Мы, журналисты, никогда не предназначались для любви. Как и полицейским нам приходится с чем-то мириться, когда мы выбираем свою необычную профессию. Хотя не любить нас могут, но великие и могучие мира сего в нас нуждаются.
Кинозвёзды могут отталкивать нас, идя к своему лимузину, но если пресса не упоминает о них и их фильмах, не упоминает о них и не печатает их фотографии или не освещает их жизнь в течение парочки месяцев, их агенты вскоре сами подают голос, чтобы привлечь наше внимание.
Политики могут обличать нас, находясь у власти, но попробуй проигнорировать их в тот момент, когда они баллотируются на выборах или хотят сообщить о каком-то триумфе… тогда они сами будут просить вас, чтобы вы о них написали.
Великим и могучим мира сего нравится смотреть сверху вниз на прессу, но как же они все нуждаются в нас! Потому что они живут благодаря тому освещению, что даём им мы. Звёзды спорта хотят, чтобы о них писали, а спортивные фанаты хотят знать о них; все великосветские дамы выпроваживают нас через чёрный ход, но если мы не посещаем их благотворительные балы и мероприятия, они просто сходят с ума.
Журнализм – это форма власти. Если эту власть неправильно использовать, она превратится в тиранию; если эту власть использовать правильно, то она становится необходимым инструментом, без которого общество не может выжить и процветать. И тут мы приходим к четвертому правилу: нельзя никогда присоединяться к ним, и нельзя притворяться, что мы только для сопоставления якобы присоединились к сильным мира сего. Наша задача расследовать, раскрывать, проверять, обнаруживать, задавать вопросы и исследовать. Наша задача состоит в том, чтобы не доверять тому, что нам говорят, пока не будет доказано, что это правда. Из-за того, что у нас есть такая власть, нас осаждают шарлатаны, обманщики, мошенники: в финансовой, коммерческой, промышленной сфере, в сфере шоу-бизнеса, но больше всего в политике.
Вашими хозяевами должны быть Истина и читатели и больше никто. Никогда не трусьте, никогда не позволяйте себя подчинять и никогда не забывайте, что читатель с его монетами имеет столько же права на ваши усилия и ваше уважение, как и слышать правду от Сената. Поэтому оставайтесь скептическими перед лицом власти и привилегий, лишь тогда вы будете соответствовать нашей профессии.
И теперь, поскольку время уже позднее и вы устали от учения, я заполню оставшийся промежуток, рассказав вам историю. Эта история об истории. Нет, этой истории я не был триумфальным героем, скорее наоборот. Это была история, чьё развитие я не смог заметить, потому что был ещё молодым и неопытным, и не смог понять, чему я явился свидетелем.
Это была также единственная история, о которой я не писал. Никогда не писал о ней статей, хотя в архивах о ней сохранилось несколько фактов, впоследствии предоставленных прессе полицией. Но я был там; я всё видел; я должен был предугадать всё, но я не смог. Именно поэтому я никогда не писал о ней, но ещё отчасти и потому, что существуют вещи, происходящие с людьми, вещи, которые, будучи раскрыты, могут этих людей погубить. Некоторые из них заслуживают того: нацистские генералы, боссы мафии, коррумпированные чиновники и продажные политики. Но некоторые люди не заслуживают быть уничтоженными, и жизнь их уже так трагична, что если выставить их горе на обозрение, это только усилит их боль. И всё это только ради нескольких строчек в газете, в которую завтра завернут рыбу? Возможно, хотя даже если бы я работал тогда на Рэндольфа Херста и его «жёлтую прессу», и если бы редактор узнал, чему я был свидетелем, всё равно эта история была для меня слишком печальна, чтобы я написал о ней. Теперь, сорок лет спустя, это больше не имеет значения.
Это произошло зимой 1906 года. Мне было 24 года, я был мальчишкой с нью-йоркских улиц и был очень горд тем, что работал репортёром в American. Когда я оглядываюсь назад, то сам удивляюсь собственному бесстыдству. Я был очень молод, доволен собой и понимал крайне мало.
В тот декабрь в город прибыла одна из самых знаменитых оперных певиц в мире – Кристина де Шаньи. Она прибыла, чтобы блистать на открытии новой Манхэттенской Оперы, той, что закрылась три года назад. Ей было тогда 32 года, она была молода и очаровательна. Вместе с ней прибыл её двенадцатилетний сын Пьер, горничная и учитель мальчика, ирландский священник по имени Джозеф Килфойл. Плюс прибыло ещё двое секретарей-мужчин. Она прибыла без своего мужа за шесть дней до открытия Оперы, состоявшейся 3 декабря, а её муж присоединился к ней, приплыв 2 декабря. Его задержали дела с его угодьями в Нормандии.
