Климов сам невольно засмеялся, представив, как могучий Петр справляется с массажным делом. Судя по его словам, на своей работе он только и делал, что «мял квашню в макитре». Молотил без удержу. Щипал, давил, поглаживал. Вывихивал, вправлял, пришлепывал. Огромными своими кулаками утрамбовывал «вылазившее из макитры тесто».
— Представь себе, — описывал «объект» массажа Петр. — Вот мой закуток, кушетка, на кушетке — телеса. Иначе и не скажешь. Все в перетяжках жира, как в фуфайке. Рейтузы до колен, чулки до пола. Настоящая «квашня в макитре».
Климов кивал головой, смеялся, увлекался сочными деталями рассказа, представлял себя рядом с Петром, конечно, в роли наблюдателя, а не «квашни»… Вот Петр, умотавшийся и жаркий, помог сползти тяжелой «марьстепанне» с расшатанной кушетки, усадил ее на стул. Потом зажал ей сонные артерии и оглянулся с хитрецой на Климова: дескать, пускай маленько «забалдеет»… Потом резко повернул слабеющую голову толстухи вправо-влево. Под легкий шейный хруст «квашня» огрузла и голова ее, умело схваченная коновальскими ручищами Петра, казалось, отделяется от тела… Но Петр ловко подхватил под мышки «марьстепанну» и, надавив ей меж лопаток своим действенным коленом, отступился… Все. Скапустился. До завтра.
— В общем, цирк!
Они еще немного посмеялись, отирая слезы, а потом Климов спросил:
— Но ты ведь в руднике работал?
— Да. Пахал, как вол… А после: всех — под зад мешалкой…
Петр недовольно отодвинул от себя тарелку, начал собирать в нее обглоданные кости, посерьезнел.
Климов тоже начал убирать перед собой еду.
— Массажу… что… учился?
Петр пожал плечами, высыпал остатки пищи в мусорный бачок.
— Конечно… Целый месяц… Даже деньги заплатил за обучение.
Он взял из раковины тряпку, и Климов отодвинулся, чтобы дать ему стереть со стола крошки.
— А не думал, — он помедлил, но потом продолжил фразу, — бизнесом заняться или же устроиться в милицию, в охрану, по контракту? В общем, туда, куда берут афганцев?
— Я? — Петр налег тяжелым кулаком на стол.
— Да, ты, — складывал куски нарезанного хлеба в хлебницу, ответил-спросил Климов и накрыл салфеткой мельхиоровую сахарницу.
— Не надо мне, — Петр бросил тряпку в раковину, и она обвисла на торчавшей из тарелки ложке. — Ни Слакогуза, ни кого другого… Понимаешь? — Он повысил тон. — В гробу я их видал!.. Ты понял, Юр, в гро-о-обу!.. И тех, и тех… Хороших и плохих… Я жить хочу. Обыкновенно: жить! Нормально, как все люди. — Гримаса отвращения скривила его губы. — А крови я в Афгане нахлебался — во! — под самую завязку!
Петр ребром ладони чиркнул по кадыку.
Климов понимающе кивнул, вздохнул и, видя не на шутку рассердившегося на него Петра, отставил стул и деланно, неловко пошутил:
— Не горячись, не обращай внимания на психа. Это у меня после дурдома, — он повертел пальцем у виска. —
Считай, что мой вопрос дурацкий: сдвиг по фазе.
Петр еще раз, но уже с меньшей силой, приналег на свой кулак, оперся о столешницу, прищурил левый глаз и поднял подбородок:
— А ну-ка, расскажи.
Они попіл и в большую комнату, где сели на диван и Климов вкратце описал ту передрягу, в которую попал.
— Думал, не выживу. Искал пропавшего и сам пропал. А с виду — очень даже ничего, смазливая бабенка… эта Шевкопляс.
Петр, внимательно слушавший Климова и, видимо, серьезно переживавший за него, хлопнул ладонью по бедру, легко привстал с дивана, что-то загреб в воздухе и сжал кулак, показывая, чтобы он, будь его воля, сделал с тварями, подобными всем этим Шевкопляс, которые «паскуды и гадюки».
— Я бы ей, гипнотизерше, уши оторвал и жрать заставил!
Климов улыбнулся. По своему характеру Петр был защитником, а не прокурором.
— Да тут уже и не гипноз… А магия и чертовщина…
— Словом, ведьма!
