже знал результаты третьей, московской экспертизы. Заключение было недвусмысленное: подписи на расходных ордерах выполнены не Шараповым, а другим лицом с подражанием почерку Шарапова. Экспертиза не замкнула цепь улик, собранных следователем, и они распались. И дело тут было, в конечном счете, не только в экспертизе. Можно бы напомнить это Шалве Григоловичу, но Андрей Аверьянович пощадил его самолюбие.
— Как же теперь, — спросил он, — разрабатываете другую версию?
— Да, сказал следователь, — пошли от сберегательной кассы. Но и теперь пока что продвинулись недалеко.
— Упустили время.
— Фактор времени, конечно, играет роль, — уклончиво ответил Шалва Григолович.
Он все-таки не был убежден в невиновности Мити Шарапова. Андрей Аверьянович это сейчас понял. Казнил себя не за то, что ошибся, а за то, что не смог доказать.
— Когда я впервые с вами встретился, — сказал Андрей Аверьянович, — вы, помнится, сказали, что хотите, чтобы адвокат критически посмотрел на вашу работу, своими сомнениями, так сказать, подтвердил вашу правоту.
— Следователь обязан выслушать возражения адвоката…
Сейчас он не ощущал превосходства, и желания быть радушным хозяином, видимо, не возникало. А у Андрея Аверьяновича прошло желание щадить самолюбие Шалвы Григоловича.
— Знаете, в чем ваш главный просчет?
— Не сумел добиться признания, — вздохнул Шалва Григолович.
— Нет, признание вам совсем не помогло бы. Главный просчет в том, что вы абстрагировались от личности.
— Закон не знает личности, он имеет дело с субъектом преступления.
— Но это всегда личность, человек. И люди, закон исполняющие, не имеют права этого забывать. Вы собирали улики, но это еще не все, далеко не все — собирать улики. Если бы вы внимательно вгляделись в Шарапова, в его жизнь, вы бы поняли, что он тех денег не брал.
— Идеалистическое представление о следствии.
— Нет, как раз реалистически-трезвое.
— Нам с вами трудно понять друг друга.
— Почему же, — возразил Андрей Аверьянович. Он встал. — Я вас понял. У нас разные точки зрения.
— На закон?
— На человека. До свидания.
Андрей Аверьянович наклонил голову и осторожно пошел к выходу, стараясь не наступать на вытянутые ноги усталых пассажиров.
В основе этой повести одна из защитительных речей ленинградского адвоката Я. С. Киселева.