Я ничего не понимаю в опере, но её появление вызвало переполох, потому что до того ни один певец её уровня не пересекал Атлантику, чтобы выступать в Нью-Йорке. Она была главным событием для города. Благодаря удаче и старомодной галантности мне удалось убедить её сделать меня своим гидом по Нью-Йорку. Это была работа моей мечты. Её так осаждала пресса, что импресарио, пригласивший её – Оскар Хаммерштейн – запретил общение с прессой до торжественной премьеры, а тут у меня был доступ в её апартаменты в «Уолдорф-Астории» и я мог ежедневно писать отчёты о её жизни и встречах. Благодаря этому моя карьера в American пошла в гору.
И всё же что-то загадочное и странное происходило, и мне удалось это заметить. Под этим странным я подразумеваю загадочную фигуру человека, появлявшегося и исчезавшего по своей воле и явно игравшего какую-то тайную роль.
Сначала было письмо, которое лично привёз адвокат из Франции. Благодаря чистому совпадению я помог доставить это письмо в офис одной из самых богатых и влиятельных корпораций в Нью-Йорке. Там в конференц-зале я мельком увидел человека, который стоял за корпорацией, и которому было адресовано письмо. Он смотрел прямо на меня через специальное отверстие в стене, и у него было ужасное лицо, закрытое маской. Я мало об этом думал, да и никто мне всё равно не верил.
Через четыре недели выступление примадонны, которая должна была участвовать в премьере, открывающей новую Оперу, было отменено, и французская дива была приглашена за астрономическую плату. Французская дива из Парижа. Ходили слух, что у Оскара Хаммрштейна был свой секрет, и что гораздо более богатый и незримый финансовый партнёр повелел ему сделать это изменение. Я должен был заподозрить здесь связь, но не заподозрил.
В тот день, когда леди ступила на причал на Гудзоне, этот странный призрак вновь появился. На этот раз я его не видел, но видел мой коллега. Описание было таким же: одинокая фигура в маске, стоящая на крыше склада и наблюдающая за прибытием примадонны из Парижа в Нью-Йорк. Но и здесь я не смог усмотреть связи. Позже стало очевидным, что это именно он сделал так, чтобы она приехала сюда, приказав это Хаммерштейну. Но зачем? Со временем я узнал, но к тому времени было уже слишком поздно.
Как я и сказал, я встретился с этой дамой, кажется, я ей понравился, и она пригласила меня в свои апартаменты для эксклюзивного интервью. Её сын распаковал шкатулку от неизвестного, и это была музыкальная шкатулка в форме обезьянки. Когда мадам де Шаньи услышала мелодию, которую играла эта шкатулка, то у неё стало такое лицо, как будто её ударило молнией. Она прошептала: «„Маскарад“, двенадцать лет назад. Должно быть, он здесь». И больше ничего.
Она страстно желала выяснить происхождение шкатулки, и я подумал, что она должна быть из игрушечного магазина с Кони-Айленда. Два дня спустя мы отправились туда, и я служил проводником. Снова там произошло нечто странное, и снова я ничего не заподозрил.
Вся наша делегация состояла из меня, примадонны, её сына Пьера и его учителя, отца Джо Килфойла.
Поскольку меня не интересовали игрушки, я отдал мадам де Шаньи и её сына на попечение Зазывалы, который тогда заведовал всей ярмаркой развлечений. Я сам не заходил в игрушечный магазин. Но должен был это сделать, потому что позже я узнал, что человек, который показывал мальчику и его матери игрушечный магазин, был очень опасным человеком по имени Мальта, которого я за несколько недель до того видел, когда относил письмо из Парижа, но тогда его звали Дариусом. Позже я узнал от Зазывалы, который всё это время был там, что этот человек предложил свои услуги в качестве эксперта по игрушкам, но на самом деле всё это время втихаря допрашивал мальчика о его родителях.
В этот самый момент я гулял по берегу моря с католическим священником, пока мальчик и его мать осматривали игрушки внутри магазина. Судя по всему, там была куча этих игрушечных обезьянок, но ни одна из них не играла той странной мелодии, что я впервые услышал в апартаментах дивы в «Уолдорф-Астории».
Затем она пошла вместе с Зазывалой – посмотреть на место под названием «Лабиринт Зеркал». И снова я туда не пошёл. В любом случае меня туда не приглашали. Наконец я вернулся на ярмарку, посмотреть, закончился ли осмотр, и не собираются ли все вернуться на Манхеттен.