Петр глянул на кулак, который все еще держал зажатым, и гримаса омерзения мгновенно передернула его лицо. Глаза сверкнули. Словно он случайно раздавил рукой что-то противное, гнилое, скользкое и липкое. Не выдержав чувства гадливости, обтер ладонь о брюки, возбужденно походил по комнате, вернулся, сел напротив Климова на стул. Какую-то секунду медлил, а потом спросил:
— Выходит, Федор прав? Его жена из этих, тоже ведьма?
Климов сделал вид, что утверждать не может.
Вопрос, как говорится, повис в воздухе.
Петр опустил глаза, вздохнул, пошел на кухню, крикнул: «Воды хочешь?»
— Нет, — ответил Климов, но, должно быть, сказал тихо, потому что Петр вернулся с двумя кружками воды.
— Держи.
Пришлось взять кружку, сделать несколько глотков теплой воды и поблагодарить.
Петр вытер губы, посмотрел на Климова: чего так мало выпил? Отнес кружки, что-то сдвинул, переставил на плите, наверное, чайник, хлопнул дверцей холодильника, вернулся. Снова сел напротив.
— Знаешь, начал он, — я вот подумал…
— Что?
— Да, как сказать, — Петр недоверчиво поскреб залысину, — я вот о чем: жена моя… особенно последний год, стала дуреть на йоге… может, это тоже, — он прищелкнул пальцами, — гипноз и даже магия по типу… — он замялся, а потом в упор глянул на Климова: — Может, и моя жена ведьмачит?
Глаза Петра тревожно сузились.
— Не думаю, — ответил Климов. — Йога это как чума, но только мозговая. Одному дается мудрость змеи, а другому ее чешуя.
— Она и дочери твердит про отстраненность, про нирвану.
Климов понимающе кивнул.
— Все это, ты прости, я думаю, от внутреннего холопства, вечного раболепия перед мещанским идеалом ничегонеделания. Наверное, тем и отличается интеллигентный человек от всех других, что он не может не работать.
— Да она все позы изучает, ноги за голову и голову под локти… Вроде, как работает над своим телом.
— Верно, — Климов откинулся на спинку дивана, — «вроде»… Ты хорошо сейчас заметил: «вроде», как бы, не на самом деле, понарошку, то есть от лукавого… Ведь йога это что?
— Занятия, — обескураженно ответил ему Петр и пожал плечами, мол, о чем тут говорить?
— В том-то и дело, что религия, — как бы взвешивая на руках тяжелый фолиант, ответил Климов, — от лукавого… Гармония, о которой твердит это учение, на самом деле дисгармония. Все наоборот. По йоге счастье — состояние нирваны. Выключение сознания.
— Жена говорит: свобода от стрессов.
— А что это мы так боимся их? Слово красивое? Можно подумать, раньше нервотрепки было меньше! Просто йога — бегство от действительности. Оккультизм. Дьявольщина. Шарлатанство. Шиворот-навыворот. И если очаг оккультизма гнездится там, где нет житейской мудрости и человеческого мужества, то центр международного движения йогов находится не в Индии, откуда оно вышло, а в Чикаго, Петр, в Чикаго! Это о чем-то говорит?
— Центр гангстеризма…
— И так далее. Главное, что йога — это никаких конфликтов. Созерцание того, чего нельзя увидеть глазом. Грубо, собственного пупка. Другими словами, конструирование беспричинных отношений. И это в мире, где борятся добро и зло, где сталкиваются свет и тьма, свет разума и тьма невежества… Где Господь Бог оставил человеку право выбора.
Голубые глаза Петра расширились.
— И я ей говорю: нельзя жить без мозгов: все время «отключаться», созерцать, — он с ненавистью в тоне выделил последние слова, — жить без мозгов, это безумие? А, Юр? Нирвана идиотов.
— Безумие, конечно, — согласился Климов. — Безумие этой религии. А если быть конкретнее, то йога — дитя истерии и раздвоения личности, то бишь, шизофрении. Это мне и жена объясняла, и профессор психиатр.
— Шизики это дебилы?
— Нет. Со мной в палате, в отделении лежали всякие, я насмотрелся. Объясняю. Есть такой диагноз у врачей: мышечный ступор. Днями, неделями, месяцами выдерживание одной и той же позы, отказ от пищи, однообразность жестов, слов, и — самое ужасное при этом! — сохранение интеллекта.
— Все понимают?
— Пусть не все, но соображают. А раньше их, таких больных, в дурдом не прятали. Не изолировали от других. А все маньяки, шизики ужасно говорливы и общительны. У них — идея!
