— Кто там? — спросил его голос.
— Я… Эвелин.
Все снова стихло. Потом дверь медленно открылась.
Джеймс Гарвик смотрел на неё удивленно, но не неприветливо. Волосы у него были растрепаны, но глаза не заспаны. На лице проступала щетина. Лениво потянувшись, он зевнул.
— Входите, Эвелин. — Закрыв за ней дверь, он потер глаза. — Должно быть, что-то важное, если вы пришли ко мне в такое время… — Проводив её в гостиную, он небрежно плюхнулся в кресло и придвинул ей золотую сигаретницу.
— Садитесь — и рассказывайте, что стряслось.
Она устроилась поудобнее, словно ожидая интересного развлечения. Закурила, чуть опустила уголки губ и повернулась к хозяину в халате из лилового бархата.
— День рождения удался? Четырнадцать человек гостей — это много… Жаль, что вы не сочли нужным вспомнить обо мне…
Гарвик искоса взглянул на нее.
— Вы не для того разбудили меня среди ночи, чтобы сообщить о своем недовольстве, что я о вас забыл? Или — точнее говоря — решил не приглашать, потому что ваше поведение в последнее время для такого дружеского жеста не давало никаких оснований!
— Если мы когда и поссорились, то по вашей вине, Джеймс, снисходительно бросила она, — ведь это вы обо мне не хотели и слышать.
— Потому что мне не по вкусу ваши связи с такими людьми, как Макаллистер и Коэн-Каннинг! — решительно ответил Гарвик. — Мне не легко далась репутация строительного подрядчика и я не собираюсь рисковать ею с такими типами. Это я ясно давал вам понять.
— Какие высокие принципы! — иронически бросила она. — Но встречаться с Адонисом Лавинио вы не брезговали?
Он так наклонился вперед, что Эвелин почувствовала его дыхание.
— На встречу с подобным типом меня и клещами не затянешь!
— А где вы их берете? — хладнокровно поинтересовалась она. — Раз уж Лавинио продолжает торговать «коксом», а вас на встречу с ним можно затащить только клещами, то вам они очень нужны, чтобы поддерживать контакты с ним и дальше!
Не ответив, он встал, прошелся по комнате и остановился перед ней.
— Может, скажете наконец, что вам от меня нужно?
— Ну разумеется, — похоже было, что Эвелин получает от происходящего удовольствие, — за тем я и пришла. Но ещё один небольшой вопрос. — Закурила новую сигарету. — Вас уже допрашивал старший инспектор Бревер?
Он замер.
— Конечно, — как всех остальных жильцов. Как и вас, — он не сводил с неё глаз. — Со мной он беседовал прямо здесь — а с вами в своем кабинете, что меня несколько удивило.
— Откуда вы это знаете? — удивленно спросила она.
— У каждого есть друзья, а вы, вероятно, слышали когда-нибудь фамилию Белл, — тот самый, который когда-то изобрел незаменимое средство для беседы на больших расстояниях. Его телефонная фирма существует до сих пор.
Ее охватило неприятное ощущение. Звонить мог только Мосилли. Вот почему Гарвик был на ногах.
— Хорошо, — и что дальше, хитрец Джеймс? — Она решила продолжать тем же тоном, которым начала разговор. — Бревер меня допрашивал. И при этом я узнала любопытные вещи. Так, например, — она сделала эффектную паузу — что в деле по убийству Лавинио вы в исключительном положении, вне всяких подозрений, потому что четырнадцать гостей на дна рождения создали вам безупречное алиби.
Он снова сел в кресло.
— Вы меня утомляете, Эвелин. Когда-то я на вас нарвался — сегодня только удивляюсь, как это могло случиться, — но теперь вы действуете мне на нервы! Хотите поболтать, найдите кого-нибудь другого…
— То, что несмотря на четырнадцать свидетелей, у вас нет никакого алиби, — бросила она ему в лицо, — вы знаете не хуже меня.
— Это что, шутка? Какой-то трюк по рецепту Бревера?
— И не шутка, и не трюк, мой милый, — спокойно ответила она, — только констатация факта. Могу вас успокоить, ни Бревер, ни кто иной ничего об этом не знает…
— Не понимаю, — сказал он бесцветным голосом, — о чем Бревер не знает?
Она выложила свой козырь:
— О том, что Джеймс Гарвик в ту ночь, когда произошло убийство, не сидел безвылазно у себя дома. Ушел всего на несколько минут — на десять, на пятнадцать… Но этого вполне достаточно, чтобы убить!
Откинувшись назад, он удивленно уставился на нее.
— Значит у четырнадцати свидетелей были галлюцинации?
— Не надо делать из меня дуру! — зло выкрикнула она. — Ваши четырнадцать гостей пили, болтали, танцевали, слушали музыку, спорили, флиртовали, смотрели телевизор, никто вас не контролировал, и очень просто было сбежать.
