— У меня тоже есть кое-какой опыт, — Андрей Аверьянович покрутил пустую чашечку. Шалва Григолович потянулся к термосу. — Нет, нет, спасибо. Так вот, опыт этот свидетельствует, что ясные и бесспорные на первый взгляд дела при ближайшем рассмотрении нередко оказываются весьма запутанными.
— Совершенно верно, — улыбнулся Шалва Григолович. Улыбка была снисходительная — понимаю, мол, куда гнешь, но мы тут не лыком шиты, — очень плохо, когда следствие, отбрасывая все сомнения, идет к цели напролом. Но еще хуже, если оно не может выпутаться из сомнений. Допустим, что дело Шарапова дает для таких сомнений повод. Паспорт он, действительно, мог потерять, и кто-то его нашел. А может быть, и похитил. Далее — за ним следили и операции в сберкассе приурочили к тем дням, когда он был здесь. Наконец, опознали работники сберкассы не личность, а только, как вы сказали, этническую группу преступника. Выходит, все рассыпается, замкнутой цепи доказательств нет. Но, при ближайшем рассмотрении оказывается, что она есть, — Шалва Григолович снова едва заметно улыбнулся, — и замыкает ее графологическая, или, как мы ее теперь называем, почерковедческая экспертиза.
— Вот-вот, — подхватил Андрей Аверьянович, — о графологической экспертизе я как раз собирался спросить.
— Что именно?
— Почему делали ее в местной лаборатории?
— Какая разница? У нас отличная лаборатория, мы ей полностью доверяем.
— Помнится, было на этот счет распоряжение Генерального прокурора, коим предписывалось экспертизы подобного рода делать в республиканских лабораториях или в Москве.
— Это в спорных случаях.
— Нет, в любом случае, когда заключение эксперта предъявляется как доказательство.
— Что ж, — Шалва Григолович приподнял левое плечо, — у вас будет формальный повод опротестовать заключение экспертизы, хотя случай бесспорный. Эксперт у нас опытный, добросовестный. Если хотите, я приглашу его.
Шалва Григолович оставался любезным до конца. Тон его не вызывал сомнений: будете вы опротестовывать заключение эксперта или не будете — это ничего не изменит. Но он, следователь, готов сделать все, даже эксперта пригласить, пожалуйста. Может быть, это убедит упрямого оппонента и удастся сэкономить время.
Шалва Григолович направился к телефону и позвонил.
Минут через десять в комнату вошел высоколобый, лет сорока человек в куртке с молниями, представился:
— Нижерадзе, эксперт.
Андрей Аверьянович пожал его цепкую сильную руку.
Нижерадзе принес с собой папку. Достал из нее образцы почерка Шарапова — путевки, им подписанные, заявление, полученное в отделе кадров автопарка. Ордера сберегательных касс. Разложил все это на столе. Извлек из внутреннего кармана своей широкой куртки лупу и подал Андрею Аверьяновичу.
— Смотрите сами. Обратите внимание, как исполнена буква «п». Сравните с тем, что на путевках и на ордерах. Тождество полное. Посмотрите на букву «р» — количество движений при ее исполнении везде совпадает, затем — формы движения при соединении букв…
Андрей Аверьянович посмотрел через лупу на ордер, по которому получили пять тысяч рублей в центральной сберкассе. Написанные синими чернилами буквы были толсты и мохнаты. Митя говорит, что подпись похожа на его. Действительно, похожа. И не только подпись. Сумма прописью, вписанная в расходный ордер, исполнена вроде бы тем же почерком.
— Я не специалист, — сказал Андрей Аверьянович, — и не изучал эти документы так досконально, как вы, — вежливый кивок в сторону эксперта, — но я внимательно прочел не только вывод, сделанный экспертом, но и раздел, именуемый у вас «исследование». Так вот в этом исследовании сказано, что некоторые буквы на расходных ордерах написаны с замедлением, в них наблюдается извилистость прямых штрихов, угловатость овалов…
— Совершенно верно, — подхватил Нижерадзе, — чтобы до конца и полностью быть объективным, я это отметил. Но, во-первых, таких букв всего три, написание их может быть следствием причин побочных: неровности стола, на котором писали, положение руки — неловко лежала рука, локоть не имел опоры и так далее. Словом, это замедления случайные, они не могут влиять на окончательный вывод. А вывод напрашивается один: текст и подписи на расходных ордерах исполнены Шараповым…
И эксперт не сомневается, что это дело рук Мити. Взгляд с точки зрения специалиста. А к специалистам Андрей Аверьянович относился, как правило, с доверием.