Похоже, её доводы ему надоели.
— Думаете, Бревер обрадуется такой гипотезе? По-моему, это тема для полицейского семинара «Могут ли четырнадцать свидетелей ошибаться», или «Психоанализ на праздновании именин». — Усмехнувшись, он в то же миг осознал, как жалко выглядит его улыбка.
— Вы скверный актер, Джеймс Гарвик! — Она вскочила. — Когда я скажу старшему инспектору, что в ночь на понедельник около часа вы так спешили по Бродвею, что чуть не попали под машину, потому что даже не смотрели по сторонам, ему очень захочется узнать, куда вы так спешили, что делали, и почему молчали, что выходили из дома через гараж…
— И даже, если скажете, он не поверит. Вас опровергну я и мои четырнадцать свидетелей.
— Но вы вышли из дома, — настаивала она, — и лгать можете Бреверу, но не мне, потому что я вас видела. А Бреверу моих показаний будет достаточно, чтобы поднять на ноги всю комиссию по расследованию убийств и выяснить, куда вы так спешили. Была ли у вас с кем-то назначена встреча и вы искали его, или хотели что-то купить — а поздно ночью ведь мало где открыто. — Она просто смеялась ему в лицо. — Ну что, вам дурно? Что-то вы побледнели. С таким лицом только играть паяца.
Гарвик вскочил, словно стальным обручем стиснув её запястье.
— Чего вы хотите?
Пытаясь высвободить руки, она хрипло крикнула:
— Пустите меня! — Потерла запястье. — Теперь до вас дошло? Или ещё нет?
Тихо, сквозь стиснутые зубы он повторил:
— Чего вы хотите?
Она не смутилась!
— Деньги! Много денег! Мое молчание вам дорого обойдется! Если я заговорю, вас возьмут в оборот третьей степени, вам часами будут светить в глаза тысячеваттные лампы, пока не потемнеет в глазах — и пока вы не сознаетесь, — голос её вдруг дрогнул, — пока не сознаетесь в убийстве!
Все тем же голосом Гарвик произнес:
— Вы знаете не хуже меня, что никого я не убил. Но я стараюсь избегать всех неприятностей, насколько возможно. Я хочу покоя. Вы хотите денег. Ладно. Что вы можете предложить мне за мои деньги?
Она начала расхаживать по гостиной.
— Я буду молчать — честное слово! — заверила она вполне серьезно и даже с некоторой гордостью. — Буду молчать как могила. Никто не узнает, что в критический момент вы выходили из дома.
— Сколько? — прервал он.
Этого вопроса она ждала. Но теперь, услышав его, просто не знала сколько потребовать. Вначале думала о десяти тысячах долларов. Потом о пятнадцати. Теперь, когда Гарвик признал свое поражение, сказала решительно:
— Пятьдесят тысяч долларов!
Он повторил, словно не веря своим ушам:
— Пятьдесят тысяч!
— Да. Наличными. В мелких неновых купюрах.
— Все сразу?
— Молчание — не холодильник, в рассрочку не продается.
— А если я дам вам деньги, а вы пойдете к Бреверу и заложите меня?
— Даю вам честное слово! Клянусь!
— Пять тысяч наличными — а остальное по три тысячи в месяц. Так я буду уверен в вашем молчании. Иначе вы станете соучастником, за сокрытие доказательств положена тюрьма.
— Вот потому я и хочу все сразу. Иначе вы сунете мне пять тысяч и посмеетесь, когда истечет срок, в который я могла бы безнаказанно вас выдать.
Гарвик в нерешительности заходил по комнате. Знал, что ставка — его жизнь. Эвелин рассуждала логично. Ее рассказа хватило бы Бреверу, чтобы привести в действие гигантскую машину полицейского сыска. Потом бы заговорил один, потом другой, третий, — чтобы спасти свою шкуру. А Бревер свое дело знал.
Остановился перед ней.
— Двадцать пять тысяч! Больше нет, Эвелин!
— Заплатите двадцать пять тысяч наличными и двадцать пять тысяч «коксом», я уж сама обращу его в деньги. — Она поперхнулась от возбуждения, от того, что выиграла эту партию. Огляделась.
— Нет ли у вас чего-нибудь выпить? В горле пересохло…
— Он указал на маленький бар у стены. Эвелин нервно хихикнула.
— Выпьем за перемирие… — открыв стеклянные дверцы, оглядела бутылки.
— Двадцать пять тысяч, — повторил он, — больше мне не набрать…
Остановился за её спиной.
Эвелин взяла бутылку «Наполеона» и медленно повернула позолоченную пробку.
— Пятьдесят тысяч! Можете выбирать между этой суммой и электрическим стулом! — Упрямо и громко выкрикнула она.