Простясь со следователем и экспертом, Андрей Аверьянович вышел на улицу. На город опускались короткие южные сумерки: небо на западе еще светилось сильным лимонно-желтым светом, а на улицах уже зажигали огни, и предметы теряли дневную резкость очертаний. На набережной, как фонарики, стояли стеклянные киоски с сувенирами, ресторан на сваях отражался в воде во всем своем неоновом блеске. Андрей Аверьянович пошел вдоль низкой балюстрады, и скоро киоски и ресторан остались позади. Здесь редко встречались прохожие, здесь можно было посидеть на пустой скамье и подумать.
Сделалось уже темно по-вечернему, небо на западе быстро угасало, а море еще излучало голубоватое сияние, но и оно на глазах меркло, словно бы уходило вглубь воды.
Следователь Шалва Григолович Габуния и эксперт Нижерадзе не колеблются и не терзаются сомнениями. Они убеждены — пять тысяч «изъял» из сберкассы Митя Шарапов, он и никто другой. Ну, а он, Андрей Аверьянович Петров, адвокат, которому предстоит защищать Шарапова, кому и чему верит в данном случае? Убежден ли он в том, что его подзащитный тех денег не брал и вообще к мошенничеству не причастен?
Он перебирал в памяти разговор с Митей, вспоминал его жесты, интонацию, мысленным взором озирал его долговязую, костлявую фигуру, видел большой рот и глаза, в которых были надежда и растерянность. Митя не вызывал недоверия, не давал повода усомниться в своей искренности. Но это ощущение субъективно, его не предъявишь в качестве доказательства. А кому, собственно, его надо предъявлять? Прежде всего адвокату Петрову, то есть самому себе. Для себя надо решить, веришь ты до конца подзащитному или нет, от этого зависит, в конце концов, линия и пафос защиты.
Море погасло, слилось с горизонтом, лежало тихое, будто его и не было. Андрей Аверьянович встал и пошел к неоновым огням ресторана.
Настроение у Мити Шарапова было неважное. Только теперь, когда адвокат растолковал, какие серьезные собрались против него улики, он понял, что надо не просто отнекиваться — не брал, не знаю, не виноват, а защищаться. Во всем он был готов слушаться Андрея Аверьяновича, только в одном упорствовал — ни за что не хотел втягивать в дело бывшую жену.
— Не обязательно ей топить вас, — убеждал Андрей Аверьянович. — Способна же она понять, что ваша судьба зависит от ее показаний. Тем более, что не лгать она должна, а говорить правду. Если любит…
— Нет и нет, — твердил Митя. — Как хотите, но ее показаний не нужно. Не простит мне Шурка, когда узнает, что я тайком бывал у Серафимы. Лучше уж я отсижу срок.
— А если вас осудят как мошенника, это она простит?
— Это простит. Она знает, что денег я не брал, значит, сидеть буду безвинно.
Они так и не договорились, как же в конце концов обойтись с Серафимой Лычагиной — вызывать в качестве свидетеля или начисто забыть о ее существовании. Андрей Аверьянович не исчерпал аргументов, но не успел их все высказать: приехала Шурочка, и ее пустили к ним — администрация тут была не строгая.
Шурочка выглядела усталой, под глазами залегли тени. Она была в своей мятой болонье и в темном платке. Войдя, сбросила его на плечи и тяжело опустилась на табурет. Долго смотрела на Митю, потом судорожно вздохнула и засуетилась.
— Вот, привезла тебе, — она доставала из клеенчатой сумки помидоры, маринованные грибы, жареную курицу, варенье. — Поешь, Митя.
— Ладно, потом, — махнул рукой Шарапов.
— Нет, ты сейчас, при мне поешь… Вон как исхудал, глаза ввалились, — губы у Шурочки задергались, но она сдержалась, не заплакала.
Митя сел к столу, взял помидор и, посолив его, принялся жевать. Делал он это лениво, нехотя.
— Угощайтесь, — предложил Андрею Аверьяновичу.
— Спасибо, сыт.
— Митя, — все так же жалостливо глядя на мужа, заговорила Шурочка, — уж я думала-думала… всякие мысли в голову лезут, не могу больше… Если уж у них все доказательства есть, признайся, вернем мы эти деньги… Холодильник продам, пальто зимнее, сервант. Займу… наберем.
Митя перестал жевать, скулы его закаменели.
— Ты что же, думаешь, я и вправду взял те деньга?
— Да не знаю я что думать, голова кругом идет…
Митя встал.
— И ты не веришь? Ты, самый родной мне человек?! — он махнул рукой, и полетели со стола грибки и помидоры. — Забирай все это к чертовой матери и катись отсюда! Чтобы ноги твоей не было, духу чтобы… Митя задохнулся от негодования, а Шурочка, молитвенно сложив руки на груди, придушенно частила:
